- Хорошо, я тебя понял. Тогда скажи мне, Павел, только честно: ты в желтой прессе не работал?
- За кого ты меня принимаешь? - искренне обиделся Юмашев. - Я уже пять лет на заслуженном.
- Ну тогда я тебе скажу, ну тогда я тебе выдам, - Аркадий Сычев пылал законным негодованием под кислый запах ресторанной солянки, стойко державшийся по всем этажам. - До каких пор это будет продолжаться, я требую немедленного опровержения в печати. Не спасал я тебя, не спасал, не тащил на плащ-палатке, там же снег был по колено, на плащ-палатке вообще не вытащишь, а тогда у нас были волокуши, на них и таскали раненых. Я тебя, дурака, не спасал, я в обозе сидел, у меня свидетели есть. Мне надоело быть спасающим. Мотив спасения не для меня, я завязал, понимаешь? Они рыдают у меня на груди, и я должен их спасать. Я за свою жизнь стольких спас - две роты. Не хочу! Не могу! Я устал вас всех спасать, понимаешь, устал! Мои спасательные ресурсы иссякли. Я хочу отдохнуть от амплуа спасителя. Спасайтесь сами. Я же вчера тебя честно предупредил: не помню. Значит, это был не я.
- Кто же тогда меня спас? - растерянно спрашивал Юмашев, неумело обороняясь в полутемном углу коридора.
- Это твоя проблема, вот и занимайся ею вместо того, чтобы писать отсебятину.
- Неужто Юсуп Джумагазиев? Так он в Латвии погиб, до него мое спасибо не дойдет.
- Вот так сказанул, - полыхал Аркадий Миронович. - Так и пойдет теперь: будем приписывать себе подвиги мертвых?! Они-де не возражают и не возразят. Это же мародерство. Ты только представь себе, куда может завести такая концепция.
- Ну ладно, Сыч, не сердись. Напутал я, прости, хотел как лучше. У нас ведь всегда так: хотим как лучше, а выходит в обратную сторону. Такие мы люди. Я же вообще практически без сознания был, мне тогда бедро прошило, кто меня тащил, на чем тащил? Откуда мне помнить?
Аркадий Миронович неохотно добрел: я требую опровержения, я к полковнику пойду. Я буду ставить вопрос шире: имеем ли мы право на славу мертвых?
- Насколько мне помнится, кроме славы было обещано кое-что другое.
Перед ними стоял Сергей Андреевич Мартынов, без вчерашней авоськи с пивом, зато при утреннем лоске, в темном выходном костюме с колодками орденских ленточек и при парадном протезе, создающим иллюзию полной цельности и гармонии.
Итак, первый батальон был в сборе.
Друзья обнялись и без долгих слов скрылись в шестнадцатом номере, где, по всей видимости, хранилось то, что было обещано, ибо через четверть часа они снова появились в коридоре, еще более посвежевшие и энергичные.
Перед боевым листком "Ветеран" (первый выпуск), вывешенным в коридоре, толпились редкие читатели. На нашу героическую тройку уже начинали поглядывать.
- Завидую тебе, Сергей, - с чувством сказал Аркадий Миронович. - Ты есть дважды упомянутый.
- В штаб! В штаб! - неудержимо выкрикивал Павел Юмашев.
Полковник Шургин занимал "люкс" в конце коридора. В дальней комнате стояли две кровати, а в первой гудел штаб. Семен Семенович Шургин "висел" на телефоне. Подполковник Неделин диктовал писарю Рожкову план мероприятий, то и дело выбегая в коридор в ожидании чего-то важного. Представители трудовых коллективов Белореченска стояли в очереди к полковнику.
- Товарищ полковник, разрешите доложить. Командир первого батальона капитан Мартынов явился в штаб для прохождения дальнейшей службы.
- Здравствуй, Сергей Андреевич, - полковник Шургин поднялся, придерживаясь за поясницу, но тут же освободил руки и раскинул их для объятия. - Снова будут слезы радости. Я знал, что ты придешь, дорогой. Из поисковой группы мне сообщили, что ты живешь в Белореченске, вот я и ждал тебя. Будешь нашим сорок четвертым ветераном.
- Так точно, товарищ полковник, есть быть сорок четвертым.
- Да ты садись, Сергей Андреевич, в ногах правды нет. Смотри, как штабные крысы с утра пораньше засели за свою писанину. Помнишь поговорку: "Солдат спит, а служба идет". Орден догнал тебя в госпитале?
- Вроде догнал. Правда, получил его позже, в сорок восьмом году.
- Я старый солдат, представляю, что тебе пришлось пережить. Притом выходит, что я послал тебя на эти испытания, отдав приказ по телефону: "Взять сараи!" Но моей вины перед тобой нет.
- Что вы, Семен Семенович, - замахал руками Мартынов.
