Из письма Тургенева к Некрасову и Панаеву от 18(30) ноября, 23 ноября (5 декабря) 1852 г. известно, что он собирался написать для «Современника» статьи «О Андрее Шенье и подражателях древним», «О Мерке» и о «Русских романах, повестях и комедиях в прошлом году».
Для того же журнала предназначалась и статья, посвященная поэзии Е. А. Баратынского — о том, что она «почти кончена», Тургенев сообщал Некрасову 15(27) октября 1854 г. Однако до нас эта статья не дошла.
Из писем Е. М. Феоктистова к Тургеневу от 17 сентября ст. ст. 1851 г. и 18 февраля ст. ст. 1853 г. впервые стало известно, что замысел статьи «Гамлет и Дон-Кихот», опубликованной в «Современнике» лишь в 1860 году, относится к началу 1850-х годов (см.: Назарова, с. 164).
Не все из литературно-критических статей и рецензий, написанных Тургеневым в начале 1850-х годов, дошли до нас. В частности, на основании письма Е. М. Феоктистова к Тургеневу от 24 марта ст. ст. 1852 г., можно утверждать, что существовало авторское предисловие к первому отдельному изданию «Записок охотника». Текст его, однако, неизвестен (см. там же, с. 165–166)[103].
Статьи, включенные Тургеневым в первый том сочинений 1880 г., печатаются по текстам этого издания с проверкой по первым публикациям. Остальные — по первопечатным текстам.
Перечень статей о литературно-критической деятельности Тургенева см.: наст. изд., т. 1, с. 485–486.
Источники текста
Отеч Зап, 1844, № 11, отд. I, с. 109–134.
Т, 1856, ч. 1, с. 1 — 48.
Т, Соч, 1860–1861, т. 2, с. 1 — 28.
Т, Соч, 1865, ч. 2, с. 1 — 34.
Т, Соч, 1868–1871, ч. 2, с. 1 — 34.
Т, Соч, 1874, ч. 2, с. 1 — 33.
Т, Соч, 1880, т. 6, с. 5 — 38.
Автограф повести не сохранился.
Впервые опубликовано: Отеч Зап, 1844, № 11, отд. I, с. 109–134, с подписью: Т. Л. (ценз. разр. 30 октября 1844 г.).
Печатается по тексту Т, Соч, 1880 с учетом списка опечаток, приложенного к 1-му тому того же издания, с устранением явных опечаток, не замеченных Тургеневым, а также со следующими исправлениями по другим источникам текста:
Стр. 11, строка 17: «Профессора» вместо «Профессоры» (по всем другим источникам). Форма «Профессора» употреблена также в «Гамлете Щигровского уезда», во всех изданиях «Записок охотника» до первого стереотипного (ЗО 1880) включительно. Замену этой формы на «Профессоры» в «Андрее Колосове», как и в «Гамлете Щигровского уезда» (Т, Соч, 1880), следует считать исправлением корректора-архаиста.
Стр. 14, строка 9: «навстречу» вместо «на стречу» (по всем другим источникам).
Стр. 14, строка 24: «Умер? вот те на!» вместо «Умер! вот те на!» (по Отеч Зап и Т, 1856). Источником ошибки явилась опечатка в Т, Соч, 1860–1861: «Умер» вот те на!»
Стр. 14, строка 37: «перед диваном» вместо «пред диваном» (по всем другим источникам).
Стр. 19, строка 21: «к Ивану Семенычу» вместо «к Ивану Семеновичу» (по всем другим источникам).
Стр. 22, строки 32–33: «умолкала» вместо «умолкла» (по всем другим источникам).
Стр. 23, строки 37–38: «с удвоенной» вместо «с усвоенной» (по всем источникам до Т, Соч, 1874).
Стр. 24, строка 9: «А!..» вместо «А?..» (по всем источникам до Т, Соч, 1874).
Стр. 24, строка 26: «бросился в кресла» вместо «бросился в кресло» (по всем другим источникам).
Стр. 26–27, строки 43 — 1: «перед Андреем, перед самим собою» вместо «пред Андреем, пред самим собой» (по всем другим источникам).
Стр. 27, строки 40–41: «товарищей, Колосова» вместо «товарищей Колосова» (по всем другим источникам).
Стр. 31, строка 41: «уверил» вместо «уверял» (но Отеч Зап, Т, 1856, Т, Соч, 1860–1861, Т, Соч, 1865).
Стр. 33, строки 34–35: «Да! я забыл» вместо «Да я забыл» (по всем источникам до Т, Соч, 1874).
Повесть была написана в 1844 г. — так датировал ее сам Тургенев во всех изданиях, начиная с Т, 1856. Никаких более точных сведений о времени и обстоятельствах создания «Андрея Колосова» в переписке Тургенева и в других источниках не сохранилось.
