на месте, фотография молчит, трупы выходят из могил только в фильмах ужасов.
– Поговори со мной, пожалуйста.
– Я…
Вокруг берёзы и сосны. И ни души.
– Я, – страх перехватил дыхание. – Я откопал тебя?
– Да, – ответ-гвоздь, пронзающий доски.
Я опустился на лавку и окунулся лицом в ладони.
– Ты откопал меня ночью, а утром меня зарыли, – сказала девочка. – Но это ничего. Теперь ты меня слышишь, а, если бы не помог мне, тогда не слышал бы. Знаешь, как тяжело быть одной? До скончания времён. И они уже закончились. Знать, что вокруг тебя полно людей и до них не докричаться. Земля глушит звуки. Я чувствую, как ходят наверху, знаю, что кругом такие, как я, но не могу дотянуться до них. Есть только я.
Новый ноготь на среднем пальце так и не вырос, вместо него – корка мяса, напоминание о первом спасённом покойнике.
Я умею говорить с мёртвыми. Я слышу девочку, а значит, должен слышать и других. На кладбище должен быть рой голосов. Оно кишит ими: мужские, женские – всякие. Голоса, они повсюду.
Я повернулся, открыл дверь и вышел.
– Ты куда? Подожди. Не покидай ме…
Фраза оборвалась, как только я пересёк границу между миром девочки и свободой.
Быстрым шагом, срываясь на бег и ломая ветки деревьев, добрался до могилы брата, дрожащими руками открыл дверь, упал на колени перед памятником.
– Паша, скажи что-нибудь.
Прислонился ухом к земле, стараясь поймать звуки из-под неё, но слышал только щебетание птиц.
– Что-нибудь, пожалуйста.
Прильнул губами к земле и прошептал:
– Что-нибудь. Паша, ты меня слышишь?
Вкус земли во рту. Да кто тебя услышит? Но ведь должно быть полно голосов.
– Паша, пожалуйста, скажи что-нибудь.
Чирик-чирик. Птицы поют из-под земли. А у неё нет вкуса. У неё вкус ничего. И птицы: чирик-чирик-чирик.
– Паша-а-а.
Чирик-чирик-чирик. Подземные птицы, жители неба и чёрного ада. Заткнитесь, прошу вас. Чирик-чирик-чирик. Вы мешаете мне. Чирик-чирик-чирик. Я не слышу из-за вас!
– Что-нибудь. Пожалуйста. Мне так тебя не хватает.
Полчаса я просидел, обхватив колени руками. Паша не ответил.
Разочарованный, вернулся к Юле.
– Спасибо, – сказала она.
– Не обольщайся, я – за сумкой.
Проклятые птицы!
Зазвенели колокольчики смеха.
– Почему я слышу тебя? Почему не брата, маму, папу? Я всех перехоронил, хожу к ним постоянно, а слышу только тебя.
Юля перестала смеяться.
– Ты освободил меня, тогда, осенью.
Я поднял сумку и на обессиленных ногах двинулся к выходу.
– Опять уходишь?
Брёл, запинаясь о коряги, корни деревьев и сломанные ветки. Будет подозрительно, если попрошу лопату в сторожке. А почему нет? Мало ли что собираюсь делать. Может, поправить холм или выполоть траву. (Или достать мертвеца.) Не будь дураком. А вдруг сторож увидит, что я делаю? Копать надо ночью. И ещё выпить, иначе передумаю. Пока пьяный, хватит смелости, а трезвому – не уверен.
На дороге остановил легковую машину и добрался на ней до города. Водитель хмуро поглядывал на меня в зеркало. В городе купил бутылку водки, на маршрутном автобусе доехал до дома. До десяти вечера бродил по комнате, время от времени прикладываясь к бутылке. Пил из горла, не закусывая. Стрелки часов двигались настолько медленно, что, казалось, минуты, как клейкая масса, тянутся одна за другой.
