- Немного.
Надя замолчала. Видимо, никогда раньше ей не приходилось думать об этом.
- Егор, а ведь все эти люди, что нас окружают, и есть наш народ?
- Конечно.
- И мы сами есть часть его.
- И мы сами плоть от плоти его.
- Как это здорово! Послушай, так вот же и смысл жизни! Прибавить к имени народа еще пусть негромкое, но и свое! Вот я часто бываю на кладбище. Оно очень старое, но каждая могила сохранилась. Там даже есть самая первая! И есть дата - 1689 год. Здорово, да? Дата есть, а имя человека стерлось. Я спросила одну бабушку: а кто там похоронен? Она ответила так, словно всегда знала этого человека: "Там-то? Так Никола Полуянов. Никола Хрисанфыч!" Стала я о нем узнавать. Оказывается, он первый срубил деревянную часовенку. И об этом помнят. Понимаешь, жил на земле Никола Полуянов! Добрый человек русский.
Вошла тетка Лукерья:
- Чё притихли?
- А мы не притихли, мы разговариваем.
- Ну да и я с вами. А то бы пошли подышали. Не воздух - мед! Егорша, я вот что хочу спросить: как помру, с домом как? Дом жалко. Дом хороший!
- Не помирай, теть. Живи.
- Ладно, поколь поживу, а после? Я ить на тебя дом записала.
- Надюша, давай займемся музеем? Станем собирать иконы, посуду, мебель...
- И стеклотару! - раздался неожиданно низкий голос.
Сомов повернулся и увидел на пороге огромного светловолосого мужика. Лет ему было около сорока. Лицо загорелое, чуть выпирающие скулы. Глаза серые, красиво очерченные темными ресницами.
- Савва! - радостно крикнула Надя.
Савва, чуть пригнувшись, вошел в мастерскую.
- Здорово, Надя! Здорово, Лукерья!
- Да ты как к нам собрался?
- Потянуло.
- И то! И то! Без людей жить... И то! А это племянник мой, Егор.
- Да слышал, - сказал Савва и руки не подал.
- Савва, ты что?! - возмутилась Надя. - Почему руки не подал, не познакомился?
- Велишь? - спросил он.
- Велю!
- Добро. - Савва неслышно и в то же время мгновенно оказался рядом с Сомовым. Протянул ему руку. Ладонь была огромной, и когда Савва пожал руку Сомова, тот понял, что в этой ладони камень хрустит.
- А я, собственно, за вами, Егор Петрович.
- Да ну?
- Да. Баню я сладил. Прошу.
Сомов согласился.
- Так мы после бани придем! - сказал Савва Лукерье и быстро вышел.
- Он не ходит, а летает, - сказал Сомов.
- Точно! А в баню сходи-сходи! - поторопила его Надя.
Вышли за ворота.
- Сейчас жары пойдут. Косить можете?
- Нет, - признался Сомов.
- А косить надо. У тетки - корова.
- Я знаю.
- Я тебе вот что скажу, Егор Петрович, ты тут не играй, понял? Тут тебе не место играть.
- Я не понял.
- Не понял, да? Понял ты. И музея никакого ты не сладишь. То-то! Знаю я вас.
- Это кого - "нас"?
- Тебя!
- Ты меня в баню пригласил или учить? - Сомов остановился.
- Не нравится? - спросил Савва.
- Не нравится.
- Тогда прости.
- Бог простит! - Сомов повернулся, чтобы уйти, но Савва оказался впереди.
- Ладно, остынь. Я же сказал, прости - значит, прости.
Дальше пошли молча. Проходя мимо столовой, Савва выругался:
- Ну ты погляди-и! Столовая в селе, а?! Чтобы бабы вовсе отучились готовить.
- А если кому некогда?
- Это кому некогда? Погляди, кто в этой столовке? Одни алкаши! Получается, не деревня, а сброд! У меня дед правильно сказал: вся пьяная зараза пошла после отмены крепостного права.
- А ты сам не пьешь?
- Никогда.
- Серьезно?
- А зачем? Ты знаешь, Егор Петрович, и женщины меня боятся. Ты, говорят они, черт! А я не черт! Я леший! - Савва улыбнулся. Зубы у него оказались белые, ровные.
Баней заведовал Яшка-паромщик. Он бегал в одних кальсонах, обливаясь потом, из бани к колодцу.
- Воду вам достаю! - отрывисто, словно пролаял, сказал Яшка. Колодезная вода после бани - как вермут с утречка!
Когда разделись, Сомов с восхищением оглядел фигуру Саввы. Под белой, в отличие от лица, совсем незагорелой кожей ходили бугры мышц. Плоские и твердые, как булыжники. Яшка даже перекрестился:
- И как ты такое носишь? - Покачал головой.
Савва взъерошил свои золотистые курчавые волосы и кивнул на дверь:
- Как там?
- Зверь! - делая страшное лицо, сказал Яшка. - Туда войдешь, обратно вынесут!
Сам Яшка не парился, но баню делал хорошо. Для него было истинным удовольствием наблюдать за парильщиками и слушать похвалу.
- Ты нынче, Яшка, себя превзошел! - лежа в ледяной ванне, рокотал Савва.
