в сельском хозяйстве, тем лучше".
Однако эти слова с упором на "Горбачёв дал необратимое обязательство", "Это рынки, это капитализм", "Он понимает" и "мы разъяснили" были совершенно недопустимы для произнесения вслух и никак не могли прозвучать, хотя имелись в виду, в те дни, когда чета Горбачевых счастливая неслась, как на крыльях, из Лондона в Москву, согреваемая теплом драгоценного колье, навстречу своему звёздному часу.
Нет, Черненко к тому времени ещё не умер. Прошло ещё три с лишним месяца прежде чем это произошло.
МОСКВА АПРЕЛЯ 1985 ГОДА
На заседании Пленума ЦК КПСС с предложением об избрании нового Генерального секретаря партии выступил Андрей Андреевич Громыко:
– Товарищи! Мне поручено внести на рассмотрение Пленума ЦК КПСС предложение по вопросу о кандидатуре Генерального секретаря ЦК. Единодушно Политбюро высказалось за то, чтобы рекомендовать избрать Генеральным секретарём Михаила Сергеевича Горбачёва.
Разлившиеся в тишине шумящим потоком аплодисменты были эхом уходившей старой привычки (о чём ещё никто не догадывался) аплодировать всегда, когда радуешься тому, чему аплодируешь, и когда не радуешься этому, но аплодируешь потому лишь, что все так делают, и нельзя показать, что ты другой и думаешь иначе, и не хочешь выбирать того, кому сейчас аплодируешь, нельзя показать каков ты на самом деле, чтобы не убрали тебя с твоего поста, с твоей зарплаты и из насиженной тёплой комфортабельной квартиры.
Может так быть, что кто-то рядом – впереди, сзади, слева и справа – тоже так думают и тоже не хотят аплодировать, может даже все не хотят, а в тайне надеются на других, что те не станут вдруг хлопать, но ведь кто их знает – вдруг будут, а первым выскочить и проиграть никто не осмелится и потому под гипнозом власти одного аплодировали все.
А стареющий, пока министр и не более того, Громыко продолжал произносить заздравную речь, и его трудно было обвинить в неискренности, когда с несомненным знанием дела он пророчески излагал:
– Мы живём в таком мире, когда на Советский Союз наведены, фигурально выражаясь, разные телескопы, и их немало, – и большие и малые, и на близком расстоянии, и на далёком. И возможно, больше на далёком расстоянии, чем на близком.
Говоря это, Андрей Андреевич имел в виду Буша. Ему так хотелось закричать, чтобы всех проняло, чтобы все услышали и поняли, что это его, Буша, телескоп приблизился из-за океана к самому окну зала заседаний и теперь разглядывает именно его маленькие очки, очки Громыко, его нос и его губы, произносящие напечатанное крупными буквами выступление.
Хотелось кричать, но он молчал об этом и продолжал говорить прямо в телескоп о том, что делают эти наблюдатели. Говорил весьма осторожно, как и положено дипломату:
– И смотрят: как бы это в конце концов в советском руковод-стве найти какие-то трещины. Я заверяю, что десятки и десятки раз мы были ознакомлены с соответствующими фактами, наблюдали их. Если хотите, были свидетелями разговоров, гаданий шёпотом, полушёпотом: кое-где за рубежом жаждут увидеть разногласия в Советском руководстве. Конечно, это появилось не сегодня и не вчера. На протяжении многих лет наблюдается это явление. Единодушное мнение Политбюро: и на сей раз мы, Центральный комитет партии и Политбюро, не доставим удовольствия нашим политическим противникам на этот счёт.
"Мы были ознакомлены с соответствующими фактами", "за рубежом жаждут увидеть разногласия", "На протяжении многих лет наблюдается это явление", "и на сей раз мы… не доставим удовольствия"… Неужели многоопытный Громыко не поверил год назад Исраэляну? Или его переубедило выступление самого Горбачёва в декабре прошлого года, когда тот с запальчивостью комсомольца и жаром оратора обличал капиталистический строй:
– Рядясь в тогу защитников гуманизма и прав человека, идеологи капитализма пытаются навязать социалистическому миру нормы и стандарты чуждого нам образа жизни, подорвать возвышенные гуманистические идеалы, без которых сама жизнь и деятельность человека теряет свой смысл. Они хотели бы привить обычаи и вкусы, господствующие в буржуазном обществе, "разрыхлить" сознание людей, сделать его восприимчевым к мелкобуржуазным идеям и мелким пустым соблазнам, к индивидуализму, мещанскому накопительству, идейной и культурной всеядности.
Эти слова и гнев против капиталистов могли бы подкупить иск-ренностью, если бы не то, что сразу после произнесения этой речи Горбачёв поехал в Англию, где ярко проявил свою полную восприимчивость к мелким пустым соблазнам, мещанскому накопительству и культурной всеядности.
Громыко не мог не получить об этом сведения. Стало быть, он не верил Горбачёву. Но тогда что? Испугался? Поэтому теперь лишь иносказательно говорил о телескопах из-за далёкого далека? Да, слова о них были пророческими. Телескопы оказались сильны, а трещины в партии слишком заметны. Как важно было самим их пораньше увидеть и говорить о них, не боясь потерять кресло под собой.
Но речь о том не шла. Всё ещё министр, но без пяти минут гораздо выше, Громыко, хваля Горбачёва, одобрил попутно, не замечая, действия Политбюро, а значит и самого себя, как его члена, и продолжал таким же ровным безэмоциональным голосом, подходя к концу:
– Так что вывод, который сделало Политбюро – правильный вывод. В лице Михаила Сергеевича Горбачёва мы имеем деятеля широкого масштаба, деятеля выдающегося, который с достоинством будет занимать пост Генерального секретаря ЦК КПСС. Хотелось бы выразить уверенность в том, что, как и Политбюро, Пленум ЦК единодушно поддержит и одобрит внесенное предложение.
И опять рассыпались, как горох из прорванного мешка, аплодисменты.
Выбор был сделан. Новая эпоха началась.
Через пять месяцев Громыко был назначен Председателем Президиума Верховного Совета СССР в знак признательности за правильный выбор. Но это назначение было последним и очень коротким. Выбор помог поднять зарплату и кресло на ступеньку выше, но не продлить жизнь. А что же важнее человеку?
Тем временем бездонный кувшин речистых выступлений нового главы государства пролился нескончаемым потоком длинных тирад на съездах и пленумах, совещаниях и встречах, обедах и приёмах, гипнотизируя миллионы слушателей повторением одних и тех же, но словно заряженных атомами, слов: "Вперёд!", "Всё по-новому", "Конкретно", "Хватит разговоров", "Пора наращивать", "Пришло время действовать", "Ускорение", "Перестройка".
Не важно, что все эти слова были давно известны, а слово "Пере-стройка" звучало ещё в двадцатые годы. Важно было повторять старые слова с такими эмоциями, с таким чувством, чтобы они казались впервые звучащими. И главное было повторять их как можно чаще.
Всего через полгода словесного творчества, называвшегося руко-водством страной, был готов и издан солидный сборник избранных речей и статей Генерального, куда не вошли почему-то многочисленные ре-кламные встречи на улицах, у проходных заводов, где как бы случайно остановленный народом лидер будто запросто беседовал с простым
