66
По той же причине, например, в Корсаковском посту поселенцы в возрасте от 20 до 45 лет составляют 70% всего числа жителей. Прежде был скорее обычай, чем правило, при распределении вновь прибывающих арестантов по округам, назначать краткосрочных, как менее преступных и закоренелых, на юг, где теплее. Но при определении долго- и краткосрочных по статейным спискам не всегда соблюдалась необходимая осторожность. Так, бывший начальник острова ген. Гинце, как-то прочитывая на пароходе статейные списки, сам отобрал краткосрочных и назначил их к отправке на юг; потом же среди этих счастливцев оказалось 20 бродяг и непомнящих, то есть самых закоренелых и безнадежных. В настоящее время упомянутый обычай, по-видимому, уже оставлен, так как на юг присылаются долгосрочные и даже бессрочные, а в страшной Воеводской тюрьме и в руднике я встречал краткосрочных.
В экспедиции 1870 г., посланной из Петербурга под начальством Власова, принимал участие также агроном Михаил Семенович Мицуль, человек редкого нравственного закала, труженик, оптимист и идеалист, увлекавшийся и притом обладавший способностью сообщать свое увлечение и другим. Ему в ту пору было около 35 лет*. К возложенному на него поручению он отнесся с замечательною добросовестностью. Исследуя почву, флору и фауну Сахалина, он исходил пешком нынешние Александровский и Тымовский округа, западное побережье, всю южную часть острова; тогда на острове совсем не было дорог, лишь кое-где попадались жалкие тропинки, исчезавшие в тайге и болотах, и всякое передвижение, конное или пешее, было истинным мучением. Идея ссыльнохозяйственной колонии поразила и увлекла Мицуля. Он отдался ей всею душой, полюбил Сахалин и, подобно тому, как мать не видит в своем любимом детище недостатков, так он на острове, который сделался его второю родиной, не замечал промерзлой почвы и туманов. Он находил его цветущим уголком земли, и этому не могли мешать ни метеорологические данные, которых, впрочем, тогда почти не было, ни горький опыт прошлых лет, к которому он относился, по-видимому, недоверчиво. А тут еще дикий виноград, бамбук, гигантский рост трав, японцы… Дальнейшая история острова застает его уже заведующим, статским советником, всё еще увлекающимся и неутомимо работающим. Умер он на Сахалине от тяжелого нервного расстройства, 41 года. И я видел его могилу*. После него осталась книга «Очерк острова Сахалина в сельскохозяйственном отношении», 1873 г. Это длинная ода в честь сахалинского плодородия.
Один ссыльнокаторжный подал мне что-то вроде прошения* с таким заглавием: «Конфиденциально. Кое-что из нашего захолустья. Великодушному и благосклонному литератору господину Ч., осчастливившему посещением недостойный о-в Сахалин. Пост Корсаковский». В этом прошении я нашел стихотворение под заглавием «Борец»:
Для тех, кто выбирает места под новые селения, лиственница служит признаком дурной, болотистой почвы. Так как подпочва-глина не пропускает воду, то образуется торф, появляются багульник, клюква, мох, сама лиственница портится, делается корявой, покрывается ягелем. Поэтому-то здесь лиственницы некрасивы, мелкоствольны и высыхают, не дожив до старости.
Тут растут: пробковое дерево и виноград, но они выродились и так же мало похожи на своих предков, как сахалинский бамбуковый тростник на цейлонский бамбук.
В одном из своих приказов ген. Кононович удостоверяет, «что отчасти по причине своего изолированного положения и затруднительности сообщений с ним, отчасти вследствие различных частных соображений и расчетов, которые на глазах моих предместников разъедали дело и портили его везде, куда только достигало их тлетворное дыхание, Корсаковский округ постоянно был обходим и обделяем, и что ни одна из самых вопиющих нужд его не была разобрана, удовлетворена или представлена на разрешение» (приказ № 318-й 1889 г.).
В версте от Большого Такоэ на реке стоит мельница, построенная по приказанию ген. Кононовича немцем Лаксом, каторжным; он же построил мельницу и на Тыми близ Дербинского. На такойской мельнице берут за помол по 1 ф. муки и 1 коп. с пуда. Поселенцы довольны, потому что раньше платили по 15 коп. с пуда или же мололи дома на ручных мельницах собственного изделия, с ильмовыми жерновами. Для мельницы пришлось рыть канал и строить плотину.
