Джонсом.
– Понимаю, но я спросил, нашли ли вы средства для такой поездки?
Слова не шли с языка. Платить за учебу приходилось очень дорого, и большинство сокурсников получали денежную помощь от богатых родственников, разбирающихся в искусстве. Наличие или отсутствие средств влияло на возможность путешествовать. Состоятельные студенты строили планы один экстравагантнее другого: поехать во Флоренцию или Милан, где целый день рекой льется вино, учиться копировать скульптуры и – что живо обсуждалось вечерами – совершать вылазки в не слишком дорогие, но отличные бордели Ломбардии.
– Когда вы ездили в Лондон? – спросил Ульбрихт.
– Пару лет назад, но пробыл очень недолго. Всего две недели. И еще две недели в Кембридже. Короткая поездка, однако очень полезная.
– Кто же покрыл ваши расходы в тот раз?
Герхард закусил губу:
– Никто, герр профессор. Я оплатил поездку, продав портреты, которые писал вечерами. Я в этом не особенно силен, но справлялся.
– Ну что ж, похвально! Так, значит, вы не нашли благотворителя?
– К сожалению, нет.
– Вы ведь из Восточной Пруссии, верно? Из Кёнигсберга?
Герхард опешил. С чего бы это профессор расспрашивает его о том, откуда он родом? Видимо, Ульбрихт готовился к этой встрече.
– Вообще-то нет, – сказал Герхард, – мои родные живут в Мемеле, это еще дальше на восток.
– Ага, так! Значит, на самой окраине. А скажите мне – в тех местах сохраняются богатые традиции деревянного зодчества, не так ли?
– Да, действительно. У нас используется даже особый вариант русского крестьянского способа возведения бревенчатых домов, с соединением лишь по углам.
Ульбрихт кивнул:
– А скажите-ка, юный Шёнауэр, готовы ли вы к настоящим испытаниям?
Герхард ответил да и, стараясь изобразить восторг, промямлил, что на такой вопрос нет не ответит никто из студентов, по-настоящему увлеченных искусством. И тут же осознал, насколько банально прозвучали его слова.
– Вот это правильный настрой! – воскликнул Ульбрихт, похлопав Герхарда по плечу. – Мне как раз нужен человек, готовый из любви к архитектуре отправиться в очень экзотическое место.
Герхард пробормотал, что он бы с радостью, но…
– Aх, я вижу вас насквозь! – воскликнул Ульбрихт. – О расходах не беспокойтесь. – Он склонился поближе и прошептал: – Расходы покроет королевский дом Саксонии!
Герхард растерялся. Деятельность Академии художеств осуществлялась под эгидой монархии и под личным контролем Альберта Саксонского. Но в устах Ульбрихта это прозвучало так, будто регенту уже известно об этих планах.
– Большое спасибо, герр профессор, но…
– Вдобавок финансовое вознаграждение получите лично вы. И весьма щедрое! Сама поездка займет семь месяцев, поскольку среди прочего там придется заниматься транспортировкой по льду в зимнее время! Ха-хa, вижу, вы заинтригованы! Что ж, раз вы решились сказать да, давайте встретимся здесь завтра.
– И куда же вы намереваетесь меня откомандировать?
– В норвежскую часть Швеции!
– В Норвегию?
– Да-да. Далеко на север. Не беспокойтесь, эти места можно найти на географических картах.
– Но герр профессор – извините, что я так говорю, – о какой архитектуре там можно говорить? Это же отсталая страна, в которой преобладает примитивное земледелие? Мне кажется, эти места ни разу не упоминались в ваших лекциях по европейской архитектуре?
Ульбрихт усмехнулся:
– Вы были невнимательны. Однажды я Норвегию упомянул. Да, конечно, убогая страна, но эти дети гор скрывают одну маленькую тайну.
Высоко поднимая ноги, Ульбрихт переступил через стоявшие на полу гипсовые головы и снял со сломанной руки статуи Саломеи пальто, висевшее там. На голову Саломеи была нахлобучена шляпа, а вокруг шеи обмотан шарф цвета киновари. Разматывая его, Ульбрихт проговорил:
– Сегодня я очень занят, Шёнауэр. Приходите завтра к десяти. Сюда. – Он снял шляпу с головы статуи. – Кстати – я прошу вас не распространяться об этом.
* * *
Не распространяться у Герхарда не получилось. В тот же вечер, но только когда Сабинка уже оделась, он рассказал ей, что собирается в Норвегию.
– В Норвегию? Там же можно замерзнуть насмерть. Она граничит с Гренландией!
– Нет, нет. Это просто часть Швеции. От Гамбурга пару дней на пароходе.
– Ну ладно, а надолго?
– Да нет, на два месяца. Может, на три.
– На три? Три! Невозможно же было выдержать, даже пока ты в Англию уезжал!
И она говорила правду. Он хорошо знал: тот единственный месяц, что он изучал городскую архитектуру в Лондоне и Кембридже, выдержать ей не удалось – проговорился один его однокурсник. Он честно расскажет, что уезжает на целых семь месяцев, позже, иначе она уже теперь заведет себе другого.
– Я поеду не раньше апреля, – сказал он. – И на этот раз мне заплатят. Щедро заплатят.
– Да уж неплохо бы. А то наобещают и не сделают. Ну, иди, пока никто не пришел.
Сабинка относилась к жизни легко. Она была сестрой обнаженной натурщицы из Мерена, одной из девушек, к которым студентам строго-настрого запретили приближаться, но предприимчивые студенты сразу же сблизились с ними. Навестив родителей на Рождество, Герхард вернулся в Дрезден отпраздновать Новый год с Сабинкой на разудалой вечеринке в пивнушке «Линденкруг». Прежде чем войти туда, посетители оглядывались по сторонам – не увидит ли кто-нибудь знакомый. В помещении звенел смех женщин, которых репутация не беспокоила, а внимали этому смеху мужчины, которым эти женщины были по вкусу, но для брака не годились.
Сабинка была толще и плотнее сестры, с огрубелой от работы прачкой кожей рук. Герхард нарисовал несколько портретов сестер, карандашом и углем, но, рисуя Сабинку, старался не давать волю фантазии. Лицом Сабинка вышла красивее сестры, хоть и склонна к полноте. Груди у нее были такие большие, что зимой замерзали. Он опасался, что со временем их красота увянет.
Но сейчас она молода и он молод, они оба молоды, и оба в Дрездене.
Простившись с ней, он направился на съемную квартирку в районе Антонштадт, но не прямиком, а в обход, мимо розовой барочной церкви. Свернул на освещенный двумя рядами газовых фонарей променад, постоял на набережной Эльбы, разглядывая отражавшиеся в воде прекрасные здания. Фонтаны, скульптуры на крышах, фасады домов, которые не портила окраска в голубой и светло-зеленый цвета.
С реки налетел ветерок, погладив его по щеке. За спиной послышался цокот копыт; с дрожек сошла элегантно одетая пара.
Дрезден. Не город, а произведение искусства. Сумма помыслов, слишком великих, чтобы они могли зародиться в голове одного-единственного человека, даже чтобы они могли зародиться в голове целого поколения людей. Красивейший город Европы, единственный, который мог бы сравниться с Флоренцией. В каждое здание вложены амбиции, вкус, деньги и мастерство. Все возведенное менее чем за пять лет считалось малоценным. Тесаный гранит, черепица, штукатурка, медь, известь и краска. Любое новое здание строили
