Родион оглядел стан. Умеет жить Бирюзов! К нижнему суку елки привалил плотно веток, и славный шалаш получился. Как в кармане, костерное тепло там собирается, а дым тянет мимо. Интересно, воду нашел он?
Светлохвойный разнолес охорашивался, неслышно дыша, млея в весеннем тепле. Не зная, что скоро погибнет, он продолжал извечную эту работу ловил солнце в частые зеленые сети, всасывал, пил воздух, незримо гнал соки к ростовым точкам, жил изо всех своих первозданных сил. К нему медленно приближалась смерть, а он стремил всего себя в завязь, в цвет и семя и еще удерживал видимо-невидимо всякой живности, без которой он, должно быть, не мог. Только не успевшие пригнездиться птицы, видать, отлетели от этих мест, а бурундучишки в глубине леса еще турчали и свистели, и кроты сплошь понаделали свежих копанок на тропе, и всякая ползучая и летучая тварь совсем не чуяла беды - мурашата порошинками рассыпались вокруг костра, какие-то гусеницы качались на паутинках, комарье звенело, и Родион в этом живом, веселом лесу почувствовал себя покойно и просто.
- Сань! - очнулся он. - Огонь-то шалый?
- Метров тридцать в час.
- А воду ты нашел?
- Стоячую, в бочаге. Но ничего водица.
- По какую сторону?
Санька неопределенно махнул рукой.
- Найдем. - Родион поднялся.
- Походи, походи, - посочувствовал Бирюзов, видя, как Родион жадно оглядывает лес.
Родион с Пиной ушли, а по тропе, что вела к посадочной площадке, начали таскать инструмент, продукты, ящики с аммонитом. Надо было сразу же взять темп - в огневой работе он может выручить, когда уже ничего не помогает. Санька заторопился под ель укладывать взрывчатку. Ступая, как слепец, принес на спине ящик Евксентьевский, остановился, и Бирюзов заметил, что лицо у него застыло.
- Кидай! - крикнул Бирюзов, но Евксентьевский попятился, съежился весь под нетяжелым своим грузом. Потом попытался снять ящик, перехватил его осторожно, будто там был хрусталь, и замер.
- Быстрей!
Еще поднесли аммонит. Санька шагнул к Евксентьевскому, смахнул груз с его плеч и швырнул ящик под ель. Евксентьевский присел, челюсть у него отвисла. Вокруг засмеялись, и Евксентьевский тоже меленько захихикал, пряча глаза.
Санька закурил, дожидаясь новой партии взрывчатки. Евксентьевский уже осмелел и, когда подошла цепочка рабочих, лихо взялся помогать Бирюзову, перехватывая груз у пожарников. Один ящик развалился от удара, "сосиска" прорвалась, и наружу потек ядовито-желтый порошок. Евксентьевский боязливо потрогал его пальцем, и тут же Бирюзов сунул в этот порошок недокуренную, дымящуюся сигарету. Евксентьевский отпрянул в ужасе. Рабочие, обступившие склад взрывчатки, рассматривали побелевшее лицо чужака и, будто его тут не было, тихо переговаривались:
- Спектакль.
- Зря, пожалуй, Санька так...
- Не дай бог, разрыв сердца - отвечать придется.
- Ничего, пусть привыкают!
- А ты, видать, храбрец! - обратился Санька к Евксентьевскому. - А? Ведь эта штука удара не боится и вроде опилок - нарочно не подожгешь. Вот уж к захоронке воспламенительных трубок не подходи, я тебя умоляю. Гремучая ртуть!
- А где она? - спросил Евксентьевский, озираясь. Он уже оправился от испуга, посматривал на Баптиста и улыбающегося Гришку так, будто бы насмехался над ними. - Залетели, соколики!
- Иголку сунешь в капсюль, - продолжал свое Бирюзов. - И поделит тебя на молекулы, а может, и тоньше. Ясно?
- А где они, эти капсюли-то? - робко подал голос Баптист.
- Покажу, как разгрузимся, - ответил Санька. - А пока ходите по тропе и ни шагу в сторону, ясно?
- Господи боже мой! - быстренько проговорил Баптист. - Куда уж ясней!
- Если ясно, так давай! - Санька засмеялся, сморщив нос.
Гуськом, след в след, затрусили Евксентьевский и Баптист, рабочие пошли за ними, осуждающе оглядываясь на Саньку, а он смеялся и кивал им головой, будто говоря: ничего, попугать этих дармоедов малость не мешает. Крикнул:
- Главное, мужики, темпа не терять, а то протелишься тут неделю!
На стан пришел Гуцких, и Родион с Пиной вернулись - воду принесли, а Бирюзов заспешил к вертолету, чтобы помочь с разгрузкой.
- Тут сырьевая база двух леспромхозов. - Гуцких взглянул на толстые стволы сосен и елей, на поднебесные их вершины.
- Чего же они сами не тушат? - спросил Родион.
- Плачутся - людей нет. Может, все-таки подброшу оттуда.
- Ты мне, Платоныч, моих ребят скорей.