- Во! Четыре куба дров сжег! Думал, бревна лопнут!
Поначалу жар оглушил Сомова. Казалось, еще мгновение - и сердце лопнет, а легкие сгорят! Воздух - как раскаленное стекло. И вдруг на белые от жары камни Савва плеснул густого настоя ромашки и донника.
Пар ударил в потолок так, словно разорвалась граната. Сомов присел, и тут же горячая, пахучая волна прокатилась по всему телу. Пот потек обильный. Сомов парился на полу, а Савва забрался на самый верх.
- Егор, после я тебя веничком пройду!
Мылись долго, до самой темноты. К вечеру Яшка, выпив свой очередной стаканчик, пошел мыться на речку.
- Мене речная вода бодрит! Плеснусь в ей, прямо как стаканчик выпью!
Было видно, что Савва жалел Яшку. Через его длинную, как огурец, лысую голову шел шрам.
- С войны принес, - сказал Савва. - Через этот шрам у него и с головой нелады.
Возвращались по темноте. Пахло огородами. Савва заговорил о Наде:
- Ты, вообще, ладно придумал с музеем. Ей надо. Она деликатного толку. Как моя жена.
О своем прошлом Савва помалкивал. Уже подходя к Лукерьиному дому, он неожиданно сказал:
- Жениться пришел.
- На ком? - спросил Сомов.
- На Мамонтовой.
Сомов даже с шага сбился от неожиданности.
- Да, Катя очень красивая...
- Ты-то как, всерьез или просто? - спросил его Савва.
Сомов понял, что тот все знает.
- Вообще... Я не знаю, - сказал он честно. - А что же ты раньше думал?
- А я не думал. Сегодня Епифанов рассказал, вот я и надумал. Завтра предложение сделаю. Нет - нет! Да - да! Надо в село переезжать.
- Устал один?
- Устал. Без людей нельзя. Пойду в колхоз.
- А кто же егерем?
- Найдут. Мне в колхоз надо. Я ведь человек земляной, а вот взял и отошел. Стыдно. Как будто спрятался от земли.
Эти слова потрясли Сомова своей правдой. Было видно, Глухов выстрадал все, что сказал...
В доме их уже ждали. Самовар клокотал, на столе - миски с медом, моченой брусникой, топленым маслом, еще потрескивавшим от жара. Тут же стопка блинов.
- Саввушка, упарился, поди? - встретила их Марья Касьяновна.
Он легко поднял ее и поцеловал в щеку.
- Здорово, Марья Касьяновна. А кто же блины пек?
- Я, - сказала Надя.
Она сидела у края стола. Сомов увидел, что она переоделась в белую кофточку, которая так ей шла.
- А у тебя нос красный, Егор! - вдруг засмеялась Надя.
От чая разомлели. Полотенца, висевшие на шее у мужчин, стали мокрыми, а пить все равно хотелось. Савва рассказывал о медведице. Надя, сидевшая с краю, наблюдала то за Глуховым, то за Егором. Она отметила, что оба, при всей непохожести характеров, обладают двумя общими качествами - умом и волей.
Сомов же, глядя на Савву, думал, что его голова напоминает классическую голову древнеримского воина или императора.
Глухов рассказывал случай на железной дороге. Медвежонок пристрастился бегать на железнодорожное полотно и подбирать на нем остатки пищи, которые выбрасывали проезжающие. А иногда просто чтобы поглядеть на блестящие рельсы. Однажды из-за поворота выскочил состав, и машинист, увидев медвежонка, дал сигнал. Тот бросился бежать по шпалам. Поезд настиг его и смял. Все это видела медведица.
- И вот чего удумала наша девушка, - рассказывал Савва. - Легла, стала ждать поезда. Через какое-то время следующий состав появился из-за поворота. А она встала на задние лапы и пошла на железяку. Говорили, что ее далеко отшвырнуло в сторону. Я после того случая ушел в егеря.
- Ты думаешь, что сейчас можно уже и не охранять тайгу? - спросил Сомов.
- Охранять надо. Не все могут, и не все хотят. Я договорился. Меня хороший парень меняет. В нашем деле главное - не продаться. А мне к земле надо. Я ведь агроном.
- Как агроном?! - удивилась Надя.
- В Иркутске учился.
- А сколько прожил в тайге? - спросил Сомов.
- Двадцать лет. Мне сейчас сорок три.
Старухи, узнав, что Савва собирается переезжать в село, стали обсуждать, где лучше дом поставить, куда пойти на работу, а Сомов словно увидел, как до света будет вставать Савва Игнатьевич Глухов и уезжать в поля, как будет радоваться его душа полному урожаю и запаху земли. И только при мысли о Кате черный комочек прокатывался по жилам и чиркал острой стороной по сердцу.
* * *
Ночевать Савва не остался.
- Нет, Лукерья Лазаревна, зачем? Я привык к воле! Пойду на паром. Яшка мне чего-нибудь сбрешет.
Так и ушел. Перед тем как уйти, подошел к Наде, взял ее, как девочку, на руки.
- Я тебе гостинца привез. Дома увидишь.
- Савва Игнатьевич, хорошо, что вы остаетесь! Я так рада!
- И я рад, Надюшенька, - ответил Глухов.
