Вообразите же ситуацию, - мерзкий черномазенький коротышка вяжется к любой Честной женщине, а та даже не может его отогнать, ибо жена черномазенького спит с Царем, а стало быть...
В Европе из того факта, что с его женой спит Король, ничего бы не вытекло. В России - наоборот. И вышло так, что уничтожение Пушкина стало делом первоочередным и, увы, - политическим.
В нашей касте и без того довольно признаков разложения, чтоб... Еще этакое.
Я часто беседовал о том с моим сыном. Он неверно понял меня.
Однажды, "чтоб привесть Пушкина в чувство", сей повеса написал на него мерзкий пасквиль. Карикатуру с подписью - "Рогоносец Его Величества". Пушкин, правда, не слишком хорошо зная французский язык, перевел ее "Король Рогоносцев".
Как бы там ни было - возник скандал. Все кругом стали показывать на старшего сына Пушкиных чуть ли не пальцами и рифмоплету пришлось завести разговор про дуэль.
Сын мой - боевой офицер. По роду службы и опыту он обязан - просто обязан убивать штатских противников. Но сие нанесло б чудовищный удар его Чести! Ведь для армейского офицера убить шпака, - все равно что - отнять денежку у юродивого...
В нашем обществе - офицер настолько выше любого из штатских, что простейшая дуэль с ними - огромное испытание.
В сиих обстоятельствах сын мой, решившись на дуэль с Уклонистом от Армии, рисковал своей Честью. Надо было сделать все так, чтоб победа не оставила ни малейших сомнений - ни в моральном, ни нравственном превосходстве его.
Многие говорили мне: "Не дозволяйте вы этого! Дуэль с потомком Палача, да Ночного Горшка не прибавит ничего вашему отпрыску, а отнять может многое. Сошлите черномазого за тридевять земель. Отмените все. Сие в вашей Власти!"
Я понимал это. Я понимал также и то, что ежели Пушкин каким-либо образом выживет, - сие может стоить сыну моему карьеры и Чести. Еще я знал, что Пушкин - Гений и его нельзя убивать! И, наконец, я догадывался, что все мои противники политические сейчас потирают ладошки, да хихикают в кулачок!
Еще бы, - на дуэли должны сойтись мой сын и мой протеже, - коему я предоставил Печатный Станок всей Империи. И ежели я отменю дуэль, скажут: "Испугался за сына!", да "Пощадил Сутенера и Труса!" И то, и другое в казарме - грех непростительный.
Случилась дуэль. Мой сын приехал ко мне и радостно крикнул:
- "Я сделал все так же, как ты - в твоей молодости! Я отстрелил этому негру все его срамное хозяйство! Больше не будет он пакостить с белыми женщинами!"
Небо обрушилось на меня. Да, - сей способ досадить штатскому с восторгом будет воспринят во всем высшем обществе. Особенно - идея о том, что "негр больше не тронет ни одной белой женщины"! Сын мой после этого станет - чудовищно популярен в известных кругах...
Беда только в том... Я - еврей. Разговоры о том, что надобно "кастрировать черных" в далекой Америке давно переплелись в голове моей с призывами "оскопить всех жидов" в гораздо более близких нам Австрии с Пруссией...
Я привык бороться с такими людьми. Я не привык подавать им руки. И вот теперь один из них - и в поступках и помыслах, - мой единственный сын...
Я сидел за столом в кабинете моем на Фонтанке, а он стоял предо мной и ждал от меня отеческой похвалы. Я поднял колокольчик и позвонил. Кто-то из секретарей, зная в чем дело, сразу подал мне бумагу о состоянии Пушкина. Там было сказало: "Травматическая кастрация пулей. Частичная эмаскуляция. Неукротимое кровотечение из паховой вены. Скорее всего, - рана смертельная".
В кабинет вошли мои адъютанты и кто-то из секретарей. Я, не слыша голоса своего, прохрипел:
- "Повтори-ка еще раз - все что ты мне доложил... Я тебя плохо слышал... Сынок..."
Сияя, как начищенный самовар, сын мой слово в слово повторил свой доклад и... стал потихоньку сникать под изумленными и немного брезгливыми взглядами моих близких.
Я - еврей. И все мои адъютанты с секретарями тоже несут в жилах хоть каплю Избранной Крови. Им не пришлось объяснять - что не так. Они сами видели - какую гадину я в отеческой слепоте выкормил на своей же груди...
Мир стал качаться и ползти неизвестно куда, когда я тихо сказал:
- "Завтра же тебе выпишут паспорт и все бумаги для выезда. Тебе и твоему названному отцу. О деньгах - не думай. Сколько надо - столько и дам. А сейчас - выйди, пожалуйста, мне надобно посоветоваться - со всеми нашими..."
