Обостренное нравственное чувство не только уводило Левина от заведенного в избранном обществе «самоубийственного» порядка вещей. Оно указало ему также спасительную почву, на которой было возможно восстановление распавшегося мира: глубинно отвергаемую этим обществом семейную жизнь. Левин и появлялся впервые в романе, приезжая в Москву из дорогой его сердцу сельской глуши с одним единственным намерением: просить руки давно им любимой княжны Кити Щербацкой.
Неясная память о годах самого первого детства, о распавшейся когда-то семейной гармонии заставляла героя искать традиционные, поверенные дедами и отцами жизненные пути. Отношение Левина к его избраннице – взволнованное, трепетное – соединило многолетние мечты героя о лучшем, устойчивом мире и вековые моральные ценности русского народа. Оно было чистым и целомудренным. «Любовь к женщине, – говорил о Левине Толстой, – он не только не мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба была одним из многих общежитейских дел; для Левина это было главным делом жизни, от которого зависело все ее счастье».
Вмешательство грубой, демонической силы первоначально разрушило планы героя в отношении Кити. Увлеченная Вронским, она, все-таки сознавая в душе всю губительность своего поступка, отказала Левину. Да и, пожалуй, эта девушка, потерявшая себя в светской суете, в то время была ему не пара. Требовалось время для того, чтобы подготовить их союз. «Браки совершаются на Небесах» – эта истина непреложно заявляла о себе в «романе широкого дыхания».
История женитьбы Левина – новое, по прошествии времени, объяснение с Кити, сватовство, венчание – предстала на страницах «Анны Карениной» как ослепительный полюс света, тем более что все совершалось параллельно другому – мрачному, гнетущему (и чем дальше, тем больше) – «каренинскому» сюжету. «Какой чудесный и яркий контраст нечистой страсти и чистых чувств!» – говорил по этому поводу H. Н. Страхов. Казалось бы, художник рассказывал о вещах самых обыкновенных. Но тут происходило нечто действительно чудесное, невиданное ни до, ни после Толстого в мировом искусстве. Встреча Левина и Кити после долгой разлуки, Левин зимней бессонной ночью у открытого окна и утром на московских улицах перед походом в дом Щербацких с последним решительным предложением, волнения в доме невесты, Левин и Кити в храме идут вокруг аналоя. Трепет, сияние, воздух наполняли собой каждое из этих описаний. Земная человеческая жизнь вся была пронизана в них неземным божественным присутствием.
А страницы, где шла речь о первом периоде совместной жизни Кити и Левина, даже о первых испытаниях, которые проходит в это трудное время каждая семья! Все, что сопровождает обыкновенно семейный быт человека, рисовалось тут в сотнях тончайших психологических оттенков. А рассказ о тревожном и радостном ожидании рождения первенца! Художественные сцены романа заключали в себе невидимое, но тем более достигающее цели поучение всем живущим. И в самом деле, редкий читатель не задаст себе недоуменного вопроса: да как же можно мирскому человеку проводить свои дни на земле без этих врачующих душу, Богом данных отношений, вне семейных спасительных трудов?
Устремившееся под откос избранное общество, конечно, и теперь не оставляло в покое молодых супругов. Однажды заехавший погостить у Левиных вместе со Стивой Облонским (отныне не только приятелем, но родственником героя) светский щеголь Васенька Весловский, не желая ничего дурного, просто по усвоенной привычке, попытался было затеять флирт с радушной хозяйкой. Но Левин, пересилив неловкость перед окружающими и долг гостеприимства, просто поверил непосредственному чувству и выставил его за порог. В Москве, куда переехали супруги с приближением родов Кити, оказавшись у Анны в гостях (это была единственная встреча двух центральных действующих лиц романа), Левин неожиданно поддался прелести ревнующей Вронского, готовой обворожить весь свет героини. Но его очарование развеялось как дым наступившими через несколько часов после этого родами Кити. Семейные узы накрепко связали Кити и Константина Левиных, не пуская их навстречу нравственно помраченной среде.
Между одной и другой основными сюжетными линиями «Анны Карениной», кроме неизбежно возникающих жизненных пересечений, на протяжении большей части романа было очень немного общего. Конечно, «каренинский» сюжет тоже имел свою теплую, живую сторону. Только здесь она постоянно выглядела попранной, пленной, а в «левинском» сюжете раскрывалась широко и свободно. Тем не менее эти два повествовательных русла существовали в одном произведении по единым законам духовного реализма. И подобно тому, как демоническое начало увлекало Анну и Вронского, не отпускало Алексея Александровича Каренина, светлая, радостная сила вела навстречу друг другу, поддерживала в их союзе Левина и Кити. Это она показала однажды упавшему духом Левину как видение, как сон промелькнувшую за окном экипажа в рассветный час на безлюдной сельской дороге его любимую девушку (Кити действительно ехала в имение своей сестры). И она же позднее помогала влюбленным понимать друг друга с первого взгляда, сообщала одному мысли другого. Так состоялось трогательное объяснение будущих супругов: они писали мелком на карточном столе начальные буквы слов и прочитывали большие составленные из них предложения (здесь писатель вспоминал действительный случай из времен его сватовства к Софье Андреевне).
