Плохая им досталась доля. Да вот если бы не легли они под монгольскими саблями - не было б Руси, а какая-нибудь там Монголия, да Татария. И что забавно - те из "детушек", что пережили Нашествие, все сгинули без следа. Зато им на смену пришли "бояре". (От монгольского "бояр" - "владыка", иль "собственник". "Боярами" звались те кочевники, что "осели", переженившись на русских красавицах. Иль те, кто родился от браков русских на монгольских княжнах.)
Потом была Ливонская и Минин с Пожарским, и - полегли былые бояре. Но и поляки не сидят нынче в Кремле. Зато место бояр заняли польские "воеводы". Ежели вы не знали, - долгие годы Россия была разбита на "воеводства". "Бояр" же польские "воеводы" пустили на свои "ночные горшки" и я думаю - верно сделали.
Именно эти вот "воеводы" и "рубили окно в Европу" по Приказу Петра... Рубили, рубили и - кончились.
Место их заняли мы - бароны немецкого образца...
Я не очень представляю себе, - кто будет после меня. У меня к ним примерно такое же отношение, как у взрослого мужика к своему семени. Вроде бы и чуешь, что это - будущее, Наследники, что-то еще, но относится к сему всерьез?!
Но я знаю одно. По древним Ливским Обычаям Мужик - Труженик. Все что есть - Плод его Труда и Заботы. Но сам он - ничего не решает. Ибо выше него - стоит Женщина. Мать Сыра Земля, коя и Родит Мужику по Делам Его.
Так уж вышло, что Русская Земля - Сурова и Малоплодна. Не одно поколение Мужиков легло в нее, пытаясь хоть что-то Сделать...
Род приходит и Род уходит и лишь Земля пребыет во-веки.
МЫ жили в свое удовольствие, ели все - что хотели, пили все - что горит, спали с кем душа ни попросит и все НАМ прощалось. ВСЕ НАМ ПРОСТИЛОСЬ. Ибо ОНА всегда ЗНАЛА, что лишь МЫ ЕЕ и СПАСЕМ от Антихриста.
Желание Дамы - Закон Кавалера.
НЕ ЗАБЫВАЙТЕ НАС... Теперь - Ваша очередь.
x x x
Последний анекдот А.Х.Бенкендорфа
из журнала графини Нессельрод,
записанный с ее слов сиделкой
за 5 дней до смерти "Прекрасной Элен".
Октябрь 1843 года.
Когда все собрались у моей постели, кто-то вдруг предложил:
- "Давайте позабавим Элен анекдотами, как в старые добрые времена. Смех, вот лучшее лекарство от Боли".
Все оживились, но я нехотя покачала всем головой:
- "Чахотка - не лучший повод для шуток. Да и в Писании сказано, что лучше печалиться с умными, чем смеяться в компании дураков. Пусть лучше Саша расскажет мне что-нибудь. На прощание".
Тогда мой возлюбленный подошел ко мне, сел на край моего смертного одра, крепко взял меня за руку и рассказал:
"В незапамятные времена в Японии жили три друга. А времена в ту пору были те еще. Правители погрязли в долгах, взятках, разврате... По дорогам бродили прокаженные и банды разбойников, грабивших и убивавших направо и налево без всякой жалости.
И вот тогда три друга собрали своих людей и решили навести Порядок в сей несчастной стране. Но стоило выступить в поход, им встретился даос, несший простенькую деревянную клетку, в коей сидел крохотный серенький соловей. Даос поклонился трем самураям и сказал так:
- "Люди изнемогли под пятою мучителей и возлагают только на вас все надежды. В знак того, что само Небо благословляет вас на сей Путь, примите от меня эту птицу. В тот день, когда Соловей запоет, Вы узнаете, что исполнили Предначертанное".
Три друга весьма испугались и призадумались, ибо сразу признали в дряхлом старце черты самого Дзимму, коий является тем, кому суждено принять от него Власть над страной Восходящего Солнца. Но как исполнить Волю Его, коль все знают, что в неволе соловьи не поют?!
Путь к Власти начинают с малого шага. И старший принял клетку и соловья. Через год он ворвался в столицу. Но соловей не запел.
И тогда он, потеряв терпение, пронзил упрямую птицу! А через неделю лучший из его генералов убил господина, ибо убоялся стать другой жертвой.
Два оставшихся друга поклялись мстить и подняли армию в новый поход. Но стоило выступить, как на дороге им встретился даос с клеточкой и соловьем.
Тогда средний из них, вознеся молитву ко всем японским богам с просьбой о даровании ему смирения, принял сей страшный дар. И через год Япония забыла про распри и междуусобицы. Но соловей не запел.