Когда дверь за моим сыном закрылась, что-то страшное сдавило мне грудь... Я, срывая крючки моей формы, попытался облегчить себе вздох, и услыхал мой же голос - будто со стороны:
- "Сбылось Проклятие! У любого из нас - Единственный сын и ему суждено разбить наше сердце! Наследником же фон Шеллинга будет внук его дочери, но ему никогда не суждено его видеть! Так сказано в Книге Судеб... Господи, за что ты наказал меня таким сыном?!"
Мир обратился в стремительно вращающийся калейдоскоп, а потом взорвался яркими искрами. Я рухнул на руки моих адъютантов и даже не знаю, - какой из всего этого вышел шум...
Когда я вернулся в сознание, у меня сильно болела грудь. Мой личный врач Саша Боткин разрезал ее скальпелем и рукой массировал мое сердце иначе она не желало работать. Я спросил:
- "Где он?" - и все поняли и жена моя просто ответила:
- "Скорее всего, он уже, наверно, - во Франции".
Я молча кивнул и больше ни разу ни у кого не спрашивал о том, кого знаю - моим единственным отпрыском...
Но о нем, мне, конечно, рассказывали, - то сестра, живущая ныне во Франции, то Элен, воспитывавшая его первые годы и по сей день зовущая Карла - "беспутным мальчишкой"...
Я все время шлю ему деньги и часто беспокоюсь о нем (ибо это - мой единственный сын!), но... Я - еврей и в тот страшный день я видел его глаза, я слышал даже не то, - что он сказал, - но как он это сказал! А вот этого я ему простить не могу.
А за саму дуэль с Пушкиным - я его не виню. Он все сделал правильно. Гении не смеют быть Рогоносцами. Особенно - по своей собственной Воле!
Здесь, наверное, вы спросите, - как же так? Почему вы зовете юного Геккерна своим единственным сыном?
А Наследник? "Дыма нет без Огня" - откуда же столько слухов о Вас с Государыней?!
Началось все в дни сватовства Nicola. Разумеется, и речи не было в том, что моя тетушка вдруг откажет ему в руке своей дочери. Пруссия понесла слишком много потерь в Великой Войне для того.
С иной стороны, известные всему миру несчастья Романовых могли дать повод для тетушки объявить любимую дочь "неспособной к исполнению брачных обязанностей".
А так как все понимали, что с политической точки зрения Пруссия принуждена к браку сему, такой оборот уничтожил бы репутацию Его Высочества совершенно, и нам пришлось бы искать ему партию в каком-нибудь Люксембурге, если не в Африке.
Посему, пожелание моей тетушки о предварительной тайной встрече возможных жениха и невесты было с пониманием встречено при дворе. Местом сватовства был избран не официальный Берлин, но тихий, провинциальный Кенигсберг. Сие - родовое гнездо Гогенцоллернов и именно Кенигсберг стал первой столицей, посещенной Петром во время первого в новейшей истории "Путешествия русских в Европу". Там было положено начало и первому альянсу в истории отношений стран, тогда как Берлину, увы, к великому сожалению, чаще доводилось видеть нечто обратное...
Государь и мы, личная охрана его, были, в целях конспирации, наряжены в форму моих егерей. Это объясняло наше появление в Кенигсберге. В пору повсеместного братания "ливонцев" с прочими немцами, егеря исполняли конвойные функции для перевоза грузов через границу. Граница при этом пересекалась по сто раз на дню, - на нашей стороне все товары были дешевле, а у них почти начисто отсутствовали женихи, так что прусская сторона даже приветствовала появление Ливских Жеребцов в Местных Конюшнях. (Люди мои не славяне и любители расовой чистоты могли сладко спать - под довольное ржанье прусских кобыл!)
И вот, - третий день мы пьем пиво в кенигсбергских пивных. Наследник уединился с одной из моих немецких кузин в номерах нашей гостиницы. Тут к нам вбегает этакий ангелок и дает мне записку о том, что "берлинские белошвейки прибыли в город и готовы станцевать тур мазурки с русскими офицерами".
Я бросился к Государю. Меня выругали из-за двери, потом кузина Вилли открыла мне дверь, и у меня возникло ощущение, что я прервал их на самом занимательном месте. Я передал Вилли, что Его Высочество надобно срочно одеть, умыть и привести в божий вид. Или меня назавтра разжалуют в рядовые, а ее - пошлют мыть портомойни. Я же побегу к невесте и постараюсь протянуть время.
По дороге в указанный дом я все никак не мог выдумать, как мне выкрутиться из сего положения. Рассказать истину было немыслимо, а нести бред сивой кобылы - смешно. Я подозревал, что наша встреча с красавицей Вилли была не столь уж случайна. Мою тетушку необычайно заботили наклонности кузена, - в Европе все друг другу уши слюнявили грязными слухами - об импотенции одного старшего брата Наследника, да - содомском счастье второго.
