никакого права его отвергать, ты воображаешь, что твоя жизнь принадлежит тебе, но это не так, твоя жизнь принадлежит тем, кто тебя любит, ты принадлежишь Прюданс прежде всего, но немножко и мне и, возможно, еще другим людям, с которыми я не знакома, ты принадлежишь другим, даже если и не знаешь об этом.
Смутившись, она снова села и попыталась успокоиться, ее дыхание пришло в норму, но ей понадобилась целая минута, чтобы заговорить снова:
– Я, конечно, конченая дура, ты лежишь под капельницей, а я прихожу и ору на тебя… Но я правда разозлилась. Я просто потрясена была, узнав, что ты отказался от операции. Я не хочу, чтобы ты умер, Поль.
Слабым, еле слышным голосом он ответил:
– Я не хочу, чтобы мне отрезали язык.
Она тяжело вздохнула и встала:
– Прости меня. Все, что я тебе тут наговорила, это полная ерунда, я пойду, мне надо прийти в себя и подумать немного. Но имей в виду… – Она пристально посмотрела ему прямо в глаза, ее лицо стало любящим, ясным, ей это шло куда больше, нравственный надрыв уж точно не ее конек. – Что бы ни случилось, ты всегда можешь позвонить мне, я все брошу и примчусь сидеть с тобой, это займет у меня всего несколько часов. Ты можешь позвонить мне в самый последний момент, и даже если до того ни разу не позвонил и не держал меня в курсе дела. И я приеду.
Уходя, она все время оборачивалась и махала ему рукой, но ее силуэт почему-то постепенно размывался в его глазах; вероятно, у него проблемы со зрением вдобавок ко всему.
Когда она переступила порог зала и вышла, у Поля возникло очень четкое ощущение, почти уверенность в том, что он больше никогда не увидит ни Сесиль, ни Эрве, а уж Анн-Лиз и подавно. Он вообще мало кого еще увидит на этой земле, а если увидит, то сделает все, чтобы избежать атмосферы прощания, он ни на мгновение не утратит в меру оптимистичного и даже смешливого отношения к происходящему, он поступит, как все, то есть утаит собственную агонию. Можно сколько угодно презирать, а то и ненавидеть свое поколение и свое время – хочешь не хочешь ты к ним принадлежишь и действуешь, сообразуясь с принятым взглядом на вещи; только незаурядная сила духа позволяет от этого отрешиться, а такой силой он никогда не обладал. Несколько дней назад он, наверное, в последний раз разговаривал по телефону с Брюно, и, по своему обыкновению, Брюно проявил себя человеком компетентным, преданным, деловым. Он повидался с Сесиль, и, по своему обыкновению, Сесиль была сердечной, эмоциональной, вспыльчивой. Он собирался еще повидаться с отцом, хоть и не понимал пока, когда именно, ему необходима эта последняя встреча, с отцом будет еще проще, учитывая его состояние, он может быть только непроницаемым, загадочным и безмолвным, да он таким и был всю жизнь. Отношения между людьми, вообще говоря, очень незначительно меняются в течение жизни, они подчиняются схемам, установившимся с самых первых мгновений знакомства, и, видимо, так было всегда.
Наконец-то он останется наедине с Прюданс до самого финала, такое одиночество им выпадет впервые. Одну лишь Прюданс он чувствовал себя вправе подвергнуть этому испытанию, каким станет для нее увядание его тела, ей придется сопровождать его в угасании и муках, она несет ответственность за его тело, в этом и состоит, казалось ему, смысл брака, он отдал свое тело на милость Прюданс и, в общем-то, правильно сделал, она сумеет заботиться о нем до самого конца. Он удивился собственной внезапной беззаботности, какой-то потусторонней, и с легким сердцем снова окунулся в приключения Макмердо, Сканлана и Макгинти. Всю неделю он не отрываясь читал приключения Шерлока Холмса и благодаря им легко переносил ежедневную шестичасовую химию. Дюпон навещал его каждый день ближе к вечеру, вооружившись шпателем, изучал его нёбо, иногда брал пробу из опухоли и, похоже, был удовлетворен, она не прогрессирует, возможно, даже немного регрессирует, но он не хочет зря его обнадеживать, она в любой момент может снова начать расти, это непредсказуемо.
Прюданс, со своей стороны, наконец нашла продукты, которые он мог переварить и есть, не испытывая немедленно позывов к рвоте: в основном все свелось к отварной картошке, пасте без соуса и безвкусным сырам типа плавленых; с гастрономической точки зрения закат его жизни был ничем не примечателен.
На сексуальном фронте ситуация оказалась не столь однозначной. Он очень ослаб, его передвижения по квартире постепенно ограничились пространством между кроватью и креслом, прямо как в песне Жака Бреля, хотя он еще не достиг последней стадии “с кровати в кровать”. Он мог вставать, но ему удавалось пройти всего несколько метров, потом ноги непроизвольно подкашивались, и приходилось садиться; теперь даже просто перевернуться в постели с боку на бок стоило ему неимоверных усилий. В таких условиях не очень понятно, как заниматься любовью. Но тем не менее у него стоял, и даже почти нормально, очевидно, его член вообще не заморачивался его здоровьем, требовал воздать ему по заслугам и, судя по всему, жил своей жизнью, совершенно независимой от остального тела. Да и мозг, надо сказать, находился в том же состоянии: Поль не испытывал трудностей при чтении, легко понимал авторские аллюзии и остроты, мог по достоинству оценить фигуры речи; как же все-таки интересно это устроено.
Саббат Лугнасад выпал на первое августа, в это время, по словам Скотта Каннингема, “по мере того, как ночи становятся длиннее, Бог постепенно теряет силу; Богиня наблюдает за ним с печалью и радостью, она понимает, что Бог агонизирует, но продолжает жить в ней словно ее ребенок”. В то воскресенье, первого августа, около шести часов вечера Поль сидел на супружеской кровати, опираясь на подушки, он только что закончил “Человека с побелевшим лицом”, восхитительный рассказ, в финале которого происходит что-то вроде медицинского чуда, и он подумал, что его уже гораздо меньше отвращает выклянчивание чуда у Господа, языческих богов да и у любых других сущностей, но тут к кровати подошла Прюданс в одной коротенькой футболке выше пояса и спросила, не сделать ли ему минет. Последние несколько дней она никак не решалась на это, потому что предложение сделать ему минет в какой-то степени означало бы, что она утвердилась в мысли, что он никогда больше не сможет ее трахнуть, войти в нее по-настоящему, но сегодня в середине дня она вдруг с предельной ясностью осознала, что он действительно устал, что им неминуемо придется как-то приспосабливаться, если они хотят и впредь жить половой жизнью, пора уже посмотреть
