встав с кутника, где был послан его дыроватый кафтан пошел во двор запрягать свою пегую кобылу, в длинную телегу. Запрягши он уселся в телеге, задергал вожжами и зачмокав губами крикнул на лошадь: «Но-о-о! Милая поехали! Вон и люди на роспусках подъезжаю к Крестьянинову окошку».
– Ну скорее поедемте, а то и так время-то много! – кликнул Николай Ершов подъезжая к остальным мужикам собравшимся со своими повозками около дома Крестьяниновых. В Пустыне, Николай Ершов, на скорую руку наложив на свою телегу бревен коротышей, увязав воз и отъехав в сторону, окликнул проходившего мимо мужика жителя Пустынь:
– Эй, мужик! Курево есть?!
– Есть! А что?
– Дай закурить, угости пожалыста! Я свой-то дорогой выкурил.
– А хрена не хошь! Надо поменьше петь да свой иметь! – с явным недружелюбием отозвался Николаю незнакомец, подходя ближе к нему.
– Да ты понимаешь, у меня дома табаку-то, хоть возом бери, да вот не рассчитал, маловато в кисет насыпал – в дороге весь с мужиками выкурили.
– А ты бы больше захватывал! Ни только в кисет, а и в карманы насыпал бы! – укоризненно упрекал незнакомец Николая, умилостивившись и передавая ему свой кисет.
– В случае, когда будешь в Мотовилове, да из табаку бедствоваться, так заходи ко мне, отплачу, угощу за выручку! – прикуривая и пыша дымом проговорил Николай пустынцу.
– А где мне, в случае, искать-то тебя: где ты живешь? – поинтересовался мужик.
– Ищи в Европе – сразу найдешь! – с нескрываевым апломбом, горделиво усмехнувшись ответил Николай.
– Европа-то обширна! – шутливо возразил тот.
– Ну тогда, катись в Россию.
– И Россия-то велика!
– Тогда обратись в Нижегородскую губернию и сразу же меня отыщешь!
– И она просторна!
– Тогда вот, что понаведывайся в Арзамас, а там тебе любой мужик скажет, в которой стороне село Мотовилово находится! Пока до Мотовилова то добираешься немало лаптей поизносишь! – не отступая от закомуристого разговора, шутника Николая, передавал ему свои возражения, тоже видать балагур, пустынский мужик.
– А уж, если, ты окажешься в Мотовилове, тогда тебе любой ребенок скажет, где проживает Николай Сергеич Ершов! Кто он такой, что из себя представляет, чем занимается, что в хозяйстве имеет и какие планы в голове у него возникают. Вот тебе и весь мой адрист! – закончил свой витиеватый разговор Николай с незнакомым мужиком, – норовя выпросить у него еще табаку, чтоб было чего курить на обратном пути.
А в другой стороне, около увязавшего воз Семиона Селиванова шёл другой разговор. К Семиону подошел рыжий, пожилой, пустынский мужик и спросил его:
– Слушай-ка дедок, ты ведь из Мотовилова? Аа!
– А что?
– Дружок мой, там у вас проживает. Вместе с ним мы на гражданской войне воевали. Не знай жив он, или нет?
– А кто он такой? – полюбопытствовал Семион.
– Гришка Семин!
– Как же, как же… Жив он. Живет он, как раз у меня в ж..е. Мой-то дом окошками-то в улицу глядит, а Гришка-то своим домом, мне как раз в зад упер. У нас дворы-то, видно, сполились. Гришка-то, еще, мне близким сродником доводится, а его-то мать Оксинья, мне троюродной сестрой доводится, а мы с Гришкой-то кумовья. А вообще-то он мне двоюродный племянник, – так с большими подробностями, разъяснял Семион, о родственных узах между им и Гришкой.
– Ты уж тогда, передай им с его бабой, по большущему привету от меня лично, скажи ему, мол твой друг из Пустыни Фролка Харитонов, приветы передал!
