А что оно тянет?
Сердце насос, кровь расносит по телу, с кислородом, легкие его из воздуха берут. Если сердце плохо работает, кислорода не хватит всем, приходится часто дышать, одышка.
Я вспомнил, как тяжело дышал раньше, теперь прошло.
У тебя еще не совсем прошло, надо осторожней быть.
И на лыжах нельзя?
Потерпи годик, будешь всю жизнь здоров. Мама выздоровела, потому что лечилась.
Я ничего не сказал, мама не совсем выздоровела.
Папа посмотрел на меня, говорит, ничего, дача нам всем поможет.
Борис и Муся
В середине лета к мадам Киви вселился Борис Аркадьевич, майор, он работает в милиции, у него жена Муся, толстая, нарядная и веселая, детей у них нет. Они по вечерам играют в карты, а мы в лото. Он быстро с нами познакомился, все время хохочет, и Муся тоже, они меня угощают печеньем. Но он бывает дома редко, а Муся спит целый день, вечером выходит в сад, сидит на скамейке и зевает. Мама говорит, она самка, это ужас, а Борис дурак с усами. Папа смеется, кстати, Борис тоже еврей.
Открыл тайну, бабка говорит, я сразу узнала, черновцы какие-нибудь. Рад безумно, что в нормальную страну попал.
Фанни Львовна, говорит папа, не забывайте, у нас теперь одна страна.
Она ничего не ответила, а мне - собирайся, пойдем за малиной, и мы с ней ушли.
Надо пройти несколько домиков, выходишь прямо в лес, но это еще не лес, а заброшенные сады, здесь раньше жили люди, а теперь нет никого, только сосны шумят и шевелятся кусты.
Страшно, спрашивает бабка.
А чего бояться?
Как хорошо, когда не знаешь, чего бояться, она говорит, и засмеялась. Я тоже не боюсь, жизнь прошла, чего бояться. Старый да молодой, оба дураки.
Мы шли, иногда попадались почти целые домики, другие совсем разбиты, загородки упали, это дачи людей, которые не вернулись после войны. Малина везде разрослась, мы собирали, нет, это она собирала, а я ел. Бабка собирает и рассказывает мне про довоенную жизнь, как здесь гуляла с сыновьями.
У нас тоже была дача, только подальше отсюда. Там теперь голо.
И с мамой гуляли?
Зина самостоятельной была, жила отдельно, с мужем.
С папой?
У нее был первый муж, Борис.
А где он?
Неизвестно, наверное, в Сибири. Но они еще до войны развелись.
Почему?
Она засмеялась, много хочешь знать, милый, сама не знаю. Он скучный был, хотя богатый, у него были свои дома, они и сейчас стоят вдоль моря. А сам Борис пропал, жив или нет, никто не знает.
Зачем одному столько домов?
Чем больше, тем лучше. Наследство от семьи. Много людей копило, потом умерли, ему все досталось. В жизни редко дают, чаще отнимают, а если много, то что-то, может, останется. Так многие думают. Дураки.
А у него осталось?
О, она засмеялась, специалисты отнимали, чисто метут.
А если он вернется, отдадут ему дома?
Как же, догонят и еще дадут. Он и не спросит, кто же теперь отдаст обратно... Надо забыть, жить дальше, какие еще дома...
Она быстро собирала, я быстро ел, и наелся, ягод много. Потом мы пошли домой, а вечером сидели вместе с Борисом и Мусей на балкончике у них перед комнатой, там деревянный стол из досок, и стулья из соломы. Пили чай с печеньем. Потом Борис говорит, я спать, вставать рано. И мы ушли.
Только легли, потушили свет, вдруг грохот, и сразу крик. Муся, неси наган, Борис кричит.
Мама бежит к окну, папа не встал, ну, что там?
Через забор кто-то лезет!..
Туда или сюда, спрашивает папа, он хочет спать.
Убегает... убежал.
Утром Бориса уже не было, Муся говорит, только легли, в саду шум... смотрят, тень у забора шевелится. Там тазик остался, бабка стирала белье. Кто-то перелез к нам, спрыгнул с забора, и ногой в таз попал. Борис вскочил, выбежал на веранду, где мы вечером чай пили, но опоздал. Он говорит, застрелил бы мерзавца, наверное, сын хозяйки прячется в лесу, ночью за едой приходит. А Киви говорит - ничего не знаю. Язык не ворочается у артистки, с утра до ночи ликер, ликер...
Теперь облава.
Только никого не нашли.
Дядя Юлик
В июле стало жарко, мадам Киви наполнила бассейн через шланг, теперь в нем воды по колено. Но мне запретили даже болтать ногами в воде, еще простудишься, тебе нельзя. Я хотел в воду, а потом расхотел, лазил по кустам у забора, там тоже растет малина, и начал даже бегать, но чтобы бабка не видела, она смотрела за мной из окна.
Подожди, потом все сможешь, дай сердцу отдохнуть, папа говорит.
Ладно уж, пусть отдыхает.
