«Западничество» Потугина Анненков объяснял именно тем, что он успел «прозреть эту, а не другую какую-либо Европу» (с. 110).
Отвечая всем тем, кто обвинял автора «Дыма» в клевете на Россию и русский народ, Анненков писал, что Тургенев, избегая пошлости, «не перечисляет доблестных приобретений последнего времени, но он только их и имеет в виду, когда показывает дикие силы, еще теснящиеся и гарцующие вокруг молодых зачатков нашего развития, когда говорит о всем том, что, по его мнению, отводит глаза кажущимся достоинством и величием представлений от прямых условий этого развития» (с. 119–120).
Анненков глубже других вскрыл содержание романа, но и его статья не лишена некоторых крайностей. К последним относится безоговорочное утверждение, что Потугин — «представитель некогда знаменитого кружка западников» и что он, «скромный, безвестный, ничем себя не заявивший, но глубоко убежденный полусеминарист и полуразночинец», явился «после Белинского и Грановского» (с. 106). Кроме того, содержащееся в статье Анненкова толкование сути «западничества» Потугина значительно шире, чем те выводы, которые можно сделать на основании анализа суждений этого героя. «Западничество», как его понимает Анненков, отражает, очевидно, в какой-то мере взгляды автора «Дыма» и в еще большей степени самого Анненкова. Помимо критических статей, роман Тургенева вызвал ряд пародий, эпиграмм и откликов в сатирических и юмористических журналах[323].
«Дым» оживленно обсуждался не только в печати. В одном из своих писем к А. Ф. Писемскому П. В. Анненков рассказывал: «Петербург в эту минуту читает „Дым“, и не без волнения. Очень любопытно слушать теперь толки, когда еще запевалы литературные не дали тона для суждений <…> Большинство испугано романом, который приглашает верить, что вся русская аристократия да и вся русская жизнь есть мерзость»[324].
О том, что новый роман «возбудит много толков», писал Тургеневу также Боткин.
Ф. И. Тютчева не удовлетворило, как передавал Боткин, «нравственное настроение, пронизывающее повесть» и «отсутствие национального чувства», хотя он и признавал «всё мастерство, с каким нарисована главная фигура» (Боткин и Т, с. 264). Отрицательное отношение к роману Тютчев выразил в эпиграмме «И дым отечества нам сладок и приятен», напечатанной в «Голосе» (1867, № 170, 22 июня ст. ст.)[325]. Тогда же поэтом было написано и стихотворение «Дым», в котором в аллегорической форме высказана надежда, что «безотрадный, бесконечный дым», окутавший «могучий и прекрасный <…> лес» (творчество Тургенева), рассеется и лес снова «зазеленеет», «волшебный и родной»[326].
В отсутствии национального чувства Тургенева упрекал также Достоевский. Он поставил автора «Дыма» в один ряд с Герценом, Утиным и Чернышевским, утвергкдая, что все они «ругать Россию находят первым своим удовольствием и удовлетворением» (Достоевский, Письма, т. 2, с. 31).
Каждый по-своему, но оба отрицательно, отозвались о новом романе Тургенева А. А. Фет и Л. Н. Толстой.
Присоединяясь к голосу реакционной критики, Фет писал Толстому: «Читали Вы пресловутый „Дым“? У меня одна мерка. Не художественно? Не спокойно? — Дрянь. Форма? — Сам с ноготь, борода с локоть. Борода состоит из брани всего русского в минуту, когда в России все стараются быть русскими. А тут и труженик, честный посредник представлен жалким дураком потому, что не знает города Нанси. В России-де всё гадко и глупо и всё надо гнуть насильно и на иностранный манер <…> В чем же, спрашивается, гражданский подвиг рассказа (литературный — в уродстве и несообразности целого)? Очевидно, что главная цель умилостивить героев «Русского слова» и тому подобных, которые так взъелись на автора за «Отцов и детей». Эта цель достигнута, к стыду автора»[327]. Любовная коллизия «Дыма» также вызвала яростные нападки Фета, потому что, как он считал, Тургенев предлагал ее разрешить, исходя из моральных принципов «прогрессистов»[328].
Отвечая на письма Фета, Толстой коснулся только нравственно-этических проблем, поставленных в романе. «Я про „Дым“ думаю то, — писал он, — что сила поэзии лежит в любви, — направление этой силы зависит от характера. Без силы любви нет поэзии <…> В „Дыме“ нет ни к чему почти любви и нет почти поэзии. Есть любовь только к прелюбодеянию легкому и игривому, и потому поэзия этой повести противна» (Толстой, т. 61, с. 172).
