В совместной работе Герцена и Витберга имелся важный последний этап. Еще Семевский отметил, что множество «вставок, весьма беспорядочно накиданных то на полях, то в разных местах текста, свидетельствуют о том, что рассказ неоднократно был читан Витбергу и он диктовал или рассказывал новые дополнительные подробности» («Русская старина», 1872, т. V, стр. 581). Действительно, многочисленные дополнения и вставки на полях большею частью имеют характер уточняющий: неоднократно, например, на полях приводятся цифры. Витберг, таким образом, как бы редактировал собственные «Записки». Вместе с тем в рукописи осталось много неразвернутых записей конспективного характера.
Вопрос о характере участия Герцена в создании «Записок» неотделим от проблемы отношений, существовавших между ним и Витбергом. Влияние Витберга на Герцена часто преувеличивалось; им как бы старались оправдать идеалистические увлечения молодого Герцена. Но эти увлечения для Герцена вовсе не были признаком отказа от социально-политической проблематики. Развитие Герцена в период вятско-владимирской ссылки попрежнему совершалось под знаком оппозиционных и утопически-социалистических идей. Витберг же был далек от всякого политического протеста. Носитель архаического масонского мистицизма, в прошлом пользовавшийся покровительством мощной придворной партии Голицына, связанный с Лабзиным и другими видными представителями официального мистицизма 1810-х годов, – Витберг сталкивается с молодым Герценом, антикрепостником, приверженцем революционных традиций Рылеева и Пестеля, сосланным в Вятку в качестве «смелого вольнодумца, весьма опасного для общества». Это исходное политическое различие в конечном счете должно было определить расхождение по всем основным вопросам.
В личных и идейных отношениях Герцена с Витбергом трещина образовалась, повидимому, довольно скоро. Уже в сентябре 1837 г. Герцен пишет невесте о Витберге: «Я не имею больше сил утешать его; мы дальше, нежели были прежде, – одна симпатия страданий и таланта соединяет нас, в силу остальных идей нас делит огромное расстояние XIX века с XVIII». В письмах к Витбергу Герцен выражает и восхищение его творческим подвигом, и благодарность за отеческую поддержку в трудную минуту; но среди этих многочисленных писем нет ни одного, которое звучало бы как обращение ученика к духовному наставнику, где признавалось бы влияние Витберга-идеолога. Герцена интересуют не столько идеи и суждения Витберга, сколько его человеческая судьба. Судьба эта в восприятии молодого Герцена – материал для построения одного из основных романтических образов, образа художника, гения, затравленного толпой. В данном случае «толпа» равнозначна придворной и бюрократической черни, слугам Николая I. В атмосфере русского революционного романтизма подобный образ художника приобретал характер политического протеста.
Потрясенный судьбой Витберга, Герцен, очевидно, уговаривает его создать мемуары и берет на себя литературное воплощение замысла. Понятно, что творческая инициатива Герцена отнюдь не была свободна (поэтому «Записки» и отнесены в «Приложения»). Ему приходилось подчинять ее Витбергу, упорному и преданному своим идеям, фанатически сосредоточенному на определенном комплексе воспоминаний, которые ему во что бы то ни стало хотелось оживить. И все же в «Записках», несомненно, имеет место взаимодействие и внутренняя борьба двух начал – герценовского и витберговского.
Излагая содержание архитектурного проекта Витберга, Герцен, очевидно, вынужден был следовать вплотную за ходом мысли архитектора. Другую основную тему «Записок» – историю борьбы, успеха и гибели Витберга – Герцен мог трактовать свободнее. Здесь только и могло по-настоящему обнаружиться противоречие между двумя мировоззрениями, прежде всего между двумя политическими позициями. Витберг – политически лойялен; он считает себя жертвой, но не жертвой системы, а жертвой злоупотреблений. Свои неудачи он мыслит эмпирически, как следствие несчастного стечения обстоятельств. Для Герцена же трагедия Витберга была выражением социально-философской необходимости, поскольку она – результат столкновения художника с придворной бюрократической чернью. Если сопоставить «Записки» с дошедшими до нас письмами Витберга и с его «Автобиографией», написанной, очевидно, в конце тридцатых годов (напечатана в «Русской старине», 1876, т. XVII, кн. 9), то становится очевидным, что в «Записках» именно Герцен всячески выдвигал на первый план столкновения Витберга с «власть имущими». Отношения Витберга с Александром I в «Записках» трактуются как образец возвышенной независимости художника.