Я залезал на толстую липу у самого забора, сидел, ждал папу с работы, у него отпуск кончился. Однажды вижу, он появился в конце улицы, и не один, с ним какой-то высокий дядя. Я быстро слез, даже чуть-чуть порвал штаны, побежал к калитке, выбежал им навстречу. Они еще далеко были, я побежал. И вдруг упал, нога подвернулась, что ли. И сердце забилось быстро, даже больно билось. Но я тут же вскочил, мне говорила бабка, если ноги целы, не лежи. Папа с дядей даже не успели заметить, разговаривали, а у меня колено стало белым, проехался по земле, а крови нет. Я ждал, что будет кровь, все-таки ничего себе приложился, но ни капельки красной не вижу! Испугался, бабка все время говорит, ты малокровный... Где же моя кровь? И все-таки похромал им навстречу, а сам поглядываю на колено. Смотрю, появились мелкие-мелкие капли, растут... их так много, что кровь потекла вниз по ноге.
Папа, наконец, увидел меня, что с тобой, откуда кровь?
Посмотрел - ничего страшного, сейчас залечим. Но крови-то сколько, ты не малокровный больше, вот что значит дача, свежий воздух.
Дядя наклонился, говорит, здравствуй младший Миркин, я твой дядя Юлик.
Мама уже навстречу - Юлик вернулся, заплакала.
Что ты, Зиночка, он говорит, я смотрю, он сам плачет, только тихо, слезы по щекам бегут.
Он высокий, худой, очень загорелый. Мы пришли, бабки не было, она ушла за продуктами, с другой стороны дачи тоже дорога есть. Потом пришла, тоже плакала, говорит, я бы повесила этого сволоча рядом с Гитлером.
Фанни Львовна, нельзя вслух, хотя я не стал бы вам мешать. Юлик засмеялся, у него голос хриплый, густой.
Мы обедали, папа спрашивает, Таня где.
Приедет осенью, вот устроюсь.
Потом они с папой и мамой разговаривали. Юлик вытащил бутылку из куртки, папа замахал руками, тебе нельзя!
Мне все можно, я теперь почти свободный.
Почему почти?
Он улыбнулся, потом скажу. Помнишь, мы с тобой бога ругали?
Папа говорит, поэтому я стал врачом, верю, когда вижу и знаю.
Как же ты в призрака веришь?
Какого призрака?
Который по Европе бродит.
Папа смеется, ты шутник, у нас мальчик растет, я с ума не сошел с ними спорить.
Потом я спросил у мамы, какой призрак, она засмеялась, раньше мы злые на богатых были, любили русских.
А теперь?
Теперь мы умней, никого не любим, больше узнали.
А что, что узнали?
Что попали в мясорубку.
Что ты мальчику голову морочишь, говорит бабка, какая мясорубка, ему жить и жить.
Так ничего и не понял.
Вечером Юлик уехал, ему нельзя оставаться, и даже приезжать запретили, а он все равно приехал. Он будет жить не очень далеко отсюда, там даже лучше, воздух здоровый и летом суше, чем у нас, потому что море далеко. Поселок в лесу.
Мама говорит, у него нездоровый вид.
Ему трудно помочь, папа сказал, он далеко зашел, а слушать никого не хочет. Согревался напитками, говорит. Хоть бы Таня его встряхнула...
Я стал думать, что с Юликом случилось, ничего не придумал, и заснул.
На даче в гостях
Мы познакомились на даче. Толстенькая женщина с добрыми глазами. Учительница музыки. Она живет с мамой, похожей на нее, только толще и старше. Они говорят басом, и у обеих усики над верхней губой. У нас временное жилье - дача, а они здесь постоянно, в деревянном двухэтажном доме на высоком втором этаже. Мне понравилось у них. Уютно и просторно, и видно, что не каждый день убирают. Везде книги и журналы, валяются, где попало, даже на полу. Они живут не одни, но Карлуши не было дома, он гулял. Учительницу зовут Ангелина. "Сейчас будем слушать музыку" - она взяла легкими пальцами очень толстую пластинку, темную, как будто из железа, и подошла к проигрывателю. Сейчас будет дырочкой искать штырек... Я знал, что это трудно, но она сразу надела пластинку, и мы стали слушать. Голос пробивался через треск.
Что поделаешь, старая-престарая... Она вздохнула, - да и видеть его надо было, не просто слушать.
Голос извивался, шутил, смеялся над нами, а потом ударил короткими словами - и конец.
У него руки длинные, белые и гибкие, как лебеди, и он все-все руками мог изобразить. Впрочем, почему мог... Он жив, и поет еще.
Где тела сплете-е-нные колыхал джаз-банд... выговаривал голос, а потом вдруг: И души вашей нищей убо-о-жество было так нелегко - разгадать... Вы ухо-о-дите, ваше - ничтожество... Полукровка. Ошибка опять.
Вдруг я услышал, кто-то царапает дверь. "Это Карлуша" - Ангелина побежала открывать. Вошел небольшой пес, низкий и длинный как такса, но с мордой и ушами от других собак.