Государь часами сидел пред роскошною клеткой и кормил соловья вкусными червячками, а сотни невольниц танцевали под волшебную музыку. Но настал день когда соловей заскучал, зачах и умер от старости. А через неделю умер и Государь от странной болезни и прожитых лет. Умер он, не оставив Наследника, и после его смерти в Японии затеялась новая Смута.
И тогда, ради старых обетов, младший из троих собрал третью армию. И опять ему встретился даос, от коего исходило неземное сияние, протянувший совсем уже пожилому человеку все ту же клетку с тем же сереньким соловьем. И тогда младший отверг дар:
- "Соловью не петь в клетке! Пусть вольным поет свои песни!"
Тут грянул ужасный гром, а дряхлый даос обратился в самого Императора Дзимму в доспехах из "живого огня". В гневе Император топнул ногой, да так, что вся Япония содрогнулась!
Громовым голосом дух преисподней вскричал:
- "А как же твое слово, Князь?! Не ты ли клялся навести Порядок в стране?! Не ты ли обещал защитить сирых и покарать гордых?! Вот же тебе за это!" - с этими словами дух обрушил сноп огня на клетку и птица мигом обратилась в ослепительно острый короткий меч для свершения харакири. Дух же прогремел:
- "Всякая Власть есть Насилие. Если ты не можешь свершить Насилие над Подданными, пользуйся моей милостью! Не доводи их до Греха. Не принуждай их пролить Княжью Кровь!"
Опять грянул гром, сверкнули молнии и даос исчез, как будто и не было его никогда. И только клетка с соловьем доказывала, что все это - правда. Тогда самурай повелел заложить на сем месте Храм Соловьиного Пения.
Храм сей состоял из рощи, и вишневого сада с ручейком и старой беседкой, где соловью можно было свить его гнездышко. Окружено же было сие место прочной сетью, дабы соловей не мог улететь, и надежной охраной, не подпускавшей никого к Храму ближе, чем на полет стрелы. В том числе и самого Государя.
Никто не знает, пел ли соловей в сием Храме, ибо никто не видел его и не слыхал его песен. Но дом Токугава вот уже триста лет правит страной!"
Когда Саша кончил рассказ, раздались аплодисменты, а я, стиснув что было сил его руку, прошептала:
- "О нас могут говорить все, что им вздумается. Но мы были первым правительством, при коем в сей несчастной стране стали петь соловьи. Тютчев, Лермонтов, Пушкин... Теперь мне есть с чем прибыть к Всевышнему".
А мой возлюбленный наклонился ко мне, покрыл мое лицо жаркими поцелуями и отвечал:
- "Всему свое время. Мы с тобой уходим не потому, что тебя грызет твоя опухоль, и не потому что у меня уже два инфаркта. Просто наше время уходит.
Род проходит и род приходит, а земля пребывает во веки.
Восходит солнце и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит опять. Все имеет начало и все имеет конец. Шекспир писал "Гамлета" под визг точильного камня, на коем острили топор для Карла. Мольер смеялся под стук молотков, сбивающих гильотину Людовику. Всякая роза краше всего цветет перед смертью. Лебедь поет свою лучшую песнь, чуя погибель. Так уж устроен мир.
Латыши по сей день числят меня сыном Велса - Бога Вечернего. Бога Осени. Мое правление значит, что всех нас ждет Ночь и Зима.
Я не хочу этого. То, что происходит в дни подобные нашим, - это что-то вроде "бабьего лета", - Шекспира отделило от Кромвеля ровно столько же, сколько Мольера, Корнеля и Лафонтена от Робеспьера, а Данте от Савонаролы.
Солнце спустилось до самого горизонта и небо окрашено зловещим багрянцем. На дворе - октябрь и летят серебристые паучки ровно также, как лет через "дцать" засвистит метель из свинца и смертная вьюга понесет такую же белизну над бескрайними, холодными полями и этой страны.
Ты плачешь, милая, тебе тоже не по себе от идущих на нас холодов, но ты не бойся. Это мошкара пляшет свой безумный танец, славя мое тепло и им кажется, что все это теперь будет вечно. А если они и замечают приметы Осени, им не по себе от смертного ужаса, ибо век их короток.
А ветер идет к югу, и переходит к северу, кружится, кружится по ходу своем, и возвращается ветер на круги своя.
Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь.
Глупо сравнить Мильтона с Марло, а Дюма с Расином. Но смеем ли мы пенять Утру, что оно ходит под стол в коротких штанишках? Оно совсем иное, но перед ним весь мир и долгий-долгий день впереди. Оно научится. Честное слово, научится. И смеет ли плодная, гниющая Осень оттягивать приход голодной, но свежей Весны?!
Что было, то и - будет. Все вещи в труде; не может человек пересказать всего; не наполнится око зрением, не насытится ухо слушанием.
Сегодня мы потрудились на славу. Покойной Ночи.
А Утро придет. Это я обещаю".