- Сегодня они должны подъехать. Как появятся - сразу. А если не отобьем эти леса, закрывать тут заготовки придется.
- Отобьем, - успокоил Родион. - Еще не бывало, чтобы не отбили.
- Ну, я поплетусь. - Гуцких протянул руку.
- Чайку не попьешь, Платоныч?
- Нет, полечу. До завтра!
- Я провожу. А ты, Пина, давай обед налаживай. Картошку тебе сейчас доставим.
- Есть обед! - козырнула Пина.
Родион и Гуцких пошли к площадке, прислушиваясь, как кричит за кустами Бирюзов:
- А ну, кто поздоровше, бери этот мешок! Палатку кинь - потом поставим. Лопаты, лопаты тащите, мужики! И топоры. Мы сейчас займемся с вами до обеда, чтоб аппетиту прибыло. Тут ведь минуты решают! А то ветер подгонит огонь, шашлыков из нас понаделает - и вся любовь! Быстрей, мужики!
- Забегали! - обернулся Гуцких.
- У него кто хочешь забегает, - отозвался Родион. - Агитатор!
- Старшой из него получится, - сказал Гуцких. - Только б грамотешки еще ему да выдержки побольше... А ты что задумался, Родион?
- Сгорит это все, - Родион широко повел рукой. - Какой лес! Жалко...
- Конечно, жалко...
- Читал я в книге, Платоныч, все товары на земле дешевеют. И руды, и само золото. Один только лес дорожает.
- Верно.
- Год от года! По всему миру!.. Один лес! А мы, значит, коренное это народное богатство - в дым?
- Не говори...
- Ну ладно, Платоныч, пока!
Отбойной волной вертолет положил на площадке траву, нагнул молодняк, обеспокоил вершины деревьев, поднялся круто и ушел в сторону пожара; треск его скоро помягчел, затих в вышине и дали. Родион не стал дожидаться, когда он растает совсем, двинулся напрямик туда, где уже вступили топоры. Тайга была не молодая, но и в силу пока не вошла. Лес только начал смыкаться поверху, а уж кое-какие деревца теряли кору и хвою, прибаливали у земли, чахли, засоряли все под пологом, изготовившись уже гибелью своей помочь лесу набрать ту мощь, что определена ему природой.
Как раз в этом-то замшелом подлеске и жил огонь, которым держался пожар. Беда еще, что долгими здешними зимами снежные подушки нагружали, калечили молодняк, и некоторые деревца, согнутые еще в раннем детстве, так и не распрямились - стволики вышли слабосильными и льнули к земле. Весь этот нижний ярус леса сжирало огнем. Хорошо хоть, трава уже зеленая пробила, упутала старую, сухую и ломкую, а то бы тут не прошуровать. Надо скорей чистить полосу для взрывчатки.
- Куда? Куда ты швыряешь? - услышал Родион надсадный голос Бирюзова. Срубил - в сторону пожара кидай, понял? Да под корень ее руби, под корень, она у тебя пружинить не будет. Гляди - укоротишь руку! Эх, японский городовой, пропаду я тут с вами! Ты что, сроду топора в руках не держал? А как же ты жил?
Родион вышел из-за кустов. Евксентьевский двумя руками, по-бабьи держал топор.
- Ну-к, я разомнусь. - Родион скинул куртку. - Посторонись-ка!
- Эй, сюда! - закричал Бирюзов на весь лес. - Все с топорами - сюда! Живо!
Родион, не торопясь, отстегнул пряжку чехла, достал топор, и он у него заиграл на солнце. Ну! Шагнул вперед, занес топор высоко за голову, а левую руку, ту самую, на которой не было указательного, пустил вперед и в сторону, изготовился. Впереди рос мелкий ельник, редкие березки и осинки, какой-то кустарник плелся. Все это надо было убрать, просечь полосой. Родион пошел. Топор заблестел, зазвенел, описывая кривые круги и для своей секундной работы почти не задерживаясь у земли, где мелькала под лезвием беспалая Родионова рука, что жила будто бы своим отдельным движением, прибирая и отшвыривая в сторону все отсеченное от корней. Славно!
- Комбайн, - проговорил кто-то из рабочих, а Гришка Колотилин, ступая, как на привязи, следом, молча ловил глазами топор Родиона и легонько отталкивал Саньку, который тоже ступал по просеке, любовно оглядывал бугристую спину друга, бритый его затылок, ноги в крепких сапогах и поборматывал: "Во так вот! Во так вот!" (Ах, славно! Санька-то понимает, а эти пусть поглядят, пусть. И, между прочим, интересно, что в разной работе находишь разное. Когда делал топорище, вроде тихой радости что-то было, а тут захмелел ровно, и сила идет, и руки друг с другом будто переговариваются, и ноги - словно бы на пружинах. Вот эту рябину еще убрать. Квелая, наподобие капустной кочерыжки...)
- Так и руку недолго, - услышал он брюзгливый голос Евксентьевского.
- Она у него дело знает, - возразил Бирюзов.
- Палец-то он отхватил.
- Это дело совсем другое. - Родион приостановился и тут же вскрикнул: Ты это чего, паря!
