был подчеркнуто элегантен. Выпускник Принстона, он долгое время был примерным семьянином, пока два года назад не заявил публично, что он гей. Впрочем, в ту нашу первую встречу Джек на эту тему не распространялся. Всю справочную информацию предоставил именно Хоуи, и он же после этого представил меня Джеку. Джек показался мне невероятно умным и образованным — после колледжа он учился год в Американском институте в Западном Берлине и бегло говорил по-немецки. Он рассказывал фантастические истории о жизни на этом «островке свободы среди всей этой просоветской тирании». Мы говорили о политике, говорили о книгах, говорили о моем пребывании в Ирландии (избегая темы террористической атаки). Джек расспрашивал о моей семье, поскольку прочитал книгу Питера и она вызвала его интерес. Меня заинтриговало мировоззрение этого человека. Даже несмотря на то, что он провозгласил себя геем и явно был этим горд, Джек оставался убежденным республиканцем во всем, что касалось экономики и коммунистической угрозы. Время, проведенное в Берлине, сделало его яростным антисоветчиком. Он рассказывал, что несколько раз побывал за Стеной, расписывал мрачную и безотрадную жизнь на востоке. «Мы здесь, в Штатах, свободно передвигаемся по миру и можем открыто высказываться против нашего правительства… и воспринимаем это как должное, а в Восточной Германии человек за это рискует попасть в тюрьму, у него могут даже отобрать детей. Так что да, я буду голосовать за Рейгана, потому что сейчас мы находимся в финансовом хаосе и потому что советский лидер Брежнев — сторонник жесткой линии и имперских амбиций. Чтобы противостоять ему, нам нужны собственные сторонники жесткой линии».
Я имела неосторожность возразить на это Джеку, упомянув о своих опасениях, что при Рейгане произойдет откат и будут утрачены даже те немногочисленные социальные гарантии, которые существовали в нашей стране, а также указав на его слепой патриотизм, «лишенный нюансов».
В следующие десять минут между нами состоялся резкий, но весьма уважительный разговор о том, насколько по-разному мы представляем себе роль правительства. Джек был серьезным сторонником экономики предложения [121], мне же этот неоконсерваторский лозунг «Меньше о государстве, больше о себе» казался троянским конем, влекущим нас в новый Позолоченный век.
В конце Джек вручил мне свою визитку, упомянув, что знает от Хоуи, что я подумываю о редакторской работе.
— Если приедете на следующей неделе, — сказал он, — мы могли бы встретиться и вместе пообедать.
Когда начались школьные каникулы, я неделю слонялась по городу, дожидаясь начала летнего семестра. В понедельник, позвонив секретарше Джека, я с удивлением узнала, что приглашена на обед в среду. Узнав, что мы с ним идем в «Четыре сезона», я отправилась в магазин и купила простое, но достаточно элегантное черное платье и нарядные туфли на относительно высоком каблуке. И правильно сделала, что позаботилась об этом, потому что Джек, как я начала понимать, был настоящей иконой стиля. Прекрасные дизайнерские костюмы, занятия в тренажерном зале по полтора часа в день (и это в эпоху, когда люди разве что бегали трусцой, а чаще вообще ни о чем таком не думали), всегда безупречный, безукоризненный. Мой наряд был замечен и одобрен.
— Нам было бы труднее разговаривать, оденься вы так, словно только что пришли с марша мира, — заявил Джек. — Да, я бы хотел, чтобы моя ассистентка хорошо одевалась. Это не значит, что вам придется одеваться у Холстона [122]. Скорее подойдет парижский шик с налетом интеллектуальности. То, что на вас сегодня, идеально подходит и для такого обеда, как этот, и для вечеринок, на которые мы будем ходить. Надеюсь, вам нравятся вечеринки. Потому что они будут важной частью нашей работы.
Я заверила Джека, что ничего не имею против вечеринок, хотя мой собеседник, вероятно, понял, что говорю я это только для того, чтобы доставить ему удовольствие. К моему облегчению, разговор перешел на книги — мы долго говорили о моих вкусах в художественной литературе, и когда я упомянула таких писателей, как Грэм Грин, В. С. Найпол, Томас Пинчон, Ричард Йейтс, Дональд Бартельм, Джек энергично закивал, сказав, что у него тоже очень эклектичные вкусы. Мы поговорили о документальной литературе и о том, что я считаю книги вроде «Нужной вещи» Тома Вулфа образцом новой журналистики, но было бы неправильно верить в то, что успех одной этой книги может принести существенную выгоду издательскому делу.
— Отчасти это схоже с Голливудом, — сказала я. — «Звездные войны» неожиданно стали таким хитом, что теперь студии наперебой снимают научно-фантастические фильмы — с полдюжины, не меньше, — и почти все окажутся провальными. Я пока еще сторонний наблюдатель, поэтому простите, пожалуйста, мою самонадеянность, но, на мой взгляд, в том, что касается книг, нельзя думать о модных тенденциях. Успешная книга всегда нетипична.
— Если только ее автор не пишет бестселлеры — он-то и создает моду.
— Но писатель не может относиться к своему делу, как к пиджаку, который он то и дело перелицовывает. Вот тут и приходит на помощь издатель — не чтобы указывать писателю, что тому делать, а чтобы попытаться извлечь максимальную пользу для обоих.
— А сами вы не хотите писать? — спросил он.
— Нисколько. Я хочу быть акушеркой, а не матерью.
— Хорошая аналогия.
К концу обеда — по мартини каждый, бутылка шабли, много сигарет и водки для моего кавалера (я побоялась, что не дойду до дому, если продолжу пить с ним наравне) — мне предложили должность младшего редактора.
Тоби, узнав о моей новой работе, заметно встревожился:
— Мало того что ты становишься членом нашего маленького кружка, так и еще и будешь здесь постоянно.
— Кажется, тебя это не радует.
— Наоборот! Я всегда говорил, что тебе место на Манхэттене.
— Но что теперь, когда я — цитирую — буду здесь постоянно? Ты нервничаешь из-за того, что я захочу большего?
— Просто будет… по-другому, вот и все.
И, сменив тему, Тоби спросил, не хочу ли я посмотреть новый фильм Франсуа Трюффо «Любовь в бегах», который только что вышел на экраны города.
Странно, не правда ли, когда вот в такой несколько небрежной манере тебе дают понять, что внутренняя логика отношений изменилась. После фильма, за кружкой пива в «Чамлис», я попыталась заговорить об этом. Я спросила напрямик, предпочел бы Тоби, чтобы я по-прежнему оставалась в Вермонте, то есть на безопасном расстоянии, все время, не считая двух уикэндов в месяц. Тоби стал шумно возмущаться, утверждая, что я поднимаю много шума из ничего, что ему просто нужно переварить эту важную новость, «которая, как я сказал ранее, ничего не меняет».
Я понимала, что не смогу