В десять, прихватив лопату, обмотанную мешками с двух сторон, поехал обратно в город. Из города до кладбища добрался пешком. При появлении любой машины сердце сжималось в маленький комок, и я думал: «Всё. Сейчас остановят. Спросят, откуда лопата, куда и зачем иду». А я буду стоять, потупив взгляд, и молчать, как школьник, не знающий домашнее задание.
Естественно, никто не остановил.
В полночь оказался во вселенной покойников. Благо, забор в ней не предусмотрен, и сторож не заметит и дьявольский шабаш, пожелай его устроить ведьмы. К тому же деревья опутали собой всё кладбище, и скрыться в их тени очень просто.
Полчаса гипнотизировал могилу брата, гладил холодный камень дрожащими пальцами, обнимал его и целовал, едва касаясь губами.
Памятник из мраморной крошки очень тяжёлый. Мужики несли его вчетвером и втроём устанавливали, а свалил я его без усилия. Убрал в угол ограды, перекинул лавочку через штыри.
– Прости меня.
Земля оказалась на удивление мягкой. Я собирал её в большие кучи с двух сторон от могилы, закрывая ей витое синее железо.
Несколько раз поднимался из ямы и сгребал кучи в сторону, потому что земля осыпалась вниз и мне приходилось выкидывать наружу одни и те же комья.
Через три часа добрался до гроба. Доски сгнили и затрещали под лопатой. Второпях сломав крышку, содрал её и отставил в ноги покойника. Сердце стучало, словно молот. Я старался ходить по самым краям усыпальницы, чтобы не повредить тело, как получилось с Юлей.
Сердце поднялось до самого горла и клокотало в нём: бум-дум, бум-дум. Наклонился к лицу покойного, оперевшись на руки. Они тряслись так, что я едва не падал. В ладони впился холод.
– Паша, – позвал я.
Темнота обнимала контуры носа, подбородка, скул и двух чёрных медяков.
– Паша?
Он молчал.
Юля тоже не сразу заговорила. А ждать обязательно в могиле, или можно подняться? Или тогда покойник не проснётся? Я подумал, что лучше остаться внизу, перевёл дух, упёрся спиной в стену и закрыл глаза.
Жила-была овечка… Раз овечка, два овечка, три овечка…
Проснулся я через тридцать минут. Долго всматривался в часы на руке. Чтобы что-то увидеть, пришлось поднести часы впритык к лицу.
Брат молчал, его тёмный силуэт длинным пятном расстилался у моих ног.
Перед началом работы я снял рубашку и, сложив её пополам, повесил на ограду. Карман рубашки оттопыривали спички. Мне их дали на сдачу от водки в магазине.
Выбрался из могилы, взял спички, спустился обратно.
Чиркнув спичкой о коробок, наклонился к голове мертвеца. Спичка затрещала и вырвала клочок света из темноты. Брата похоронили три года назад. За это время его лицо превратилось в червивое яблоко. Белые личинки копошились в остатках мяса, впадины у носа вперили на меня свой кошмарный взгляд, зубы обнажились в оскале. Вспыхнул свет – и ты видишь ужас. Открыл дверь – а на пороге маньяк. И ты чувствуешь боль, которую тебе предстоит вынести. И это самое страшное.
Я вспомнил, как сидел у гроба и давил в себе панику, которая наполняла грудь. Зубы впиваются в горло, и по гнилому подбородку течёт кровь. Ледяные руки обнимают меня, костлявые пальцы изучают на спину. Нет!
Спичка обожгла пальцы и погрузилась во мрак. Зловонные дыхание вцепилось в мои плечи, рвануло меня вниз, его ногти впились в мою кожу. К горлу подкатила кислая волна, чьи-то пальцы надавили на мой кадык, я захрипел. В руках и ногах вдруг появилась слабость. Меня вырвало прямо на брата.
За первой волной последовала вторая, за ней – третья.
Быстрым движением вытер губы тыльной стороной ладони, разогнулся и одним махом выпрыгнул из преисподней.
Паша, прости меня.
Лопату я бросил внизу. Ни за какие сокровища