Но среди многих поразительных картин, связанных в романе с «левинским» сюжетом, были две особенно значительные. Неприкаянный Николай Левин умирал от чахотки в провинциальной гостинице, но все-таки умирал на руках близких людей – приехавшего брата Константина и своей невестки Кити. Главу, посвященную его уходу, Толстой намеренно выделил среди других. Она единственная в «Анне Карениной» получила название: «Смерть». Именно тогда, в момент расставания с землей родного существа, Константин Левин впервые ощутил свое прикосновение к Высшему Началу, которое посылает человека в мир и принимает его после смерти. Новая встреча с этим разлитым во всех проявлениях неоскверненной жизни высоким Началом ожидала героя, когда пришло время родов Кити. Связь между тем и другим описаниями сразу наметилась в романе: тотчас после смерти Николая Левина дни и ночи не отходившая от умирающего Кити почувствовала, что ждет ребенка.
Рассказ о появлении на свет нового человека, о том, что пережил герой за долгие часы трудных родов своей жены, поражает даже в «Анне Карениной» среди многих и многих непостижимо ярких описаний. Он имеет какую-то ошеломляющую силу воздействия. Левин теперь совершенно не помнил себя. «Он знал и чувствовал только, – говорилось в романе, – что то, что совершалось, было подобно тому, что совершалось год тому назад в гостинице губернского города на одре смерти брата Николая. Но то было горе, – это была радость. Но и то горе и эта радость одинаково были вне всех обычных условий жизни, были в этой обычной жизни как будто отверстия, сквозь которые показывалось что-то высшее. И одинаково тяжело, мучительно наступало совершающееся, и одинаково непостижимо при созерцании этого высшего поднималась душа на такую высоту, которой она никогда и не понимала прежде и куда рассудок уже не поспевал за нею». Неверующий Левин (так часто бывает в жизни) только и мог повторять в эти часы давно забытое: «Господи, прости и помоги».
«Мысль семейная» неизбежно требовала в романе «мысли религиозной», и как семейный разлад уводил героев от божественного Начала вселенной, так семейное согласие направляло их к обретению этого Начала. Слишком многое, увы, говорит за то, что под этой Высшей Силой Толстой все-таки по-прежнему имел в виду своего рода безличное нечто – источник всякого чувства, что его вера не знала и теперь ни Святой Живоначальной Троицы, ни грядущего воскресения мертвых и Страшного суда. Когда чутко следивший за выходом новых частей «Анны Карениной» А. А. Фет в письме к Толстому назвал «прорывы», куда дважды заглядывал Левин, «дырами в мир духовный, в нирвану», писатель не стал ему возражать. Возможно, стихийный «буддизм» Толстого, так очевидно заявленный уже в «Войне и мире», действительно выступал движущей силой «левинского» сюжета? Разве не были ярким тому свидетельством и по-своему идеальные картины народной жизни в романе?
Если помрачение Анны и Вронского зародилось в порочном свете, дышало одним со светом духом зла, то левинское удаление от своего круга, семейное счастье героя все больше уводили его к иной, народной, среде, нравственно чистой и просветленной.
Толстой-реалист ни в коей мере не склонен был приукрашивать людей из народа. Но там, где мужики жили независимо от «барских» условий существования, «своим миром», они действительно обнаруживали в себе на страницах романа нечто божественно-высокое. Это почувствовал Левин, когда, повинуясь невольному инстинкту, вышел однажды на полевые работы вместе с крестьянами-косцами. Еще одна вершина изобразительного искусства Толстого-художника (сколько же их в «Анне Карениной»!) – описание Левина на косьбе – тоже заключало в себе некий мистический смысл. Герой испытал, как это виделось Толстому, совершенно обычное для народной среды, незнакомое ему прежде самозабвение, состояние полного слияния с природой, с теми, кто, звеня косами, шли вокруг него. И во всем происходящем (так же как и в истории семейной жизни Левина) было ощутимо участие незримого доброго начала. «Он чувствовал, – говорилось в романе, – что какая-то внешняя сила двигала им».
