Случалось, что Шипов все же сталкивался в полумраке лестницы с компаньоном, и тогда едва слышимый шелест разносился по ночному дому.
— Куда это собрался? Али я, ву за ве, не вижу?..
— Да на двор, Мишель. Ей-богу, на двор…
— Али я не вижу?., А вот собирайся к графу, лямур-тужур, с утра пораньше. Будя. И чтобы все мне разузнать!
— Непременно, ваше сиятельство. Дозволь, я пройду — мочи нет.
Или Дася выходила из своей спальни в тот момент, когда Шипов скользил тенью мимо.
— Ах!..
— Бонжур… Это ж я… Водички вот испил…
— Вы подслушивали у моих дверей…
— Упаси бог, я только, антре, водички…
— Нет, нет, вы ко мне ломились. Признавайтесь…
— Я?! Да рази я посмею?..
— Вот господин Гирос спит, а вас носит…
— А они на двор пошли-с…
— Фу!..
И тут он торопливо карабкался по лестнице и слышал, как скрипела наружная дверь…
— Это вы у моих дверей дышали?
— Помилуйте, это невозможно!
— А кто же топтался и ручку дергал?
— Я?.. Вы мне не верите? Клянусь… Не верите? Вот крест святой…
— Значит, это он стоял под дверью, он?..
— Тсс…
— Он?
— Значит, он… Тсс.
— Ах, притворщик!..
И тогда Дасе слышался сверху все тот же шелест:
— Как это я у дверей топтался, мезальянс ты этакий!..
— Да не ты, Мишель, не ты…
— Завтра чтоб у меня…
— Гони легавую, Мишель… А денег дашь?..
И долго еще висело в воздухе, замирая: «Денег… денег… денег? денег?., денег, денег…»
Это был обычный кошмар. Шорох, шуршание, шелест, шепот. Шу-шу… Шу-шу… Тайное электричество потрескивало голубым пламенем. Приближалась гроза…
В один прекрасный день она разразилась.
Маленький листок бумаги, который Шипов извлек дрожащими руками из синего конверта, вдруг взорвался, и секретный агент услыхал голос подполковника Шеншина, грозно и нетерпеливо требующего ответа. О деньгах в письме не было ни слова, ни единого слова. А там-то, оказывается, не дремали, а пришло время спрашивать — и спросили.
И что же?
Михаил Иванович шел по Туле сам не свой, и не замечал ни людей и ни домов, и не слышал, как лают собаки, как гремят колокола, как вылетают из трактиров голоса и прочий шум, и не чувствовал запаха вареной требухи, ржаного хлеба, щей, кваса, и не видел, какое нынче солнце. Все неслось мимо него, обходило его стороной, как зачумленного, и он печально шагал по улицам, бессмысленно уставившись в пространство, словно потерял веру в свою счастливую судьбу. Но она, видимо, не дремала, и когда он, точно раненый пес, ввалился в теплое временное свое жилье, и тихонько прошмыгнул в светелку, и прилег там, она склонилась над ним, поразив его горестным, но великодушным ликом, и вдохнула в него свежие силы.
И вот он поднялся, пригладил соломенные свои бакенбарды. Глаза его, было потухшие, вновь приобрели осмысленный блеск, загорелись, даже засияли. Да что же это такое, в самом-то деле! Да что он, лямур-тужур, и выбраться не сможет? Да что ему, впервой это?.. А те, их сиятельство князь Долгоруков и их сиятельство граф Толстой, ежели они что друг ко дружке имеют, пущай себе имеют, это их барское дело. А Шилову деньги нужны, а так просто — на-кася!.. А ежели откажут?.. Да не может того быть: вон как носило Шилова из канцелярии в канцелярию, как по волнам. Какая суета шла вокруг! Да как же это так — откажут? Ах, не приведи господи… Тут ведь в их княжеской сваре большие деньги лежат, очень большие… Вы, господин подполковник, ваше высокоблагородие, не сумлевайтесь, мезальянсу не будет. Сейчас, лямур, Амадея пустим, пущай он след берет, будя ему по лестницам-то скрипеть… А вас, господин подполковник, ваше высокоблагородие, мы не обидим: как приказать изволили, так оно и будет. Вам ведь тоже несладко… Как же это вы денег-то не шлете! А за квартиру платить? Я вам за так не нанимался, теперича эманципация…
Окрепнув духом, Шипов проскользнул в светелку компаньона и растолкал его спящего.
— Ну, Амадеюшка, будя спать, серве ву, пора лошадок запрягать, пора поглядеть, как там граф со студентами шалят… Вставай, сударь, господин подполковник интересуются…
— Ах, Мишель, — захохотал Гирос, просыпаясь, — какое счастье! Ты и не представляешь, как я рад! Ведь я нюх начал терять в этом доме. Я все думаю: чего Мишель ждет? Ну чего он ждет? Ну чего он легавую свою на след не наводит?.. Ты мне не верил! Теперь ты увидишь, увидишь, каков Гирос!
