- Как, они уехали в Америку, но это же не место для эмиграции?
- Может быть, но они прожили там положенный им век, и с ними уехала и сестра Сергея Аркадьевича - Муся, Мария Аркадьевна. Она и теперь живет в Америке. Когда я был в прошлом году в Штатах, я навестил ее. Она в последние годы бывала и в Москве, и в Риге, и незадолго до смерти бабушкиного мужа они увиделись...
Но я его уже не слушал, не слушал потому, что мне показалась такой бездарной моя спокойная и размеренная жизнь, что стало нестерпимо стыдно отчего-то...
- Как умер отец? - спросил я его после долгого молчания.
- От инфаркта, в семьдесят третьем, но на самом деле от того, что так и не сумел адаптироваться в этом обществе.
Это слушать было невыносимо, потому что в мое время тот же самый мой отец прожил на десять лет больше.
- А итальянца, конечно, зовут господин Сильвано Черви? - вдруг спохватился я.
- Да, - ответствовал мой собеседник, - его именно так зовут.
И я подумал, насколько же должно было опуститься общество, если этот милый, прелестный итальянский человек мог казаться здесь, в Великой России, чуть ли не хозяином жизни.
- Несмотря на то, что вы появились так внезапно, хотя, видит Бог, я ждал вас, - заявил мой собеседник, - не будете ли вы столь любезны оказать мне одну маленькую услугу, и эта услуга будет несколько необычного свойства. Я полагаю, что в ваших, и моих, - добавил он грустно, - генах заложен странный фермент, удивительного отношения к матери. Так вот, собственно, моя просьба касается нашей с вами матушки. Нельзя ли как-нибудь изменить этот странный мир, чтобы то счастье, которое наша с вами матушка имеет сейчас в возрасте отнюдь не девическом, влюбившись в итальянца, было бы немножко дольше, я имею в виду то, - поспешно сказал он, - что господин Сильвано Черви мог бы познакомиться с ней несколько раньше.
Сколько им еще отпустит для счастья Святая Мария? Мы же этого не знаем и не хотим знать, даже имея у себя в наличии машину времени.
"Да, - подумал я, - на этот вопрос я даже с помощью машины времени ответить не хочу. Но почему, собственно, этот вопрос должен решать я с той формой существования его матушки, которая есть у него, хотя по-человечески я его прекрасно понимаю - его волнует мать.
Но ведь это же и моя мать... Я все время забываю, что он - это я.
...Но тогда мое желание скрыть от самого себя то, что машина времени находится у него в квартире, оказалось усыпленным:
- А вы никогда не думали о том, что машина времени находится в этом вашем доме? - сказал я ему.
- Думал, конечно.
- Но в чем же тогда дело? Сегодня ночью некто уже посещал вашу квартиру, вы все мирно спали, он неслышно прошел сквозь стену спальни, в виде светящегося света осветил крышку бюро. И поверьте, этот некто никогда бы не позволил себе в жизни потревожить ваш сон, войти без стука в спальню, но... ведь господин Черви, кажется, плохо спал эту ночь и сам обо всем догадался.
- Что вы имеете в виду? - спросил меня "я".
Я имею в виду только то, что он знает, что если вставить крест, привезенный им из Италии, в отверстие на крышке бюро, то он сможет точно так же путешествовать во времени, как это делаю я.
- Тем самым вы сообщаете невероятную тайну Вселенной: нас не только с вами двое в этом мире, но и бюро существует по крайь.ей мере два?
- Что вы, нас многие миллиарды. Кирилл Николаевич, о котором вы ничего не слышали конкретного, но с которым я прожил большую часть моей жизни, внимая его советам (он часто заменял мне отца), сказал мне, что времени как категории не существует. Время - это всего лишь материальное понятие. В каждом мгновении (возьмем за понятие мгновенья самый короткий промежуток времени, который способны измерить земляне) остается полный набор информации того, что происходило в это самое мгновенье. Таким образом, нас с вами может быть во Вселенное не двое, а нас может быть миллион, миллиард и больше, в том числе так же, как и предметов, которые нас окружают.
Стоит только найти нужное мгновенье, может быть, изменить его.
В конце концов ведь если люди научились влиять на генотип клетки, изменять хромосомы, то кто нам поручится за то, что время не есть та же хромосома, больной орган которой можно просто изменить, удалить или вылечить.
Моего дорогого "я" позабавила моя тирада:
- Я уже думал об этом и даже написал, но что толку? Кому нужны мои книги? Они никому не нужны.
- Отчего же, - возразил ему я, - давайте обменяемся книгами.
