Повернулась и ушла.
XIV
На другой день, когда Ваня проспался, отец высек его. Было это рано утром, но соседи слушали с удовольствием, как Ваня ревел низким, злым голосом.
— Я его утоплю, — сказал Ваня после наказания.
Но уже его не слушали. Отец торопился на поезд. Мать провожала…
Отец уехал. Ваня долго лежал в чулане, неподвижно и молча. Потом встал и пошел из дому. Мать закричала на него:
— Ванька, не смей уходить сегодня. Сиди дома.
— Нашли дурака, — грубо ответил Ваня. — Стану я сидеть.
Он открыл калитку и побежал по улице. Мать погналась было за ним, но сразу видно было, что не догнать.
— Марфа, — закричала она служанке, которая, весело ухмыляясь, выглядывала из кухни, — забеги проулком, подержи его.
— Подрал, где его догонишь, — ответила Марфа и захохотала.
Бессильная хозяйкина ярость потешала ее.
— Вернись ты у меня, мерзкий мальчишка, — кричала Зеленева вдогонку сыну.
XV
Ваня сидел на берегу лесного ручья, мрачно смотрел на воду и думал злые и жестокие мысли. Он шептал порою:
— Камень на шею, в мешок да в воду.
Вся его злоба и ненависть сосредоточились на Коле.
Желание Колиной смерти томило и радовало его. Утопить! А как его засунешь в воду? Да и зачем? Лучше бы так сделать, чтобы он сам утонул. Он послушается. Его можно заставить, заговорить, заворожить.
Злая улыбка жестокою гримасою исказила Ванино лицо. Он побежал в лес и закричал громко:
— Ay, ау!
Никто не отозвался.
«Это пусть будет ночью, — подумал Ваня. — Он утонет, а я скажу, что спал в это время». И радостно стало Ване. «Из дому тишком уйду», — думал он.
XVI
Коля, выспавшись, со стыдом и ужасом вспомнил вчерашнее. Долго плакал он в мамочкиных объятиях, раскаиваясь и давая обещания никогда больше не делать ничего такого. И мамочка успокоилась. Она очень была занята своими репетициями.
А Колю опять тянуло в лес. Он улучил время, убежал и пробрался к оврагу.
Ваня встретил Колю злым, мстительным взглядом.
«В мешок бы тебя да в воду», — опять подумал он.
Но он скрыл свою злобу и принялся рассказывать Коле, как его наказали. Коля слушал его с нежною и робкою жалостью. Заметив это, Ваня засмеялся и сказал:
— Мне нипочем. Со мною что хотят пусть делают, — вот-то ничуть не боюсь. Да ведь и за дело выдрали. Воровать не велят. Берегут людишки свое добро. А хочешь воровать — не попадайся.
Мальчики сидели на корточках на берегу реки и задумчиво смотрели в воду. Плескалась рыба, словно тесно было ей там, в прохладной и прозрачной воде. Вились над водою мошки. Все было как всегда равнодушно, красиво в общем, однообразно в подробностях и не весело.
Ваня притих. Печально шептал он:
— Знаешь, что я тебе скажу, — я не хочу жить.
Коля с удивлением посмотрел на него широко раскрытыми глазами.
— А как же? — спросил он.
— Так же, — спокойно и словно насмешливо ответил Ваня. — Умру, да и вся недолга. Утоплюсь.
— Да ведь страшно? — испуганно спросил Коля.
— Ну вот, страшно. Ничего не страшно. А что и жить! — говорил Ваня, устремляя на Колю неотразимо-прозрачный взор своих чарующих глаз. — Подло здесь жить, на этой проклятой земле. Человек человеку волк здесь, на этой постылой земле. И что страшно? Захлебнуться не долго, — и живо очутишься на том свете. А там все по-другому.
— По-другому? — робко и доверчиво спросил Коля.
— Совсем по-другому. Подумай только, — убежденно говорил Ваня, — вот если ты любишь путешествовать…
— Люблю, — сказал Коля.
— Так вот, — продолжал Ваня, — куда ни придешь ты на земле, — все реки, деревья, трава, — все, все, брат, одно и то же. А там, за гробом, совсем, совсем не похожее. Что там, я не знаю, и никто не знает, — но разве тебе здесь нравится?
Коля молча покачал отрицательно головою.
— Да, здесь гадко жить, — продолжал Ваня. — Что тебе страшно умереть? Смерти боишься? Это у нас, на земле только смерть, мы все умираем, — там нет смерти. Здесь не пожуешь долго, так и умрешь, — от кусков каких-то глупых, и от тех зависишь, — а там свобода. Вот у тебя теперь тело. От него муки сколько. Обрежешь — больно. А там ничего этого не будет. Тело сгниет, — на что оно? Будешь свободный, — и никто тебя не возьмет.
— А мама как же? — спросил Коля.