16 ноября 1845 г. Ф. М. Достоевский, только что познакомившийся с Тургеневым, писал брату Михаилу: «Прочти его повесть в „Отечественных записках“ „Андрей Колосов“. — Это он сам, хотя и не думал тут себя выставлять» (Достоевский Ф. М. Письма. М.; Л., 1928. Т. 1, с. 84). Если Достоевский имел ввиду героя повести Колосова, то он ошибся в своем предположении: этот образ не был автобиографичным. Однако в сюжете повести, и личности рассказчика и в некоторых эпизодических персонажах отразились черты жизни самого Тургенева и его друзей из кружка Станкевича. М. О. Гершензон увидел в образе Колосова отраженно личности Станкевича и истории его любви к Л. А. Бакуниной («Образы прошлого», М., 1916, с. 162), однако последующие исследователи внесли в вывод Гершензона существенные ограничения (Бродский Н. Л. «Премухинский роман» в жизни и творчестве Тургенева. — Центрархив, Документы, с. 118–119; см. также комментарий Ю. Г. Оксмана к «Записке о Н. В. Станкевиче» — Т, Сочинения, т. XII, с. 567). В названной статье Н. Л. Бродского, а также в статье Л. В. Крестовой «Татьяна Бакунина и Тургенев» (T u его время, с. 31–50) представлен обширный материал, убедительно доказывающий, что в личность рассказчика и в историю его любви к Варе Тургенев привнес много своего, личного, связанного с пережитым им в 1842–1843 гг. увлечением Т. А. Бакуниной. Автобиографичен также в повести ряд бытовых деталей из жизни рассказчика: поступление его в Московский университет, пребывание в доме немецкого профессора, упоминание о собаке Армишке (ср. с записями в автобиографическом конспекте «Мемориал» — наст. изд., Сочинения, т. 11).
Основной замысел повести — осуждение прекраснодушной мечтательности, натянутых, ложных чувств, восторженно-романтической фразеологии и утверждение простоты, естественности, разумного такта действительности — вырос не только из личных воспоминаний Тургенева о его собственных романтических увлечениях недавних лет. Через такие же увлечения прошли в тридцатые годы многие из его друзей и сверстников, в том числе, например, Белинский, который еще в октябре 1838 г. в письме к М. А. Бакунину, разбирая подробно свои с ним взаимоотношения и причины, приведшие к серьезным осложнениям между ними, обвинял во многом самого себя: «Тут вмешалась и моя собственная пошлость, грубая, дикая и чисто животная непосредственность, фразерство, ходули, хлестаковство, словом, натянутая идеальность, вследствие внутренней пустоты и стремления заменить ее мишурною внешностию, отсутствие нормальности, естественности и простоты» (Белинский, т. 11, с. 333).
Вместе с тем замысел повести был порожден общественно-литературной обстановкой 1842–1844 гг., когда в передовой журналистике разгорелась страстная борьба против романтизма и идеализма, в которой главную роль играли статьи Белинского, открывавшие перед Тургеневым мир реальной действительности и привлекавшие его внимание к новым задачам литературы. Белинский язвительно высмеивал «людей-недоносков», «у которых есть чувство, но похожее на нервическую раздражительность, есть ум, но похожий на мечтательность <…> У них всё слова столько же громкие и отборные, сколько и неопределенные, но дела никогда не бывает» («Русская литература в 1842 году». — Белинский, т. 6, с. 524). В обзоре за 1843 г. Белинский нападал на «нашпигованные высшими взглядами» повести Н. Полевого — «повести, невинные в каком бы то ни было такте действительности и способности хотя приблизительно понимать действительность, но очень и очень виновные в мечтательности и натянутом, приторном абстрактном идеализме, который презирает землю и материю, питается воздухом и высокопарными фразами и стремится всё „туда“ (dahin!)…» (там же, т. 8, с. 51–52).
Повестью «Андрей Колосов» Тургенев не только сводил счеты с собственным юношеским романтизмом и восторженной мечтательностью; он включался и в общую борьбу с обветшалыми, но еще живучими романтическими традициями. Естественно, что новая, хотя во многом еще и незрелая, повесть Тургенева вызвала одобрение Белинского: «„Андрей Колосов“ г. Т. Л. — рассказ чрезвычайно замечательный по прекрасной мысли: автор обнаружил в нем много ума и таланта, а вместе с тем и показал, что он не хотел сделать и половины того, что бы мог сделать, оттого и вышел хорошенький рассказ там, где следовало выйти прекрасной повести» (там же, с. 483). В статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» Белинский повторил эту оценку, но при этом более решительно отметил художественное несовершенство повести, ставшее особенно заметным на фоне успехов реалистической литературы в 1845–1847 гг.: «Он <Тургенев> пробовал себя и в повести: написал „Андрея Колосова“, в котором много прекрасных очерков характеров и русской жизни, но, как повесть, в целом это произведение до того странно, не досказано, неуклюже, что очень немногие заметили, что в нем было хорошего. Заметно было, что г. Тургенев искал своей дороги и всё еще не находил ее, потому что это не всегда и не всем легко и скоро удается» (там же, т. 10, с. 345).
