Только роза - Мюриель Барбери

– А еще кто?

– Больше никто.

– Даже ваша жена?

– Моя жена умерла, – сказал он.

Повисло молчание. Она хотела сказать мне очень жаль, но не смогла.

– Она была японка? – спросила она.

– Она была бельгийка, как и я.

Он отложил палочки, сделал глоток пива.

– Когда она умерла? – спросила Роза.

– Восемь лет назад.

Она подумала: его дочь сирота. В тишине, прерываемой глотками пива, где-то, в месте огромном и разреженном, невидимом, как небо, что-то изменило свое расположение. Она уловила приход дождя, запах жаждущей земли, траву под ветром. Потом новое перемещение, запах подлеска и мха. Она заплакала крупными слезами, брызнувшими, как сверкающие жемчужины. Она чувствовала, как они наливаются, текут и выплескиваются в мир, напоенные светом. Она ненавидела себя. Наклонила голову, продолжая рыдать. Из носа текло. Поль протянул ей носовой платок. Она взяла и зарыдала еще сильнее. Он ничего не говорил, спокойно допивая свое пиво. Она была ему за это признательна, поток иссяк, она взяла себя в руки.

– Поедем, выпьем саке, – сказал он, вставая.

В темноте машины Роза почувствовала себя лучше. Слезы и саке меняли город, придавая ему новую текстуру, патину ртутного зеркала.

– Что было труднее всего? – спросила она.

Он не ответил, и она решила, что допустила бестактность.

– Простите, – сказала она, – это было бестактно.

Он отрицательно покачал головой:

– Я подыскиваю верные слова.

Голос его звучал как-то издалека, приглушенно.

– Сначала отсутствие, – снова заговорил он. – Потом долг и крест быть счастливым без Клары.

– Долг? – повторила Роза. – Перед вашей дочерью?

– Нет, – сказал он, – перед собой.

Она замолчала в смятении.

– Чувствуешь, что больше не говоришь на одном языке с остальными. И понимаешь, что это язык любви.

– Я никогда на нем не говорила, – сказала она.

– Почему вы так думаете?

– Потому что считаю, что нельзя что-то дать, ничего не получив, точно так же, как не верю в этот вздор о том, что способность давать возвращает к жизни. Иначе какой смысл давать, если ты уже умер?

– Вы начинаете понимать природу его жертвы, – ответил он.

– Весь этот фарс бесполезен, – заявила она.

Машина остановилась на улочке в центре города. Они поднялись по наружной лестнице на последний этаж небольшого унылого бетонного строения и попали в зал с большими застекленными проемами, выходящими на восточные горы. Вдоль всего помещения тянулась барная стойка, но обстановка из матовых, словно песчаных перегородок и светлого дуба скрадывалась роскошью гор, открываясь в таинства ночи, в туманную поэму хребтов. В баре никого не было. Когда они усаживались, из неприметной двери справа появилась молодая японка.

– Саке? – спросил Поль Розу.

Она кивнула:

– Мне хочется выпить.

– И не вам одной.

Она почувствовала благодарность за неожиданное сопричастие, расслабилась. После первой выпитой в молчании чашечки он заказал еще, и ее потянуло на разговор.

– Где ваша дочь?

– На острове Садогасима, в Японском море, с подругой, – ответил он. – Они там разгуливают повсюду целыми днями, сегодня она сказала мне, что забыла свой бэнто [42] в корзинке велосипеда, а ворона утащила его, но больше всего ее возмутило, что никто не приготовил бэнто для вороны.

Нежность в его голосе, возникшие в ее воображении картины, рассказ про ворону причинили Розе боль.

– Почему вы решили учить японский?

– Потому что его учила Клара.

Внезапно она почувствовала, что протрезвела, хотела что-то сказать, чтобы опьянение вернулось, но дверь открылась, и кто-то с шумными возгласами ввалился в бар. Поль обернулся и заулыбался. Вошедший – старый японец, морщинистый, как черепаха, – был пьян в стельку. На голове у него было нечто вроде твидового борсалино [43] с продавленной тульей и какими-то нашивками. Одна пола рубашки вылезала из штанов. Льняной пиджак явно видал виды. Заметив их, он в знак ликования воздел руки к небу и растянулся на полу. Поль предупредительно помог ему подняться, тот разразился потоком веселых слов и сразу же устремился к стойке.

– Кейсукэ Сибата, художник, поэт, каллиграф и гончар, – сообщил Поль Розе.

И алкаш, подумала она. Кейсукэ Сибата склонился к ней и в упор принялся разглядывать ее, дыша в лицо перегаром саке. Поль мягко потянул его назад и усадил на табурет.

– Он говорит только по-японски, – сказал Поль.

– Хвала Господу, – обрадовалась Роза.

Кейсукэ отчетливо рыгнул.

– Думаю, перевод не потребуется, – заметила она.

– Увы, – сказал Поль, – он неисправимый болтун.