Динамик в вагоне прохрипел, что двери закрываются. Вера улыбнулась отстранено и жалко. Двери с шипением двинулись, рука Веры в пальцах Никитина дрогнула. И тут же Олег кинул ногу в исчезающий проем дверей, сунулся вперед плечом, упираясь руками в надвигающиеся двери. Они давили с неумолимой тяжестью, испуганная Вера пыталась ему помочь. Со всей яростью Никитин надавил двери, и они чуть подались назад. Но тут, видимо, машинист сжалился и на мгновение ослабил давление. В ту же секунду Никитин ввалился в тамбур, обнял Веру и окунулся лицом в мягкий мех ее шапки, холод щеки, щекочущее касание ресниц, и показалось ему, что снова, как недавно произошло в кромешной тьме новогодней ночи, его тело исчезло, теряет очертания и вес - и он, Олег Никитин, превращается в радостное и невесомое облако...
Тридцать первое декабря давно утратило для Олега новизну и праздничность, хотя всеобщий рефлекс новогодних приготовлений и ожиданий сидел и в нем. Все сводилось к механическим действиям: запастись бутылками, добыть подарки немногим друзьям и обеспечить место встречи и подругу, с которой приятно сесть за стол, поболтать, а потом, как шахматный блиц, провести любовную игру.
Лет двадцать назад Никитин прибыл в Москву из забытого Богом поселка Кировской области, поступил в московский вуз, жил в студенческой общаге и с каждым годом все яснее понимал, что то размеренное и очарованное строение мира, которое он открыл на берегах родной реки Вятки, среди ее лесов и лугов, совершенно не годится для столичной жизни. Здесь он, как дерево с обрубленным корнем, брошен на бесплодный камень и, чтобы не погибнуть, ему надо, собрав все силы, снова раскинуть корни, вонзить их в скупую почву, выжать из нее даже невозможное, оттеснить множество тех, кто толкется ежедневно рядом с ним в той же общаге. Только тогда расступится толпа изнеженных и заносчивых горожан, сдадутся его силе и наглости. Надо быть нахрапистым, расчетливым.
На последнем курсе он нашел себе невесту-москвичку. Она робела, когда он касался ее руки, краснела от его шуток. Никитин чуял ее безволие и овечью готовность к подчинению... Сразу после свадьбы он обнаружил, что его жена заикается, чего совсем не было во время полугодового жениховства. На его допросе с пристрастием она созналась, что всегда заикалась, особенно при волнении. Но перед свиданиями с ним она с матерью старательно заучивала подходящий набор фраз, и это помогало. Тогда он только посмеялся, но дальше было не легче. Теща, вышедшая на пенсию библиотекарь, его возненавидела, а жена быстро растеряла и так едва заметную женскую привлекательность. Это была его первая жена. Потом было еще две.
В итоге жил он теперь один в однокомнатной квартирке на окраине города. Был где-то крикливый нахальный мальчишка, его сынок от второй жены. Никитин окончательно убедился, что человек только уродует все. Если в его родном крае народится какой-нибудь дебил, так его природа приласкает и пожалеет, так что летним полднем ползает он среди луговых цветов, улыбается мотыльку или фиолетово-крылой стрекозе - и не заметишь его гунливого гудения, текущей слюны. А в большом городе все покалечено: уродливы дома, машины, отравлен воздух, искалечены люди. И ничего не спрячешь.
Иногда, очнувшись ночью от сна, он подходил к темному окну, смотрел во тьму на мрачные прямоугольники домов, редкие фонари, выбитую ногами траву дворика летом или загаженный снег зимой и чуял, что почти за тысячу километров отсюда на восток серебрятся при лунном свете нетронутые снега, играет струями на незамерзающей быстрине река - и стынет сказочно чистый воздух с растворенными запахами лесов, бескрайнего неба, промороженных снега, земли. Приходила мрачная мысль, что никогда уже не будет в его жизни такой чистоты, а будет только зло.
Приятель обещал ему, что для него пригласят на встречу Нового года подругу жены, вполне приличную и занятную. Мельком Никитин подумал об этом по дороге к приятелю и понадеялся, что это не будет нечто прокуренное и матерящееся уже неопределенно значительного возраста. Хотя и в таких переделках ему приходилось бывать. Пожалуй, его и не удивишь ничем.
У нее оказалась внешность девочки-женщины. От женщины у нее были копна с приятным блеском волос, сосредоточенность в плавных чертах овального лица, удобный и практичный наряд: пушистый красное с белым свитер, коконом охвативший узенькие плечи, в меру крупную грудь, короткая узкая юбка, ладные туфельки. От девочки - легкое выражение удивления во вздернутых бровях, маленький круглый рот с пухлыми алыми губами. Вместе с женой приятеля она копошилась на кухне. Тонкие руки с узкими запястьями были оголены почти по локоть, пальцы действовали быстро и споро.
