Войдя в номер, он с удовольствием прочувствовал скрежет ключа в замке, напомнивший ему скрежетанье кузнечиков на заре туманной юности. Наконец-то один, наконец-то наедине с собой, со своими пусть немногими, но хочется надеяться самобытными мыслями.
Он разложил немногие вещи, купленные также по дороге. Вместо атташе-кейса, спертого по дороге ловкими жуликами (то-то будет у них разочарование, когда они обнаружат внутри машинопись странного романа, который и читать скорее всего не будут, а выкинут в ближайшую урну или сожгут, и стопки чистой бумаги с несколькими исписанными листками почерком, напоминающим не то Пушкина, не то Ленина Владимира Ильича). Из пластиковой сумки Владимир Михайлович достал бутылку местной водки и двухлитровую бутыль "Кока-колы" с "золотой" крышкой. Смешав две жидкости, а попутно заглянув на дно кока-кольской крышки и обнаружив там, увы, "секретную" формулу, то есть скорее всего не выиграв, граф Гордин с удовольствием принял вовнутрь самодельный коктейль во славу Союза советских писателей, в том числе и Сержантова, и Ниухомнирылова. Закусывать было нечем, но впереди радостно маячил обед в столовой и Гордин энергично ринулся туда.
В основном зале он узрел поэта Кривду, сливающего аккуратно в стеклянную баночку суп и зажимающего котлету между двумя ломтями хлеба, и понял: он - дома, а Кривда, конечно, с новой любовницей. Выйдя из столовой, Владимир Михайлович зажмурился, словно Чеширский кот, улыбнулся, облизнувшись даже, и стал оглядываться. Буквально рядом окапывала деревья здешняя разнорабочая, вполне смазливая девушка. Гордин по-кошачьи улыбнулся ей, пряча на всякий случай коронки за губами, и предложил немедленно почитать стихи. К его удивлению и некоторому разочарованию она сразу согласилась, но почему-то добавила, что лучше стихи послушать в номере, так как местная администрация бдит и очень не любит, когда стихи разнорабочим, особенно женского пола, читают прямо на рабочем месте.
- Вы мне скажите, где Вы остановились, и через полчаса я буду, как штык или штыковая лопата, как Вы предпочитаете.
Девушка оказалась с юмором, но тем не менее точной, и действительно, через двадцать-тридцать минут, она рыбкой скользнула к нему в номер, через пару минут охотно выпила водки, не вспоминая о поэзии, а ещё через минуту изображала голую русалку в гординской постели и искренне удивилась, когда он, взглянув изумленно на округленный живот, спросил: "Ты что - беременна? На каком месяце?"
- Господи, тебе-то какое дело, даже лучше, не будет проблем, рассмеялась лучисто Валя или Женя и, не откладывая в долгий ящик, показала ему чудеса постельного гуманизма.
Владимир Михайлович тоже резвился, как мальчик. Он играл со своим потенциальным маршальским жезлом и, не желая складывать его даже на время в ранец, постарался воткнуть его буквально в каждое мало-мальски пригодное для этого укромное укрытие. Валя или Женя всячески потворствовала этому замечательному занятию, только её тугой округлый живот вызывал у Гордина, во-первых, образ волейбольного мяча, во-вторых, желание перебросить этот мяч через сетку и никогда больше не видеть. Что было тому причиной, он не знал, но поскольку интуиция его никогда не подводила, он ей доверился и выпроводил после двух геймов крымскую русалку и волейболистку вон, по возможности скрасив сие добровольным подношением оставшихся украшений стола в одну из свободных пластиковых сумок.
Небезынтересно, что несколько позднее Валя или Женя стала его по-детски шантажировать, забыв об обстоятельствах первой встречи, необходимостью аборта, к первопричине которого он, естественно, не имел никакого отношения, а также мифической историей наподобие его давней байки насчет терроризировавшей его банды уголовников, жаждущих переписывания сексинструкций на предмет лучшей информированности по договоренности между посетителями и посетительницами П-ских танцплощадок. По её же версии, она вместо того, чтобы перевезти по пути следования наркотики, переусердствовала по части волейбола с новоприбывшим писателем и нарушила график, а наркоклиенты, не дождавшись обещанной порции кайфа, выставили встречный счет её работодателям и, мол, вам, господин писатель, и следует возместить ущерб от аренды волейболистки, иначе будет очень плохо всем и в первую очередь ему, так как он не местный и самый крайний.
Гордин был уже не мальчик и со смехом отмахнулся от глупо построенной версии, платить стоит хотя бы за стройно и талантливо выстроенный сюжет. Отказавшись немедленно от очередной порции волейбольной ласки, он попрощался со сверхурочницей и, встретив её через полмесяца с необыкновенной красоткой, оказавшейся её младшей сестрой, с удивлением осознал, что ничего не понимает ни в волейболе, ни тем более в волейболистках. Только прежний Мельцин, пока не сосредоточился на большом теннисе, мог бы научить этому благородному знанию ещё более благородного вида спорта.