Бюрократической и академической черни в «Записках» противостоит образ Николая Ивановича Новикова. Витберг представил свой проект на суд Новикова как деятеля, стоявшего на высоких ступенях масонской иерархии; это явствует из диалогов Витберга и Новикова в «Записках». Но тут же в «Записках» мы находим восторженную характеристику Новикова – уже не масона, а выдающегося русского просветителя XVIII века, носителя передовой, гуманистической мысли. Эта характеристика деятельности Новикова очень близка, местами даже текстуально, к той, которую мы встречаем у зрелого Герцена (в частности, в очерке 1851 г. «О развитии революционных идей в России» и в заметке 1868 г. «Наши великие покойники начинают возвращаться»).
В «Былом и думах» Герцен истолковал судьбу Витберга как трагедию преданного своей идее человека, попавшего в страшный самодержавно-чиновничий механизм. Но еще за двадцать лет до того им был намечен первый, романтический, вариант этой темы. Из вятских писем Герцена встает обобщенный образ художника, затравленного царем и чиновничьей чернью. Этот замысел, очевидно, был воплощен и в утраченном наброске «I Maestri». И, наконец, в приглушенной, ослабленной форме – поскольку творческая воля Герцена была несвободна – тот же образ дан и в «3аписках» Витберга, написанных рукою Герцена. Эта концепция отразилась, в частности, в заключительных, чисто герценовских словах рассказа «О цепных мостах»: «…в нашем отечестве являются часто идеи гениальные; но не имея поддержки ни от правительства, ни от общества, должны или гибнуть прежде рождения, или затеряться во тьме подьяческих форм и происков».
Утраченные произведения Герцена 1830-х годов
Справка
Переписка Герцена и другие источники свидетельствуют о том, что до нас не дошел ряд его произведений 1830-х годов. Бóльшая часть рукописей, оставленных Герценом, при отъезде за границу, в Москве, погибла у его брата Егора Ивановича. Много лет спустя, в 1872 г., Т. П. Пассек отыскала разрозненные остатки этих рукописей в доме Е. И. Герцена в Сивцевом-Вражке (см. об этом комментарий к сохранившемуся отрывку повести «О себе»). Рукописи эти вновь утрачены.
Обзор ранних произведений Герцена, в том числе утраченных, впервые попытался дать П. В. Анненков в 1883 г. в статье «Идеалисты тридцатых годов. Биографический этюд» («П. В. Анненков и его друзья», СПб., 1892, стр. 1 – 110). Для суждения об утраченных произведениях Анненков располагал, однако, крайне недостаточными данными, и догадки его, в большинстве случаев, оказались несостоятельными. Более обширные материалы имелись в распоряжении Е. С. Некрасовой, поместившей в 1895 г., в «Северном вестнике», № 9, стр. 89 – 121, статью «Юношеские литературные труды Герцена».
В настоящей справке сообщаются в хронологическом порядке краткие сведения о не дошедших до нас, но несомненно существовавших произведениях Герцена. Неосуществленные замыслы Герцена не рассматриваются.
В 1829 и 1830 гг. Герцен «писал философскую статью о Шиллеровом Валленштейне» («Былое и думы», гл III). В 1833–1834 гг. Герцен писал критические разборы. Об этом он сообщает в письме к Н. А. Захарьиной от 30 января 1838 г.: «Я выписал из Москвы оставленные мною две целые книги писанных разборов на сочинения, которые я читал в 1833 и 1834 годах <…> (из этих тетрадей печатная статья моя „Гофман")».
Летом 1834 г. в печати находилась рукопись Герцена, озаглавленная «Состояние народного просвещения в некоторых странах Германии». Работа была посвящена изложению и переводу книги В. Кузена «Rapport sur l’état de l’instruction publique dans quelques pays de l’Allemagne». (Р., 1832–1833). Отпечатанные листы книги находились в следственном деле комиссии С. М. Голицына, рассматривавшей бумаги Герцена, Огарева и других лиц после их ареста в 1834 г. В настоящее время листы книги в деле отсутствуют; сохранился лишь составленный Герценом список лиц, которым книга должна была быть послана по выходе ее в свет[332].
Отвечая 24 июля 1834 г. на вопрос Следственной комиссии, не занимался ли он «сочинениями и переводами с иностранных языков», Герцен перечислил, наряду с дошедшими до нас произведениями, и некоторые утраченные. Герцен назвал: 1) уже упомянутое изложение книги Кузена; 2) статью «О человеке в зоогностическом отношении» (возможно, это лишь другое название известной нам статьи «О месте человека в природе»); 3) статью о книге сен-симониста Ф.-Ж. Бюше (Buchez) «L’introduction à la science de l’histoire, ou science du développement de l’humanité» Р. 1833 (Герцен сообщил, что две последние статьи были переданы им Н. А. Полевому); 4) начатые «сцены из развития христианской религии» и 5) «некоторые разборы и этюды, наиболее касающиеся до германской литературы» (речь идет, очевидно, о цикле, к которому принадлежала статья «Гофман», ср. выше примеч. к стр. 80)[333].
