«…Как сказал в прошлом году в интервью Бжезинский, думать, что ядерная война уничтожит человечество, — это «думать неточно». По словам Бжезинского, даже если народы США и Советского Союза будут уничтожены, то на земле останутся народы других стран. По словам этого ядерного идиота, мы не должны проявлять «эгоцентризма» и преувеличивать важность уничтожения США и Советского Союза». (Из заявления Компартии США, 1979 г.)
«На одном из совещаний, на котором обсуждались перспективы 80-х годов, ответственный представитель ВМС Соединенных Штатов заявил, что в США и в Европе слишком беспокоятся о последствиях ядерной войны, рассуждая, будто ядерная война означает конец света, хотя в действительности погибнет всего лишь 500 миллионов человек».
Полпотовцы, говорится в обвинительном заключении народно-революционного трибунала по делу о преступлении правительства Пол Пота — Иенг Сари, «использовали такие методы убийства, которые давали возможность ликвидировать зараз сотни или даже тысячи людей, и это были гораздо более жестокие методы, чем те, которые применял Гитлер:
— мотыгами, киркомотыгами, палками, железными прутьями они били свои жертвы по голове;
— ножами и острыми листьями сахарной пальмы они перерезали своим жертвам горло, вспарывали животы, извлекали печень, которую съедали, и желчные пузыри, которые шли на изготовление «лекарств»;
— используя бульдозеры, они давили людей, а также применяли взрывчатку — чтобы убивать как можно больше зараз;
— они закапывали людей заживо и сжигали тех, кого подозревали в оппозиции режиму; они постепенно срезали с них мясо, обрекая людей на медленную смерть;
— они подбрасывали детей в воздух, а потом подхватывали их штыками, они отрывали у них конечности, разбивали им головы о деревья;
— они бросали людей в пруды, где держали крокодилов;
— они подвешивали людей к деревьям за руки или ноги, чтобы те подольше болтались в воздухе…»
Из газет:
«Более 70 стран голосованием подтвердили, что по-прежнему считают представительство Пол Пота в ООН «единственно законным»…
Сначала несколько цитат. Из самых разных произведений Алеся Адамовича. Чтобы сразу же ощутить дыхание текста, эту сосредоточенность на переломных ситуациях, это сгущение беспокойства.
«И опять… явилась потребность внутренне остановиться, заглянуть в себя, запомнить себя, на самом «перевале». Когда-нибудь он мысленно возвратится к этому дню, к той минуте и ему легче будет представить, как он еще не был партизаном, а потом — как он уже стал партизаном».
«Вот оно — пришло, подступило, и она ничего уже не может сделать!»
«Все плохое, но и все хорошее всегда начиналось вот так, из ничего: не было, а потом стало».
«… он все время готовится, готовит себя к какой-то черте, которую всегда видит, о которой не умеет забыть, как другие умеют».
Чувствуете конструкцию фразы? Еще — уже, не было — стало. А посередине — черта. Или, если хотите, перевал, водораздел. Между прежним состоянием и нынешним, между прошлым героя и его настоящим.
Эти цитаты взяты из книг «Война под крышами», «Сыновья уходят в бой», «Асия», «Хатынская повесть». Конечно, каждый художник меняется с годами. Растет его мастерство, трансформируется стиль, обновляется круг тем. Но рядом с текучим, подвижным существует и постоянное, стабильное.
Вот и черта — устойчивый символ прозы А. Адамовича. Устойчивый, но также и многозначный: неотвратимое испытание, решающий выбор, последний рубеж. В романе «Сыновья уходят в бой» партизан Бакенщиков говорит: «Эта война для России тяжелее, чем для кого. Когда другие объявляли города свои «открытыми», ну… не входящими в зону боя, они знали: впереди у немцев Россия, немцы встретятся еще с русской силой. А нам уже не на кого надеяться». Много лет спустя та же мысль отзовется в «Блокадной книге», написанной А. Адамовичем совместно с Д. Граниным: «Когда европейские столицы объявляли очередной открытый город, была, оставалась тайная надежда: у Гитлера впереди еще Советский Союз. И Париж это знал. А вот Москва, Ленинград, Сталинград знали, что они, может быть, последняя надежда планеты… Они ни на кого не надеялись». И это знание обладало силой приказа, обусловливало меру ответственности и меру стойкости.
Повести и романы белорусского прозаика редко воспроизводят жизнь в ее спокойном течении. Они почти не затрагивают обыденности, быта. Тишина здесь всегда коварна, обманчива. Она в любое мгновение может быть вспугнута взрывами, выстрелами, катастрофой. Но вот подана команда, «и будто пустил кто-то неумолимые часы».
Эти неумолимые часы и отсчитывают в произведениях А. Адамовича их истинное время. Время драматического напряжения. До той самой роковой, критической черты и после нее. Все предшествующее — причины, все оставшееся — последствия. А основное вершится там, на черте.
Казалось бы, ничего непоправимого. Выйти из строя пленных, сделать несколько шагов к столу, где так заманчиво, дразняще разложены ломти хлеба, куски колбасы, дольки мармелада. Протягивая руку к яствам, он, лейтенант Белый («Каратели»), еще не считал себя изменником. Как-нибудь вывернется, переиграет немцев. Потом вывернется. Главное — уцелеть сейчас, спастись.
Но каждый шаг Белого к столу и был переходом границы. Разрывом невидимых связей, идейных, нравственных, духовных. Там, за чертой, остались обреченные, «те, кому сегодня и завтра умирать», а ты здесь, по эту сторону, — «где тепло, сухо, где сытно и тебя не убивают, не бьют…».
Рубеж испытания. Рано или поздно на него выходят все персонажи писателя. Кто — по велению долга, кто — под нажимом обстоятельств. И тут,
