Петр Краснов - От Двуглавого Орла к красному знамени. Кн. 2

И вдруг, точно решившись, она схватила девочку, подняла на воздух, прижала к груди, оторвала и с размаху швырнула в воду. Синее платьице раздулось воланом по воде, мелькнули белые ножки, головка потянула книзу, раздался жалкий тонкий крик, и вода сомкнулась за ребенком и стала тихая, черная, как могила.

Мать стояла посреди других женщин и смотрела окаменевшим лицом на толпу. Она ждала, что будет, ждала, быть может, что ее схватят, убьют.

— А что ж, милые мои, она это правильно. Без дитя-то пропитаешься как-никак, а куда с детями деваться, — раздался голос из толпы.

Маринка схватила женщину в белой юбке за руку и шептала ей: «Идем! Идем!.. в горы, к зеленым».

Они шли сквозь толпу, шли в темневшие улицы города, и сзади них над морем пылал закат, а вправо металось пожарное пламя: горел Стандарт.

По улицам носились лошади, постреливали в горах и раздавались дикие крики — красноармейцы раздавливали лошадей и врывались в дома, ища добычу.

В темном сумраке надвигающейся ночи чаще булькала вода и скрывала брошенные жертвы. Матери бросали своих детей в море и расходились по городу, сами не зная куда идти и что делать.

В темноте ночи их хватали крепкие, цепкие руки, зловонные горячие губы прижимались к их устам, и безумие охватывало их.

Красное зарево пожара отражалось в темных волнах, на погасшем небе проявлялись светлые звезды, затихало море, а город все больше и больше наполнялся криками, воплями, стонами, чаще вспыхивали огни выстрелов, свистали в воздухе пули, слышался топот копыт, носились лошади, бегали люди, звенело стекло, и хриплые ругательства неслись по улицам, спускавшимся к морю.

Таинственно чернели горы и среди голого кустарника там и там виднелись темные фигуры, карабкавшиеся на кручи, лезшие выше, стремившиеся куда и зачем — сами не знали.

Над смятенным городом, над черным морем, с тихим шорохом ласкавшимся к крутому берегу, мягко сияли звезды, темным пологом спускалась ночь, отражавшая огни пожаров, недоуменная и тревожная.

На волнах колыхались детские трупы, а матери разбегались по горам, ища смерти, и пусто было в их женских душах.

Господи! Господи! Ты видишь!..

Жаркий полдень. Небо густого синего цвета куполом нависло над морем. В мареве тумана, подернутые дымкой, синеющие, как спелая слива, дремали на горизонте фиолетовые горы Малоазийского берега. Розово-золотой берег, точно выложенный перламутром, таил в глубоких далях очаровательные сказки волшебного востока. Между берегом и островом залег широкий пролив. Недвижно застыл на синих волнах серый, тяжелый, неуклюжий броненосец и под белыми парусами шел мимо острова большой трехмачтовый бриг.

Гордо надулись его паруса и бросали тени и розовые отражения на синюю глубину моря. В белую пену разбивалась вода у его носа и чудилось, что слышно ее задумчивое шипение под белым, золотыми украшениями покрытым килем. Как чайка над морем, как мечта в часы раздумья, как греза детства манил он за собою стройностью мачт и такелажа, и чудилось, что несется он в волшебные края невиданной красоты.

Братья Полежаевы, Оля и Ермолов задумчивыми глазами следили за чудесным бегом его.

Они сидели на полугоре, на каменном крыльце богатого дома, на острове-игрушке с рощами цветущих миндалей и персиков, среди апельсиновых садов и мраморных вилл. Над ними недвижно нависли листья белой акации и кисти душистых цветов пряным ароматом поили воздух. Две лохматые драцены росли у крыльца, а вдоль выложенной камнем лестницы причудливые агавы разбросали во все стороны мясистые зубчатые листья и чудилось, что они живые, цепкие и страшные, как змеи. Бледно-розовые розы цвели в саду. Пониже, за железной решеткой, горело на солнце белое, меловою пылью покрытое шоссе, и было больно смотреть на его сверкающую ленту. Временами маленькие ослики пробегали по нему, неся на малиновых бархатных седлах нарядных гречанок в больших шляпках, толстых греков в белых или нежно-сиреневых фланелевых костюмах. Босоногие турчонки бежали за ослами. Звонкий смех и женские голоса по-праздничному весело раздавались кругом.

