денег — глупостью.
— Но крах 1929 года был вызван алчностью и нерегулируемым рынком, — сказал Питер.
А я добавила:
— Даже Тедди Рузвельт — республиканец — разваливал монополии на рубеже веков. Потому что, сам будучи членом плутократического класса, Рузвельт понимал, что сверхприбыли только разожгут аппетиты их обладателей, если их не остановить.
— Большой капитал выгоден всем, — возразил Адам.
— Господи, да это же экономика просачивания благ сверху вниз в чистом виде, — вздохнул Питер. — Вы с рейганистами получили шанс применить эту теорию непосредственно к повседневной жизни обычных американцев — уверен, с катастрофическими результатами.
— Может, нам разрешат наконец познакомиться с племянником? — в зародыше пресекла я долгий и бесплодный спор, тем более что через двадцать минут часы посещения заканчивались.
Рори Бернс оказался чудесным красивым младенцем, он, посапывая, мирно спал, когда нас пустили в отделение для новорожденных. Нет, при виде малыша у меня не появилось непреодолимого желания родить ребенка, но я была зачарована его ангельской безмятежностью. И мыслью о том, что, прожив на свете чуть больше суток, он кажется новеньким, будто только что отчеканенным, на нем еще не оставили следа испытания, которые жизнь неизбежно будет подбрасывать на его пути. Не потому ли нам так нравятся новорожденные, пришло мне в голову, что мы не помним того времени, когда сами пришли в мир, что бо́льшая часть ранних воспоминаний стирается в памяти. Протянув руку, я позволила племяннику ухватить меня за мизинец своими крошечными пальчиками. Мне хотелось шепнуть ему: Ты уж постарайся избежать мрака и знай, что твоя тетя всегда будет рядом с тобой. Хотя и понимала, что от Рори пока не слишком многое зависит, пока он не вырастет и не станет потрепанным жизнью и надломленным взрослым, как все мы.
— Ты счастливчик, — сказала я Адаму. — Он чудо.
— Я рад, что ты одобряешь, — ответил брат. — И кстати, то, как ты завороженно смотрела на Рори…
— Это не было пробуждением великого материнского инстинкта.
— Извини, кажется, это прозвучало немного патриархально, из разряда «все женщины хотят деток», — улыбнулся он.
— Ты и сам патриархальный, — сказал Питер.
— В традиционных ценностях нет ничего плохого, — ощетинился Адам. — Я за свободу личности. И считаю, что человек имеет право делать то, что хочет, жить, как хочет, зарабатывать столько денег, сколько хочет, и не дожидаться вмешательства со стороны государства.
— Что-то это мне напоминает, — хмыкнул Питер. — Не иначе как твой босс, Тэд, в первый день работы сунул тебе в руки брошюру Айн Рэнд [132] — преподнес вместе с этими запонками-долларами.
— Айн Рэнд говорит очень правильные вещи о назначении индивида.
— Известные также под именем культа эгоизма, — заметил Питер.
— А давайте закатим большой ужин, я приглашаю, — сменил тему Адам. — Отметим событие.
— Только если это будет дешево и сердито, — сказала я.
— Не обязательно, чтобы было дешево и сердито, — возразил Адам.
— Потому что ты только что срубил полмиллиона? — спросил Питер.
Прежний Адам засмущался бы от этого замечания и скрючился бы, как усталый боксер от удара снизу. Но Наш Обновленный Брат в Шикарном Костюме только пожал плечами и одарил Питера лукавой, проницательной улыбкой:
— Идет, пусть будет дешево и сердито. Как насчет «Таверны Пита», нашего любимого семейного заведения? И заплатить по счету можешь ты, старший брат.
Именно это и делал Питер спустя примерно три часа и три бутылки вина, когда все мы трое уже были, мягко говоря, под мухой. За ужином разговор у нас сразу зашел о странном, каком-то ненормальном воссоединении наших родителей. Как я заметила по этому поводу, «возможно, они вернулись в ту фазу отношений, на которой были до нашего рождения, пока мы не появились и не стеснили их».
— Дети не могут тебя ограничить, — сказал Адам. — Это делаем мы сами.
— Мудро, — заметил Питер. — Но если говорить о людях, родившихся в конце двадцатых… какой у них был выбор, кроме того, чтобы поступать так, как от них ожидало общество?
— Они, собственно, стали первым поколением, которое смогло разводиться без страха, — продолжила я. — Мама как-то говорила мне, что в детстве ни у кого из ее сверстников не разводились родители.
— Зато большинство из них ненавидело своих супругов… — С этими словами Питер, уже не вполне трезвый, как-то неловко схватил Адама за плечо: — Зато ты-то у нас счастлив в браке, верно?
— По крайней мере, я нашел ту, которая хочет со мной остаться.
Питер был заметно удивлен этой словесной пощечиной. Особенно потому, что это было совсем не в стиле Адама — по крайней мере, до того момента, как он надел этот костюм.
— Что ж, поделом мне, заслужил, — тихо сказал Питер.
В ответ Адам легонько похлопал своего старшего брата по плечу:
— Просто перестань проезжаться по поводу Дженет, о’кей?
В ответ Питер молча кивнул. Примечательный это был момент… и грустный. Соотношение сил между двумя моими братьями изменилось. Неуверенный, застенчивый, сомневающийся в себе, немного провинциальный Адам, нашедший убежище в работе хоккейного тренера, стремительно выбивался на первые роли. Для Питера это явилось лишним доказательством того, что его собственная звезда закатилась и он больше не в эпицентре событий.
Адам заметил состояние брата:
— Не сомневаюсь, как только выйдет твой роман — успешный, разумеется, — Саманта тут же постучит к тебе в дверь, прося прощения. Но ты-то будешь продолжать жить дальше, да?
Черт! Это был удар ниже пояса. И Адам выбрал идеальное время, чтобы он отозвался максимально болезненно. Что это было — неужели наконец прорвались сдерживаемые годами обиды и разочарования? Адам обронил однажды: «Не считая лет, когда я играл в хоккей, меня всегда считали малолеткой и слабаком». Или его наставник Тэд давал ему уроки, помогающие перенаправлять внутреннюю агрессию, к тому же подкрепленные кругленькой суммой, которую он только что заполучил? Или ему просто важно было показать Питеру, в чьих руках сейчас власть?
Принесли счет. Адам устроил по этому поводу спектакль, но Питер настоял, что платит он, хотя я знала, что сотня долларов — это сумма, на которую он старается прожить неделю.
— Зачем ты? Это совсем не обязательно, — повторил Адам.
— Нет, обязательно, — отрезал Питер с оттенком пьяной воинственности.
Господи, он ведь тоже унаследовал упрямство нашего отца — упереться и не отступать, не показать слабость, если другой мужчина бросает вызов. Даже если это брат.
— Я, может, и испытываю трудности как писатель, — сказал Питер, доставая карточку банка «Американ Экспресс», — но пока еще в силах угостить ужином брата и сестру, да еще и по такому важному семейному поводу: новое поколение пришло в мир. Но скажи мне вот что, папочка