Размахивая руками, приплясывая, таинственно подмигивая Шилову на глазах у изумленной Дася, Гщюс принялся собираться. Сборы его были недолги. Шилов сунул ему последние три рубля, и Амадей, прекрасно возбужденный, выкатился прочь.
«Ваше высокоблагородие, — думал Шипов, сидя в своей светелке, — я из тебя деньги-то выну. Не таков Шипов, чтобы ему хвоста крутили. Како намо, тако и вамо… Нынче вот грек мой воротится, начнет врать, а пущай его врет, я тебе, ваше высокоблагородие, все изображу в подробностях».
Обедал Михаил Иванович в одиночестве, Дася отправилась к родственникам. После обеда он вздремнул, а когда проснулся, было уже темно. В доме стояла тишина.
«Неужто и впрямь поехал? — с удивлением додумал он про Гироса. Но тут же усмехнулся. — Куды ему! Ему бы только ко вдове подкатываться…»
Тут его охватил гнев. Зеленые глаза его сузились, он торопливо оделся и вышел, на ходу сокрушаясь, что отдал Спросу последние деньги, а надо было бы и себе оставить, потому что тоска по вину становилась все сильней и огорчительней. Но презрение к компаньону оказалось жарче, и ноги сами завели Михаила Ивановича в первый же трактир. И едва он вошел, как тотчас сквозь дым и чад в желтом мареве свечей увидел Гироса. Подлый грек или итальянец сидел спиной к нему в компания с какими-то мужиками и опрокидывал в ненасытную свою глотку рюмку за рюмкой. К сердцу Шипова подкатит, и он собрался было схватить компаньона за горло, как тот поднялся и пошел прямо на Шипова. И это был не Гирос.
Тогда неугомонные ноги вынесли секретного агента из трактира и повлекли его по каким-то улицам, дворам, переулкам, через сугробы, покуда не вывели к следующему трактиру. И тут в дрожащем свете фонаря он опять увидел Гироса. Компаньон стоял у трактирной двери в клетчатом своем холодном картузе и словно не решался войти внутрь.
«Прощелыга! — подумал Шипов, распаляясь. — Сейчас намну!»
— А графа-то где же оставил? — позлорадствовал от.
— А издеся, — пьяно икнул Гирос в указал на дверь трактира. Но это был не Гирос.
«Господи, — испугался Шилов, — али меня нечистый водит?»
Теперь уже на каждом шагу ему встречался компаньон. То он внезапно выныривал из темных ворот, то твердо шел впереди и, едва Шипов пытался его настичь, исчезал неизвестно куда; то Михаилу Ивановичу чудился громкий хохот Гироса, а откуда — догадаться было невозможно.
Наконец Шипов плюнул и, не желая связываться с нечистой силой, отправился восвояси.
Стол был уже накрыт, самовар гудел, гора свежих ватрушек громоздилась перед печальным взором Шилова.
«Сейчас бы пропустить, — подумал он, с ужасом взглядывая на ватрушки. Пропустить, а опосля щей аль холодного с хреном!»
Но Дася этого не любила. Вином в ее доме не пахло.
— Где же ваш друг, господин Зимин? — спросила она. — Что за таинственные у него дела? Уж не женщина ли?
— Ой, господь с вами! — сказал Шипов. — Силь ву пле по разным делам. Землю присмотрел. А вы нынче вся консоме… — И вдруг уставился ей в глаза. — Отчего же-с вы никогда вина не пьете?
Она раскраснелась чрезвычайно и опустила голову. Это Шилову очень понравилось. Все-таки благородная дама, вдова, белые ручки. Эх, куды Матрене-то…
— Ну, ну, отчего же-с?
Свечи разгорелись ярче. Под лестницей храпела Настасья. Дася мельком взглядывала на Михаила Ивановича, но тотчас отводила взор. Он сидел перед ней в мышином сюртуке и, едва шевеля пальцами в соломенных бакенбардах, прожигал ее насквозь.
— А для чего вы в комнату ко мне рвались? Ха-ха…
— Да рази я посмею? Хе-хе… — Так уж и не рвались?
— Да рази я…
— Нет, нет, я положительно знаю… А зачем вы… Может, вы что спросить хотели? Спрашивайте… Да ну же…
Она и закричать может. И укусит, поди. И вдруг он увидел, как его рука начала вытягиваться, вытягиваться, и вытянулась, подобно змее, и поползла по столу, огибая самовар, чашки, сахарницу, гору ватрушек, к ней, к ее белому локотку, ухватила, сжала всеми пальцами (ах, ты мышка!), потянула за собой ее белую руку, упирающуюся, слабеющую…
И тут уже знакомые электрические разряды вспыхнули, легкое потрескивание пронеслось по гостиной, голубые искры озарили все вокруг.
— У вас глаза, как у беса, — засмеялась она и запрокинула голову, выставляя белую шейку. И тотчас его рука, минуя все препятствия, поползла, поползла, и прикоснулась к этой шейке, и придавила ее слегка…