По то сторону шоссе была дача. Сквозь широко раскрытую дверь, обвитую цветущими глициниями, в лиловом сумраке, какою-то грезою казалась зала с мраморным полом, где две девочки, в коротких белых платьях и с босыми ногами, сплетясь худенькими нежными руками под звуки неслышной музыки, танцевали странный танец, похожий на польку. И казались они не живыми, но фреской старой Помпеи, воскресшей здесь и движущейся в лиловом сумраке, на мраморном полу пустынного зала.

За дачей ажурная мимоза раскинула золотые ветви и сквозь ее причудливую рамку глядело синее море и берег, опьяненный тихо шепчущим прибоем, ресторан со столиками и над ними ветви могучих карагачей.

Праздник весны был кругом. Сновали, шумя тяжелыми колесами, большие белые пароходы, переполненные пестро и ярко одетым народом. С пристаней махали платками и что-то радостно кричали. Весело расходились по золотистым дорожкам к рощам плоских пиний парочки с маленькими свертками, и их движения казались легкими и гибкими, как движения лани. В жарком воздухе срывался звон мандолины и греческая песенка шаловливо порхала у ресторана возле столиков под тентами. Ослы уносили приехавших в горы, откуда так безконечно красив был горизонт, сверкающий перламутровыми берегами рядом с густым, темным, морским сапфиром.

Острова-игрушки были созданы для мимолетных утех любви. Их назвали Принцевыми островами, а море назвали Мраморным, и на них были дачи только богатых людей, сады с душистыми цветами, рестораны и кафе, да веселые ослики для подъема на гору, чтобы оттуда любоваться видами на оба материка Старого Света. На них были танцующие девочки, поющие птицы, играла музыка, звенели гитары и неслась песня из каждой таверны. И сюда-то, к берегам нежного моря, под глубокое синее небо прибило бурей страшное, мучительное, кровавое русское горе, нищету беженскую. И не тешила красота вида, но оскорбляла. Не чаровал аромат напоенного цветочною пылью воздуха, но будил отчаяние от сознания своего несчастия. Не прельщали танцующие девочки и звон гитар и мандолин, но навевали мучительную тоску по потерянной Родине.

В этой красоте, среди апельсиновых и лимонных рощ, люди грезили о белых березах, о тонколистных ивах, о зеленых лугах, покрытых пестрым ковром скромных цветов Русской равнины. Глядя на фиолетовые горы, тонущие вершинами в мареве синего неба, думали о безконечном просторе голубо-желтых степей, о едком запахе кизячногодыма. Слушали песни греков, веселые взлеты скрипок, а вспоминали лай деревенских собак в степи ночью зимой, да глубокие снега и маленькие хаты, мерцающие желтыми огоньками окон.

На каменную площадку подле крыльца, окруженную розовыми кустами, вошла девочка лет семи. У нее было загорелое худощавое лицо с большими синими глазами. Прекрасные русые волосы покрывали всю ее спину густыми волнами от природы вьющихся прядей. На ней было розовое платьице, местами порванное и грязное. Худые, тонкие ножки были босы и изранены о камни. Ее личико, с маленькими пухлыми губами и плутовски вздернутым носом, было очаровательно. Но глаза смотрели не по-детски серьезно, печально и вдумчиво.

Она оглядела своими синими глазами Полежаевых, Олю и Ермолова. Ермолов и Павлик были в английских потрепанных френчах с погонами Корниловского полка, в стоптанных, сбитых сапогах, Ника был в старом пиджаке, в платье, купленном на дешевке и плохо пригнанном. Он походил на рабочего.

Девочка остановилась против них, еще раз осмотрела их, как будто желая проверить свои впечатления, и удовлетворилась ими.

Она стала в позу, закинула назад ручонки и детским, верным, неустановившимся, но умело выговаривающим слова голосом запела:

— Где же ты научилась этой песне? — спросила Оля.

— В Кисловодске, тетя одна научила, — сказала, потупляя глаза и прикладывая маленький пальчик к губам, девочка.

— Я и еще знаю, — сказала она.

Она сделала серьезное лицо, нахмурила брови и запела:

Она прервала пение и сама уже пояснила:

— В Новороссийске офицер, который с мамой жил, учил меня петь.

— А где твоя мама? — спросила Оля.

— Мама утонула, — печальным голосом сказала девочка.

— Когда?.. Где?..

— В Одессе. Мы хотели уходить, когда большевики пришли. Сели на лодку, мама ухватилась уже за трап, а француз ее оттолкнул. Она и утонула. Так и не видала я больше мою мамочку… Меня французы взяли. Они меня сюда привезли. Они тоже петь учили. Я знаю.