И мы тотчас же и, по-моему, с удовольствием сделали это.
- Да, но, кроме глобальных философских понятий, заключенных в этих книгах, - с улыбкой сказал мой собеседник, - еще существуют страдания Сильвано и матушки о том, что они поздно встретились.
- А вот этот вопрос, дорогой мой, - вдруг сказал я, - нам предстоит решать, быть может, вместе, но во всяком случае уж вам-то одному наверняка.
Потом мы еще немножко поговорили о вещах бренных и материальных. Я даже подарил своему "я" несколько десятков рублей, вытащив их из бумажника.
Это были обычные бумажки, на одну из которых можно получить десять долларов или около трех английских фунтов стерлингов, он в ответ улыбнулся и предложил мне рубли, которые в настоящее время находятся в обращении в России.
Я взял деньги для коллекции, и к тому же, если мне придется оказаться на улице, они мне могут пригодиться.
Я не помню, как мы простились.
Но я хорошо помню, что я открыл его книгу. Там были написаны удивительные, непостижимые для меня вещи. Я стал читать. Мне показалось, что тело мое отказалось мне служить, я дух воспарил куда-то и соединился с Его духом.
Мы стали единым целым, поэтому я прошу простить читателя за то, что он, быть может, ошибется, приняв его "я" за мое собственное.
Но именно тот факт, что я взялся писать эти записки от первого лица, может послужить мне порукой.
ЧАСТЬ III.
ЧУЖОЕ ВРЕМЯ
Глава 7
Я позволил себе прочесть то, что писал мой второй "я", и обнаружил удивительную, даже потрясшую меня вещь. Он предугадал мое существование. Он даже записал нашу с ним встречу и беседы.
Я стал читать:
- Мне часто приходилось сочинять жизнь и приключения самого себя в иной временной ипостаси. Так часто, что, несмотря на некоторую разницу во взглядах, он - мой второй "я", истинный "я" стал почти своим человеком. Не в смысле "близким", а тем, кому я могу теперь уже рассказать о моем собственном преступлении. Но нe потому, что я так уж откровенен с ним в принципе, а для того, чтобы не только удивить его, хотя его, как он уверен, удивить ничем невозможно, но и для того, чтобы рассказать ему, самому разобраться в вопросе, который мучает меня с момента его возникновения и пока остается без ответа.
И я ему сказал, просто, как говорят о погоде или желании выспаться, или о потерянной в метро перчатке. Сказал, что я убил человека. И что сделал это я намеренно, хотя понимаю, что уподобился государству, присваивающему себе кощунственное право решать, кому из свершивших то или иное деяние жить на этой земле, а кому не жить.
Я же сам всегда был против смертной казни, каждой живой клеткой своей ощущая, что момент насильственной смерти - это самое ужасное, что может быть на Земле, что неизвестно, кто совершает больше зла, убивая человека: тот, кто совершил по законам государства преступление, или тот, кто расправился с преступником его уничтожением.
Известно, что в момент искусственного прекращения жизни человек выбрасывает черную ауру. Известно также, что чем более на Земле совершается убийств - неважно каких - от войн ли, от приговоров судей или от проявления человеком своего негативного "я", тем меньше под небом места для света и счастья.
Давно я писал о том, что добро и зло существуют на свете в осязаемых материальных проявлениях, и они непременно дозируются.
И над нами, думаю, накопилось уже так много зла, что страшно подумать, если все это зло не выдержит там, наверху, соберется в низкие, тяжелые тучи, падет на нас жутким дождем...
И еще, что меня лично волнует и не устраивает в убийстве человека - это общее небо. Невозможно, немыслимо, ч тобы убийца, злодеи и насильник после смерти оказывался там же, где находятся близкие, дорогие мне, уже ушедшие из этой жизни люди.
Это мучительно сознавать, с этим тяжело жить.
И все же это произошло: я убил человека. Ведь преступление это понятие часто относительно. Можно считать преступлением войну, и я дал на этот счет свою оценку. Но если на человека, на его родину, жилье, детей, на его честь посягает враг, злодей, который сметет все и поработит всех, убить врага, чтобы остановить преступление, - это - преступление? Перед законом - нет, а внутри себя самого? Я же убивал? Вот я и оправдываю себя и мучаюсь, мучаюсь и оправдываю.
С моим вопросом мне мамому жить и умирать, и снова жить.
Ведь за смертью жизнь бесконечна.
Потому не судите меня строго, мой добрый друг из иного времени, если можете, конечно, а лучше выслушайте мой непростой рассказ.