По вечерам Владимир Михайлович захаживал к Нине в подобие фитобара, где регулярно пил ароматный чай из крымских трав, утолял голод домашним сыром и напряженно вспоминал перипетии романа о семье Витковских. Он чувствовал, что если он не запишет немедленно по памяти полторы сотни машинописных страниц, то уже никогда жуткая тайна П-ской могилы не сможет позволить оттягиваться миллионам потенциальных читателей наподобие других триллеров прошлого века типа "Страшной мести" или "Кармен". Дозированная пошлость по-своему гениальна, как "секрет" ряда животных необходим для производства лучших духов. Бедный Гордин, magistre de elegantum отечественной литературы, впервые попробовал себя в качестве "играющего" тренера.
В Доме творчества он встретил две татарские супружеские пары. С одним из поэтов он учился в литинституте и даже с удовольствием переводил его ранние стихи, но сейчас почему-то не встретил должного взаимопонимания, возможно, у автора был комплекс супергениальности. Его псевдоним, кроме шуток, был Мехмед Модель. Другой поэт, Равиль Хайруллин, лысый, сосредоточенный главным образом на своем физическом здоровье, бегал с утра до вечера в полном спортивном обмундировании по территории Дома творчества, опасаясь выбежать хотя бы на набережную; в творчестве он последнее время перешел со стихов на прозу, в которой Гордин пока мало что понимал, и то время, что не бегал по асфальту, стучал на пишущей машинке "Ятрань".
В татарской компании Гордин и посетил Бахчисарай и Чуфут-кале, но главной радостью и туристической достопримечательностью для него оставался собственный отдельный номер в коттедже, а последующей по значимости набережная. Именно здесь он встретился и познакомился с белорусской волейболисткой (без метафорического гротеска и метонимии, господа!) Тамарой, к тому же любительницей игры в шашечные поддавки, чьи глаза затмили на какое-то время глаза Тани Паниной и Гордин забуксовал на девятой главе. Именно на набережной он встретился с другой, сегодняшней Таней Паниной, которая читала ему наизусть три ночи кряду романы Генри Миллера, на ходу иллюстрируя их живыми картинами в одном (собственном) лице или в двух лицах, привлекая в качестве напарника Гордина.
Вода для купания была ещё холодная, и только, взяв с собой непочатую бутылку коньяка (половину - до, вторую - после, а ещё лучше целиком вместо) можно было попытаться получить удовольствие от бултыхания в среде обитания медуз и прогулочных водных велосипедов.
В поселке отдыхали актрисы, любившие посещать писательский пляж. Одна из них была второй женой поэта и драматурга Виктора Коркина, следовательно для Гордина - табу, а вторая - очень даже ничего, если бы не любила театр абсурда и не пыталась превратить в оный самые простые человеческие желания. Впрочем, она настолько вдохновила нашего героя, что он не только написал пьесу о Державине александрийским стихом, где роль императрицы Екатерины предназначалась именно вдохновительнице, парадокс заключался в том, что по замыслу сбитого с панталыку автора императрица должна была выступить арбитром на дуэли двух лесбиянок, а это даже для студенческого театра МГУ времен перестройки и гласности было западло, но и похитил её синий лифчик (верхнюю часть купальника) и увез его с собой, фетишист несчастный, чтобы до сих пор хранить в пластмассовой матрешке (футляре от новогоднего подарка десятилетней давности).
Подвиги Владимира на благодатной коктебельской земле, возможно, и увеличивались бы в геометрической прогрессии, но однажды, подойдя к своему номеру, он был остановлен у двери парой гарных парубков в шортах и топ-лесс, которые, вежливо предупредив его возможное сопротивление и бессмысленные встречные вопросы, осведомились: "Мистер Гордин? How are you? Don't warry. Вас изымает Интерпол".
Так закончилась, не успев начаться, коктебельско-амурная история нашего московского беглеца.
10
Этапировали Гордина по-божески, без излишнего афиширования. Разрешили спокойно собрать вещи, произвести расчет и даже получить назад деньги за неиспользованные дни в Доме творчества. Посоветовали причиной срочного отъезда выставить срочную творческую командировку за рубеж, на международную книжную выставку. Прослышавшие об этом отдыхающие коллеги те несколько часов, которые он провел в предотъездной беготне на территории Дома творчества, смотрели на него с повышенным интересом и изрядной доли зависти, перемешанной с ненавистью. Поэт Вадим Кривда подошел и на правах старого знакомого досконально осведомился: в какую страну, надолго ли едет Гордин и нельзя ли ему присоединиться или хотя помочь распродать часть тиража его книги стихов, изданной за свой счет в Ташкенте... Владимир Михайлович изворачивался, как уж на сковороде, придумывая несуществующие подробности и детали.