- Подожди, не перебивай старшего по званию и возрасту. Ты был у меня самый старый комбат в бригаде. Но не мог я тебя жалеть, не имел права. Именно потому, что ты был лучший, ты и пошел вперед. Ну, а про ногу - кому как повезет. После тебя четыре комбата перебывало на твоем месте, троих убило, а четвертый дошел до победы. Как и мы с тобой. Приглашали его, почему-то не приехал. Вот мы с тобой оба командиры, - задумчиво продолжал Семен Шургин. - А как я тебя учил - помнишь? Что должен в первую очередь сделать командир для своего солдата?
Сергей Мартынов отвечал без запинки:
- Накормить его и обогреть, а после можно и три шкуры содрать.
- Смотри-ка, помнит, - восхитился Шургин. - А я ведь ошибался тогда. Сорок лет спустя постиг истину.
- Насчет трех шкур? - предположил Аркадий Сычев, остающийся во всех случаях демократом.
- В другом, Аркадий Миронович, - продолжал Шургин, отстраняя рукой зазвонивший телефон. - Накормить - раз! Обогреть - два! Все правильно. Но этого мало солдату. Этого недостаточно для победы. Солдата надо еще наградить. Тогда он в бой ринется. Но знаю: мало мы орденов давали. Я бы сейчас всех одарил.
- Слышал я, к сорокалетнему юбилею всех ветеранов наградят, - умело вставил Павел Юмашев.
- А это, разведчик, не твоя забота, - отрезал Шургин. - Как партия решит, так и будет. Потому что и на войне, и сейчас партия есть настройщик наших душ.
- Кстати, товарищ полковник, - Аркадий Миронович отважно выступил вперед. - Я заявляю самый решительный протест по поводу...
Аркадий Сычев не успел закончить. Распахнулась дверь. В комнату робко втиснулись мальчишки и девочки в ослепительных белых рубашках и красных галстуках, возглавляемые стриженым пареньком в очках. Он был лет десяти, не больше того, поджарый, тонконогий очкарик с ярковыраженной способностью руководить массами. Подполковник Неделин дирижировал детским ансамблем, очкарик чутко улавливал команды. Неделин дал знак: начинайте.
- Здравия желаю, товарищ полковник, - доложил очкарик, отдавая пионерский салют. - Мы из восьмой школы.
- Вы к нам или за нами?
- Мы к вам за вами, - бойко отвечал руководитель делегации. Расходитесь в стороны, ребята. Три-четыре!
Хор мальчиков:
Воинам армии славных побед
Наш молодой пионерский привет!
Мы помним вас, герои, поименно
И заверяем в светлый мирный час,
Что мы стоим под вашими знаменами,
Всегда во всем равняемся на вас.
Пионеры разбежались по комнате и вручили каждому из нас цветные открытки со стихами. Я молча наблюдал за своими героями. Они были растроганы.
В комнату вкатился серый обтекаемый шарик, обвешанный фотоаппаратами. Это был фотограф, снимавший нас вчера. И голова у него была обтекаемым шаром, и тело шариком, даже рыжие туфли на ногах были обтекаемыми.
Кажется, фотограф не ожидал увидеть здесь Мартынова, потому что с опаской поздоровался с ним и скорехонько перекатился к полковнику, докладывая, что принес пробу, а к обеду готов сделать все остальное, да вот не знает, сколько экземпляров.
Фотография пошла по рукам.
Мы стояли в три ряда тесно и слитно, глядя прямо перед собой, а это означало, что мы смотрели в собственное прошлое: оно у каждого свое - и общее для всех нас.
- Хорошая память для внуков, - сказал один.
- Как раз солнышко выглянуло, - сказал другой.
Сергей Мартынов заглянул в наше прошлое сбоку - и ничего не сказал: его там не было.
- Так сколько же, товарищ полковник? - мурлыкал обтекаемый шарик.
- Я возьму три. А ты, Неделин?
- Тоже три. Словом, делайте нам пятьдесят штук.
- А вы гарантируете реализацию? - продолжал подкатываться фотограф.
- Какая ваша цена? - спросил Шургин хмуро.
Шарик заколыхался, желая, видимо, закатиться под диван. Наконец оборотился лицом к Мартынову.
- Сергей Андреевич, подскажите мне. Как по-вашему, сколько?
- Почему вы меня об этом спрашиваете, Ван Ванович? - буркнул Мартынов. - Это ваше личное дело.
- Как это верно. Исключительно расходы! Бумага, проявитель и закрепитель, словом, химикалии, разумеется, плюс пленка, - слова шариками перелетали по комнате, отскакивая от стен и не задерживаясь в ушах. - Таким образом исключительно по себестоимости. Шестьдесят четыре копейки, объявил он.
- Сойдемся на пятидесяти, - брезгливо предложил полковник. - Это же для ветеранов.
- А накладные расходы, - вскричал Ван Ванович, показывая, что у шарика есть острые зубки. - Я даю лучшую немецкую бумагу, самый стойкий химикалий. Согласен на шестьдесят, - кончил он плаксиво, словно воздух из себя выпустил.
- Вот вам, Ван Ванович, держите, - с этими словами Аркадий Миронович достал из бумажника деньги и протянул их фотографу, мигом воспрянувшему при виде трех бумажек, развернувшихся веером в руке Сычева. - Спешите. Надо успеть к обеду.