— Какая мама? — убеждающим голосом отвечал Ваня. — Она тебе приснилась, может быть. У тебя мамы нет. Все это только кажется, а на самом деле ничего нет, обман один. Подумай сам, если бы все это было в самом деле, так разве люди умирали бы? Разве можно было бы умереть? Все здесь уходит, исчезает, как привидение.
Коля отвел глаза от Ваниных холодных и прозрачных глаз и с недоумением посмотрел на свое тело.
— Как же? — сказал он, — все-таки тело.
— Ну что тело! — возразил Ваня. — Над ним смеются, — чуть где если волос не там вырос, или бородавка, или глаза косят, — все смеются. И бьют, — больно бьют. Ты думаешь, часто бьют, так привык? Нельзя привыкнуть. Что больно, это вздор. А к обидам не привыкнешь. А там тебя никто не обидит. Никто тебе не велит, не забранит, не упрекнет. Что хочешь делай. Все можно. Это здесь на земле все так, — лишний шаг сделаешь, бутылку с места на место перенесешь, — уж ты и вор, позорят тебя.
Ваня говорил, а Коля смотрел на него доверчивыми, покорными глазами. И обиды, о которых говорил Ваня, больно мучили его, — больнее, чем если бы это были его собственные обиды. И не все ли равно, чьи обиды!
Какая-то черная птица пролетела над детьми, и ее широкие крылья двигались быстро, бесшумно. Ваня говорил печальным и тихим, но неотразимо-убеждающим голосом:
— Какую-нибудь жидкость проглотишь, — уж ты точно другой стал. Там ничего этого нет. Ни ты ничему, ни тебе ничто не повредит. Хорошо там. Здесь на людей смотришь, — одному завидуешь, другого жалеешь, — все сердце в занозах. Там ничего этого нет.
И долго говорил так Ваня, — и Коля все более очаровывался печальным звуком Ванина голоса и скорбною прелестью его наговоров.
Ваня замолчал, — чары его голоса, как легкий дым из потухшего кадила, казалось, расточились в смолистых лесных ароматах. Он смотрел куда-то далеко, усталый и безмолвный, и Коле захотелось вдруг возразить ему так, чтобы это было последнее и сильное слово. Вечно-радостное и успокоительное чувство осенило его. Он поднял на Ваню повеселелые глаза, и сказал нежно-звенящим голосом:
— А Бог?
Ваня повернулся к нему, усмехнулся, — и Коле опять стало страшно. Прозрачные Ванины глаза зажглись недетскою злобою. Он сказал тихо и угрюмо:
— А Бога нет. А и есть, — нужен ты ему очень. Упадешь нечаянно в воду, — Бог и не подумает спасти.
Коля, бледный, слушал его в ужасе.
XVII
Деревенские ребятишки вздумали подразнить Ваню. Они кричали друг другу:
— Ребята, вон трехбровый идет, — его драли сегодня.
— Сняли штанцы, дали дранцы.
На Ваню посыпались грубые и обидные слова. Ваня остановился. Он смотрел молча на ребятишек ясными, словно змеиными глазами, неподвижными, круглыми. Дети примолкли и боязливо таращили на него глупые, непонимающие глаза. Откуда-то из-за угла стремительно выбежала баба. Она схватила ребят, как-то всех сразу, в охапку и, сердито бормоча что-то, потащила прочь.
— Еще сглазит, проклятый, — ворчала она.
— Что ты, тетка? — спросила соседка.
— Глаз у него нехороший, — шепотом объяснила баба.
Ваня слышал. Он усмехнулся невесело и пошел дальше.
Был уже вечер, и отец спал после обеда, когда Ваня вернулся домой. Он принес матери корзинку с земляникою.
— Я тебе задам дерку, — свирепо говорила мать, — верно, утренней мало.
— Ягодки не съел, все тебе сберег, — жалким голосом тянул Ваня.
— Где корзину взял? — спросила мать сердито, но уже менее свирепо.
— Нешто бить будешь? — плаксиво спросил Ваня. — Я-то старался.
— А как смел уйти! — крикнула мать.
— А коли меня в лес тянуло, — жалобно говорил Ваня.
— Ужо вот отцу скажу, — довольно уже спокойно сказала мать. — Садись, ешь, коли хочешь.
— А отец спит? — с понимающей усмешкою спросил Ваня.
Он уселся за стол и принялся есть с жадностью.
«Проголодался», — с жалостью подумала мать.
— Пообедал, завалился до чаю, — сказала она. — Пьяненький вернулся. Не плоше, как и ты вчера. В папеньку сыночек.
Она курила подбочась и глядела на сына с нежностью, смешною и как бы неуместною на ее грубом и красном лице. Ей стало жалко, что его сегодня прибили из-за того «дохлого».
«И так зеленый, — думала она. — Да он у нас — молодец, — утешила она себя, — на воздухе живо поправится».
— Подпоили? — спросил Ваня и подмигнул матери на соседнюю комнату, откуда слышалось тяжелое дыхание спящего.