Я не называю мелких притоков, на которых стоят селения Сусуйского и Найбинского бассейнов, потому что все они имеют трудно усвояемые аинские или японские названия, вроде Экуреки или Фуфкасаманай.
Мичман В. Витгефт. Два слова об о-ве Сахалине. — «Кронштадтский вестник», 1872 г., №№ 7, 17 и 34*.
Селение стоит на перепутье; едущие зимою из Александровска в Корсаковск или наоборот непременно останавливаются здесь. В 1869 г. около теперешнего, тогда японского, селения был построен станок*. Жили здесь солдаты с женами, а позднее и ссыльные. В течение зимы, весны и конца лета тут кипела бойкая ярмарочная жизнь. Зимою наезжали сюда тунгусы, якуты, амурские гиляки, которые вели торговлю с южанами-инородцами, а весною и в конце лета на джонках приходили японцы для рыбных промыслов. Название станка — Тихменевский пост — сохранилось и до настоящего времени.
Этот опыт касается одного только Сахалина, между тем Д. Г. Тальберг, в своем очерке «Ссылка на Сахалин» («Вестник Европы», 1879 г., V)*, придает ему общее значение и, говоря по поводу его вообще о нашей неспособности к колонизации, приходит даже к такому выводу: «Не пора ли нам отказаться от всяких колонизационных попыток на Востоке?» В своем примечании к статье проф. Тальберга редакция «Вестника Европы» говорит, что «мы едва ли найдем другой пример колонизаторских способностей, какие представил русский народ в своем прошедшем, когда он овладевал всем европейским Востоком и Сибирью», и при этом почтенная редакция ссылается на труд покойного проф. Ешевского, который представил «изумительную картину русской колонизации».
После него остались две серьезные работы: «Южная часть острова Сахалина» (извлечено из военно-медицинского отчета). — «Изв<естия> сиб. отд. имп. Рус<ского> геогр. общества», 1870 г., т. I, №№ 2 и 3, и «Аинско-русский словарь*».
Трудно предположить, чтобы эта болезнь, производившая опустошения на Северном Сахалине и Курильских островах, щадила бы Южный Сахалин. А. Полонский пишет*, что юрту, в которой случился покойник, айно оставляют и вместо нее строят другую на новом месте. Такой обычай, очевидно, произошел в те времена, когда айно в страхе перед эпидемиями покидали свои зараженные жилища и селились на новых местах.
Римскому-Корсакову айно говорили: «Сизам спит, а айно работает для него: рубит лес, ловит рыбу; айно не хочет работать — сизам его колотит»*.
В книге Шренка, о которой я уже говорил, есть таблица с изображением айно. См. также книгу Фр. Гельвальда «Естественная история племен и народов»*, т. II, где айно изображен во весь рост, в халате.
Исследование А. Полонского «Курилы» напечатано в «Записках имп. Русск. геогр. общества», 1871 г., том IV.
плоды моря (итал.).
Н. В. Буссе, редко отзывавшийся о ком-нибудь милостиво, между прочим, так аттестует аинок*: «Вечером пришел ко мне пьяный аин, известный мне как большой пьяница. Он привел с собою свою жену, и сколько я мог понять, с целью пожертвовать верностью ее супружескому ложу и тем выманить у меня хорошие подарки. Аинка, довольно красивая собою, казалось, готова была помочь своему мужу, но я подавал вид, что не понимаю их объяснений… Выйдя из дому моего, муж и жена без церемонии перед моим окошком и в виду часового отдали долг природе. Вообще аинка эта не показывала большого женского стыда. Груди ее почти не были закрыты ничем. Аинки носят такое же платье, как и мужчины, то есть несколько распашных коротких халатов, низко перепоясанных кушаком. Рубашек и нижнего платья они не имеют и потому малейший беспорядок в их платье выказывает все скрытые прелести». Но даже и этот суровый автор признается, что «между молодыми девушками были некоторые довольно хорошенькие, с приятными и мягкими чертами лица и с пылкими черными глазами». Как бы то ни было, аинка сильно отстала в физическом развитии; она старится и блекнет раньше мужчины. Быть может, это следует приписать тому, что во время вековых скитаний народа львиная доля лишений, тяжкого труда и слез выпала женщине.
