как нечто обычное, потому что должны же были выпасть кому-то на долю эти провода, вот ему и выпали.
— Я тронувшийся? — спрашивает он и пса.
— Скажем, ты странноватый.
— Это из-за высоковольтных проводов.
Пес смотрит наверх и не наблюдает их.
— Тех, давних, я тогда ребенком был.
Девять
В один из долгих зимних дней раздается стук в дверь. Адельмо Фарандола слышит его ночью, она же день, потому что день и ночь стремятся слиться под слоем снега, обращающего свет в синие сумерки. Адельмо Фарандола вздрагивает.
— Кто там? — спрашивает он, потом решает сделать вид, что его нет, потому что ему не нравится, когда чужаки крутятся под ногами, и не встает с места. — Кто там? — спрашивает старик почти шепотом, потому что на самом деле не хочет знать, кто стучится. Он сидит неподвижно, тихо, дышит осторожно.
Пес выжидательно смотрит на него.
— Мне что делать? Лаять?
— Нет, сиди спокойно.
— А я бы инстинктивно залаял.
— Я знаю, но не надо. Они скоро уйдут.
— Уверен?
Пес обеспокоенно ждет, когда постучат опять, насторожив уши. О, вот. Он невольно рычит.
— Нет! — приказывает Адельмо Фарандола. — Или я тебя запинаю.
Пес разочарованно скулит.
Ночью раздается стук более легкий, невнятный. Это снег стучится, снег, слой которого укутывает хижину и укрывает от солнца, так, что скоро сверху она будет казаться просто небольшим сугробом. Это снег просится войти.
Адельмо Фарандола просыпается от стука. У него чуткий сон еще с тех времен, когда он скрывался во время войны, ему немного надо, чтобы проснуться, а потом он лежит часами и смотрит в темноту, ждет, когда сон вернется. Но стук такой легкий и невнятный, что он не знает, слышал ли он его на самом деле или тот ему приснился, не знает даже, вправду ли он проснулся или ему снится, что он не спит. В такие минуты, во влажной темноте холодной хижины, он словно снова в убежище времен своей юности, в глубоком чреве марганцевой шахты. И он боится пошевелиться и прикоснуться ладонями или локтем к каменным стенам, теснящимся вокруг него, обволакивающим и поглощающим его, как стенки желудка.
— Ты тоже его слышишь, — говорит он псу днем. Приятно сознавать, что это ему не снится.
— Разумеется, я его тоже слышу, — отвечает пес.
— Неплохо.
— Так что мне делать, лаять?
— Нет, нет.
Снег, лежащий над ними, движется, живет и дышит. И этот стук — проявление его жизненной силы. Теперь он объял их и спокойно переваривает. Вот что приходит иногда на ум старому Адельмо Фарандоле. Псу об этом ощущении он предпочитает не сообщать, потому что тот, как видно, уже обеспокоен и встревожен, готов подскочить от любого поскрипывания, от любой капли. Кто ж знает, как он отреагирует на треск ломающегося льда весной, думает человек, вон, уже сейчас он каждого шороха пугается.
Иногда стук раздается из хлева.
— Коровы, — Адельмо Фарандола садится на постели.
— Коровы? — зевает пес.
Адельмо Фарандола, кажется, внезапно вспоминает, во сколько пора их доить. Он поднимается, накидывает на себя еще одно одеяло и открывает дверь в хлев.
— Коровы, да? — говорит пес.
— Сбежали все, — бормочет старик.
— Я тут никогда коров не видел, сколько у тебя бываю.
Адельмо Фарандола в замешательстве оглядывается. Только продукты, ящики с яблоками и картошкой, мешки с мукой, бутылки, поленья, ненужная утварь.
— Мои коровы, — снова бормочет он.
Пес уже вернулся в жилье, где сохранилось немного тепла. И все-таки что-то шевелится в темном хлеву, стоит закрыть дверь, ведущую оттуда в хижину. Что-то копошится, шуршит, скрипит звеньями цепей. Пощелкивания, постукивания, поскрипывания. Адельмо Фарандола долго прислушивается и выдерживает искушение снова встать и пойти поглядеть. Пес тоже слышит эти звуки, его уши беспокойно подрагивают, но он прикидывается спящим и не двигается с места.
— Это провода, это линия электропередач! — бормочет Адельмо Фарандола, слушая эти голоса, видя эти тени.
Ему кажется, что он еще слышит гудение проводов, по которым течет ток, гудение, которое долго преследовало его повсюду, на самом деле оказываясь стрекотом кузнечиков на лугу или глухим шумом машин на дорогах внизу, в долине.
«Тронулся я от этих проводов», — думает он. И выглядывает в окно, словно оттуда можно их увидеть, и ему представляется, что он и вправду их видит — там, за снежной стеной, протянулись длинные нити живых, говорящих проводов.
— Деньги, деньги, — часто бормочет Адельмо Фарандола во сне. Во сне ему приходится ловить разлетевшиеся купюры или разыскивать монеты, упрятанные неизвестно где.
— Деньги, деньги, — однажды он продолжает бормотать и проснувшись, в темноте хижины.
С тех времен, когда они продали первую долину, у Адельмо Фарандолы сохранился старый чемодан с купюрами. Остальные деньги в банке, так захотел брат, более трезвомыслящий, более предусмотрительный, но об этих деньгах Адельмо Фарандола забыл — они стали чем-то слишком далеким и абстрактным. Влажные бумажки в чемодане, закопанном в хлеву, — вот это деньги, ими он и расплачивается за провизию.
— Деньги, деньги, — шепчет Адельмо Фарандола, натягивая себе на плечи одно, два покрывала и открывая дверь в хлев. Он помнит, что они где-то там, в безопасности. Но каждый раз ему приходится подолгу их искать, переворачивать ящики с картошкой и яблоками, раскидывать дрова, рыть землю, смешанную с соломой.
Пес со скучающим видом наблюдает за ним от входа.
Когда он наконец находит их, то разглядывает долго, не зная, что делать. Облегчение оттого, что он их нашел, сменяется упадком сил. Адельмо Фарандола знает, что должен снова их спрятать, и побыстрее, чтобы никто их не обнаружил, пока он далеко от хижины. И он ходит по хлеву с чемоданом в руке в поисках укрытия, в какое он сам никогда бы не догадался заглянуть и о котором он мгновенно забывает.
Этой долгой зимой, под снегами, долгой, как вечность, неподвижными днями, незаметно переходящими в ночи, Адельмо
