с папой это сделали. И как все прошло?
— А ну-ка прекратите немедленно, юная леди!
— А почему твой бойфренд тебя бросил?
— Заявил, что я слишком требовательна.
— Ясно.
— Еще он сказал, что я все еще тоскую по твоему отцу.
— Это правда?
Пауза на другом конце линии.
— И да и нет.
— А ты обсуждала это с папой?
— Этот засранец…
Я подавила смешок:
— Я вижу, ты действительно хочешь снова быть с ним вместе. А теперь, прости, мне правда пора приниматься за чтение рукописи.
— Как мне быть, детка?
— У меня к тебе только один простой вопрос: зачем было так упорно добиваться того, чего ты, получается, не хотела?
— Так уж устроена жизнь.
Я только что закончила редактирование третьего варианта рукописи Джесси-Сью. Приступая к нему, я сообщила Джеку, что очень ей довольна. От нее требовалось последнее усилие — нужно было довести до ума несколько фрагментов о вере и суровом сельском пейзаже, в котором она росла, все еще рыхлых и отвлекающих от главного. Зато совместными усилиями нам удалось сократить двести страниц, сделав менее расплывчатым сюжет и подчеркнув пленяющую читателя звонкую южную напевность.
— Можем мы запланировать книгу на осень? — спросил Джек, когда я ему все это рассказала.
— Я бы хотела, чтобы автор еще немного ее доработала — одно последнее усилие, и у нас, я чувствую, может получиться по-настоящему серьезная и в то же время популярная книга. Мы существенно расширили часть о сексуальной и эмоциональной жестокости ее отца, о том, как трудно было вырваться из его лап, о страхе, который он в ней порождал.
Джек обдумал мои слова.
— Эта женщина, Джесси-Сью… она достаточно прилично выглядит? Способна связать два слова на публике?
— Мы только разговаривали по телефону, и я не просила ее прислать фотографию…
— Она может весить триста фунтов и серьезно нуждаться в депиляции.
— Не исключено.
— У нее симпатичный южный акцент?
— Настоящая южная музыка, немного видоизмененная рвением к серьезному образованию.
— Что ж, если следующая версия мне понравится, отправлю-ка я вас встретиться с Джесси-Сью и оценить ее. Попросите, пусть свозит вас к себе на родину, на место действия. Если сочтете ее достаточно общительной и фотогеничной — если она не топорная, как кирпичный амбар, — подумаем о раскрутке. Только уж, пожалуйста, удостоверьтесь, чтобы получился текст экстра-класса. Это ваш первый сольный выход в качестве редактора. Я ожидаю чего-то исключительного.
Я пересказала наш разговор Питеру, когда мы с ним сидели в стейк-хаусе «Питер Люгер», заказав по мартини с водкой. Питер неважно выглядел — усталый, подавленный. Но это не помешало ему иронично покачать головой, услышав мой рассказ:
— Ну и ну, твой шеф сама деликатность, ничуть на тебя не давит.
— Плевать на шефа. Ты-то почему такой издерганный?
Питер пожал плечами и протянул руку за своим, только что принесенным коктейлем:
— Как тебе наши безумные родители? Заново сошлись на этой кошмарной свадьбе, что не помешало им оформить развод, а теперь раз в неделю встречаются у мамы и занимаются сексом.
Я чуть не подавилась своим мартини.
— У них интрижка со свадьбы? — не веря ушам, переспросила я.
— Ну, поскольку до прошлой недели они состояли в браке, мы не можем назвать это интрижкой.
— Но у папы же Ширли…
— Что-что, а моногамия — это не по папиной части. И не по моей, хотя я очень прилично себя веду с тех пор, как начал встречаться с Самантой.
— Хороший мальчик, возьми с полки пирожок.
— И это говорит женщина, которая с завидной регулярностью встречается с кем-то и упорно держит язык за зубами.
— Не мне тебя судить, Питер.
— Но ты меня судила. И очень строго.
— Это ты о Боудине, когда ты переспал с той девицей-гидом? Послушай, с тех пор прошло десять лет. И я никогда не возвращалась к тому случаю. Сам знаешь, я уже давно перестала быть пуританкой в этих вещах. Так что меня скорее забавляет то, что наши родители снова спят друг с другом.
Брат потянулся к моей пачке сигарет и выудил одну:
— Не возражаешь? — Он закурил, неловко затягиваясь. — Позавчера Саманта прочитала первые сто страниц моего романа. И вынесла безжалостный вердикт, весьма резко раскритиковав мой труд.
— Что именно она сказала?
— Что все персонажи плоские и одномерные, сюжет безжизненный, что ее совершенно не затронули переживания студента-богослова, попавшего в переделку в кампусе во время студенческих волнений 1968 года.
— Что ж, надо отдать должное ее прямоте и честности… хотя не этого ждешь от близкого вроде бы человека. Но если хочешь, чтобы я тоже почитала…
— Нет, этого я не хочу. Потому что тебе тоже может не понравиться, и это только осложнит наши с тобой отношения.
— Ты думаешь, что книга и правда настолько плоха?
Питер сделал еще один глоток мартини:
— По правде говоря, не знаю.
— А своему редактору не хочешь показать?
— Нет! Потому что книга должна выйти первого апреля — вот такая дурацкая дата выбрана, — а я до сих пор накропал только жалкие сто страниц грубых наметок. Если признаюсь, добра не жди.
— Попроси перенести срок. Для большого романа еще год — это нормально.
— Фишка в том, что Саманта, по-моему, права. Мне просто повезло с моей первой книгой. Ее приняли на ура, поднялась шумиха, меня превозносили до небес как «голос моего поколения». Но мое поколение мою книгу не приняло. Потому что, честно, кому интересны разборки каких-то псевдорадикалов в какой-то Южной Америке?
— Это блестящая книга, Питер, и она очень ярко рассказывает о том, что такое быть американцем, иметь совесть и осознавать, что в этой стране недостаточно просто стараться быть правильным и жить по законам этики. Потому что деньги и власть всегда берут верх.
— Я получил большой аванс и уже его потратил, как и деньги за сценарий к фильму, права на который только что перепродали другой кинокомпании…
— Словом, ты себя жалеешь. — В моем голосе прозвучали резкие нотки.
Питер опустил голову:
— Да. Я ною и жалуюсь на то, что большинство простых смертных сочло бы даром богов.
— Все писатели живут с демоном в душе, и имя этому демону — сомнение.
— Но я поддаюсь своему демону… в отличие от тебя…
— Я не писатель, Питер.
— Зато ты боец — столько пережила и не пала духом.
— Иди ты к черту, — взорвалась я.
— Элис…
— Никогда, слышишь, никогда больше так не говори. Ах, я пережила, ах, я такая сильная и мужественная… пойми, это унизительно. Потому что, говоря так, ты как будто ставишь меня на место героини, а я представления не имею, как