За время долгого новогоднего застолья под телевизионный "огонек" он узнал, что у нее маленькая дочка, а с мужем развелась более года, потому что его поразила болезнь "темного прошлого" - алкоголизм. И если бы она не была дурочкой от природы, то она давно бы возненавидела мужчин, а так все еще прощает. Он в шутку попросил у нее прощения за все-все, что сумел натворить в жизни. Вера на мгновение прикрыла глаза, лицо ее побледнело. Ресницы дрогнули и раскрылись, пронизывая Никитина удивительно темным небесным свечением, каким бывает снег в лунную ночь.
- Укроют печали сугробы, - невнятно пробормотала, едва разжимая губы, Вера, - беды замерзнут во льду. Прощаю тебе все, - ее холодные пальцы быстро коснулись его лба и толкнули.
Олегу показалось, что в глазах все поплыло, но головокружение тотчас прекратилось. Их потащили танцевать. Загремела музыка, удивление быстро улетучилось, лишь в уголке памяти сохранилось ощущение легкости, которое дало ему прикосновение ее руки.
Далеко за полночь приятель закричал, что с него довольно, пусть ему дадут подушку и наступят на веки. Они ушли спать. Никитин привлек к себе Веру, поцеловал ее маленький пухлый рот, бледные щеки, долго гладил и целовал ее руки, легкие и прохладные. Потом он выключил верхний свет. В углу комнаты разноцветными искорками замерцала елка. В ее светлом мерцании взлетел пушистый Верин свитер. Наверное, девочкой она была очень худенькой, потому что даже обычная грузность женственности не смогла изменить тонкие и изящные линии ее тела. Недолговечная девичья легкость очертаний груди и бедер не исчезла. Неслышно она прошла к нарядной елке и гирлянды погасли.
Мгновения Никитин лежал в полной темноте, потом на него нахлынула волна тепла, в которой смешались прикосновения жаркой груди, влажных губ, мимолетный холодок пальцев. Ему показалось, что охватил его давно забытый жар летнего луга, в котором растворяется без остатка все тело, и не остается ничего, кроме движения теплого воздуха, дыхания трав.
Проснулся Никитин с ощущением необыкновенной легкости, как будто не было долгого застолья, праздничной маяты. Сон исчез мгновенно, тьму не тревожил ни один проблеск, ни один звук не нарушал ночь. Голова была необыкновенно ясной и невесомой. Подумалось, что, вот, ради этого момента были хлопоты, утомление. Показалось, что вся жизнь его - лишь продвижение к этой ночной ясности и прозрачности, не нужно допытываться, доискиваться причин такого преображения. Оно самодостаточно, его хватит на всю жизнь.
Глаза Никитина уловили во тьме темно-голубой просвет, потом он понял, что это утренний блик проник над шторами и лег на потолок. Он вспомнил, что так сияли глаза Веры, когда она рукой избавила его от всех провинностей и гадостей, которых накопилось так много.
Никитин уловил рядом движение и сонный вздох. Его плеча коснулась теплая рука. Губы рядом несвязно прошептали: "Душа... моя..."
Через минуту Никитин так же легко и незаметно снова заснул...
Электричка уже стронулась и с подвыванием катила, ускоряясь, а Никитин все еще стоял, утопив лицо в мягкой шапке Веры, в тепле ее щеки. Глаза, укрытые от света, словно смотрели в темноту, и Никитину почудилось, что он идет куда-то в темном живом пространстве и надо идти дальше.
В тамбуре за спиной заскрипел бабий голос: "Вот, навстречались".
Вера засмеялась, а Никитину показалось, что ее смех не затих, а эхом вспыхивает во тьме и зовет за собой. Строчки рукописи прекратились, Елисей уронил листы на пол, погасил свет и утонул в подушку, неудержимо проваливаясь в сон. В памяти сумбурно проплыли порыв утреннего ветра, сминающий листву, опрокинутое неживое лицо Фердинанда, согнутый силуэт старухи-матери, лепечущей полубезумные слова: "солнышко мое..." - бандитские морды и скользящие на асфальт белые листки...
***
В первое утро после изгнания Елисея из комсомола, он проснулся с ощущением счастья. Он знал, что надо позвонить Наде Поповой, и этого было достаточно, чтобы легко и беспечально смотреть на позднее медленно разгорающееся зимнее утро, чтобы спокойно понимать, что никуда не надо торопится, спешить, и главное - стоит набрать номер телефона, и он услышит ее мягкий, приглушенный голос. "Зачем, - говорила она вчера, наверное, пытаясь как-то его утешить, - зачем я вступила в комсомол? Все, что надо, у меня есть", - удивилась она, и Елисею действительно стало спокойнее от ее удивления, даже смешно. И вправду, надо ли переживать, есть ли причины?