– Скажу, скажу. Непременно передам твои приветы Гришке, как только приеду домой, сразу и скажу!
– Ну вот, спасибо! – поблагодарил Фролка Семиона.
Всю дорогу, Семион твердил про себя, чтобы не забыть о фролкиной просьбе, а как стал подъезжать к Мотовилову, из головы выдуло, запамятовал. По приезде на место и разгрузившись, мужики разъехались по домам, чтоб распрячь лошадей и снова собрались в доме Крестьяниновых, чтоб, после трудов праведных, выпить и закусить.
– Ты Семион Трофимыч, больно скоро опьянел! Не успели по первому выпить, а ты уж захмелел! – на ухо проговорил Николай Ершов Семиону, сидевшему с ним рядом.
– Я с утра нежрамши, вот самогонка-то и бо́рит. Вот это зараз сгогочу и спать захочу! – подвигая к себе тарелку с жареной картошкой проговорил Семион Николаю.
– Смотри с голодухи-то не объешься! – полушутейно предупредил его Николай.
– А ты, что плохо закусываешь? – спросил Семион Николая.
– А зачем я много буду есть сейчас, коли завтра опять есть захочу, – отшутился Николай. – Я мясо мало ем, а вон какой толстяк! Любой мужик в меня влезет и во мне повернется, –самовосхваляюще проговорил Николай.
– Нет, а у меня с голодухи брюхо к спине подвело! Так-что, на чужбинку-то, я поем, у приволья-то досыта, доотвала!
И он дорвавшись до привольного хлеба навалился так, что чуть не объелся, еле успел на двор выпорхнуть. По прибытии со двора, Семион снова сел за стол и разговорившись стал восхвалять хозяина.
– Мне, Федор Васильич, твою выручку, перед богом не замолить. Помнишь, весной-то я к тебе с просьбой обратился насчет хлеба, а ты сказал: «Есть у меня немного залежалой ржи, разве выручить?» И выручил! Спасибо тебе за это, век не забуду! А мне только бы до жнитвы дотянуть, а там… И нынче вот у вас лафа! Ешь сколько душа желает! Спасибо Федор Васильич, – невнятно разглагольствовал подвыпивший Семион. Вообще-то, он когда трезв, разговаривал мало, и в беседу ввязывался без особого азарта, с неохотой. Имея, свою манеру разговаривать с людьми, если она велась за столом, то он обычно облокотившись обеими руками о стол, закрывал рот и нос сложенными лодочкой, наподобие ракушки, ладонями. И когда ему нужно было, что-либо сказать, он размыкал “ракушку” и скупо выпустив несколько слов, ракушка снова закрывалась, до следующего изречения. А вообще-то среди разговаривающей компании сидел “букой”. Подали по третьему стакану. Семион с большим аппетитом поднес стакан к полуоткрытому рту. Сквозь донышко стакана, видны были его увеличенные стеклом, лацкающие о края стакана, полусгнившие зубы и лакающий рот, со всеми его розоватыми внутренностями. К исходу он налычелся как Зюзя и и болтливо развязал язык.
– Когда я выпью, всех богаче бываю! – осмелев, басисто горланил он.
– Но ведь, богатство-то твое обманчиво, и только когда пьешь! – урезонил его хозяин дома Федор. – Вот ты баишь богатый бываешь, а сам баил, что у тебя копейки рисовой за душой нет! – ввязался в разговор Ершов.
– Как нет? – возразил Семион. – Я только вчера на улице нашел старинный медный пятак и не поднял его.
– А что?
– А так! Наклонился, глянул, а он кверху-то решкой летит.
– Ну и, что; поднимал бы и клал его в карман, чай решка-то непомеха! – подзадоривал Семиона Николай.
– Как не помеха! Ведь решка-то не к счастью!
– Эх ты, какой недогадливый! А ты бы поднял, в руках-то перевернул бы три раза. Вот и орлом бы он у тебя на ладони очутился, – поучал Семиона Николай.
– Ну я этого не знал, –