Скрытая полемика с автором «Дыма» содержится и в «Истории одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина. Прочитав очерк «Войны и просвещение», Тургенев писал 27 января (8 февраля) 1870 г. П. В. Анненкову: «Во втором нумере „Отечественных записок“ я уже успел прочесть продолжение „Истории одного города“ Салтыкова — и хохотал до чихоты. Он нет, нет — да и заденет меня; но это ничего не значит: он прелестен».
Тургенев, очевидно, усмотрел со стороны Салтыкова-Щедрина полемические выпады в его адрес по поводу концепции цивилизации, обосновывавшейся Потугиным[329].
Мысли Потугина о том, что Россия должна идти по пути европейской цивилизации, вызвали страстные возражения также со стороны героя хроники Н. С. Лескова «Соборяне» (1872), протопопа Туберозова, который с горечью говорил, что «иносказательная красавица наша, наружная цивилизация, досталась нам просто», но весь вопрос в том, как завоевать «другую красавицу», «духовную самостоятельность» (см. ч. III,гл. VII).
Наряду с полемическими были и другие отклики на «Дым».
А. Ф. Писемский, сообщая Тургеневу о своем восторженном отношении к его новому роману, который оказался «величайшею и самой едкой сатирой», писал, что так же, как он, относятся к «Дыму» все умные, образованные и честные люди в Москве (Писемский, с. 218–219)[330].
Одним из этих «москвичей» был В. Ф. Одоевский, который внимательно и весьма сочувственно следил за творчеством Тургенева, хотя и вступал с ним в полемику (см. с. 454 и 493–494).
Свой отзыв о «Дыме» Одоевский набросал в 1867 г. на обороте автографа заметки об «Отцах и детях» (см.: Турьян М. А. В. Ф. Одоевский в полемике с И. С. Тургеневым. — Русская литература, 1972, № 1, с. 101).
Одоевский согласился с автором «Дыма», критиковавшим русскую действительность, почти во всем, «за исключением выводов». Он писал: «…всего грустнее то, что человек с талантом не нашел другого вывода. Много в русских недоделанного, но надобно было в книге русской жизни поискать того, что в ней написано между строк. Скажут, ничего; но и воздух — ничего, но мы им дышим. Правда и то, что большая часть одной половины понимает лишь свои обыденные выгоды и страстишки, а большая часть другой половины ничего не понимает; но есть некоторый quantum[331] и понимающий, и думающий, и болеющий.
Этот quantum есть закваска, которая рано или поздно заквасит всё русское тесто, и оно поднимется. Не надобно высказывать презрение к закваске, иначе мы век останемся при Губаревых, Ратмировых, Балебаевых, Биндасовых, Ворошиловых, Суханчиковых, Тугиных и „снисходительных“ генералах»[332]. Одоевский, призывавший к преодолению скептицизма, верил в то, что развитие науки обеспечит неуклонность исторического движения человечества по пути прогресса. Ростки этой веры он обнаружил и в «Дыме». «Есть 4 строки, доказывающие, что Тургенев еще не Мессия отчаяния и безнадежности, — писал Одоевский, приводя далее рассуждение автора романа: „Великая мысль осуществлялась понемногу; переходила в кровь и плоть; выступил росток из брошенного семени, и уже не растоптать его врагам — ни явным, ни тайным“.
То-то и есть, что не растоптали»[333].
Г. И. Успенский в очерке «По-хорошему и по-худому» (1888) из цикла «„Мы“ на словах, в мечтаниях и на деле» поставил «Дым» Тургенева в один ряд с теми произведениями, в которых нашла отражение драма, разыгравшаяся в русском обществе того времени. «Унижение человеческого достоинства — вот что именно и ужасно, что собственно и потрясает в этой современной культурной драме», — писал Успенский. — Трагическая судьба Ирины — еще одно доказательство «бесчеловечья людей, среди которых прошла ее жизнь»[334].
Положительно отнеслись к «Дыму» А. Д. Галахов и А. В. Никитенко. И тот и другой дали высокую оценку именно критической части романа, касающейся «текущей действительности»[335].
А. В. Никитенко в своем дневнике в мае 1867 г. записал: «Многие недовольны тем, что Тургенев будто бы обругал Россию. Конечно, он выказывает себя не особенно благосклонным к ней. В романе веет дух недовольства всем, что делалось и делается в ней <…> Народности нашей роман почти не касается. Весь он сатира, чуть не памфлет на наших заграничных шатунов обоего пола. Особенно достается аристократам и политикам: это им и поделом» (Никитенко, т. 3, с. 83).
