- Спасибо вам, фрау Шуман.
- Да какая я вам фрау, - вспыхнула она. - Я же Сидорина, Татьяна Ивановна Сидорина со станции Раздольная.
Я сделал круглые глаза. А она повернулась ко мне, жарко заговорила:
- Я же вижу, как вы за своего папашу терзаетесь. Что только эти проклятые фашисты наделали? И мою жизнь исковеркали, и вашего папашу сгубили. И до сих пор мы должны мучиться. Я-то отмучаюсь скоро, мне семьдесят три уже, а вам жизнь прожить надо, и чтобы повезло. Если потребуется моя помощь с переводом, приходите ко мне в любое время.
- Большое спасибо, просто огромное мерси, Татьяна Ивановна, вы так позволите?
- Конечно, кто же я для вас? Мне так приятно нынче, что я живого русского увидела, а то ведь у нас бог знает что про Россию пишут, - она раскраснелась, откровенничая, заговорила даже с русской живинкой.
- Как же вы превратились в фрау, Татьяна Ивановна?
- Ох, горе мое! Я говорила вам, что муж мой был немец, мы с ним учительствовали. А когда немцы пришли, его взяли на работу в комендатуру. Он не хотел, царство ему небесное. Но немец же, как тут откажешься? В сорок четвертом наши наступают. Что делать? Муж и говорит: "Придут большевики, нам капут". И поехали мы в Германию, очутились в Гамбурге, где его дед родился и дядя родной жил. Но не вышло нам радости. На мужа смотрели как на немецкого большевика, а я и вовсе русская, про меня и говорить нечего. Мужа во время бомбежки убило, осталась я одна-одинешенька со старым дедом. И нет мне никакого житья с немцами, сплошная каторга. Не выдержала, в сорок седьмом году дед умер, продала я этот дом, перебралась сюда, в Льеж, учительствовала, пока было силы, а теперь живу как придется. Конечно, хотелось бы на родине умереть, и чтобы похоронили на нашем погосте, да, видно, не судьба, никого там у меня не осталось.
Опять война хватает живых, и ничего тут не изменишь.
За мостом Татьяна Ивановна попросила остановить машину. Я удивился:
- Разве вы не поедете со мной к мсье Полю Батисту?
- Мой рабочий день кончился, - ответила она с натянутой улыбкой. - Я в гости не приглашена. Спасибо, что подвезли меня.
Ах вот оно что: президент дает мне уроки "демократии". Я увидел на углу цветочницу, выскочил из машины и преподнес Татьяне Ивановне букет пионов. Наконец-то ее улыбка сделалась естественной. Мы попрощались.
Дом президента расположен недалеко от центра на тихой улочке. Стиснутый с боков двумя такими же домами, он выглядел вполне пристойно, но недаром сказано: не дом красит человека. Горничная проводила нас на второй этаж. Мы оказались в просторной гостиной. Нас встретили две женщины в вечерних туалетах. Вот когда пошла светская беседа: мы так счастливы видеть вас, какая прекрасная погода, мы уже думали, что вы не можете оторваться от прелестей Льежа, это великолепно, манифик, гран мерси, в это время года всегда прекрасная погода, какой прелестный оранжад, разрешу себе еще глоточек, как вам понравился собор святого Павла, не правда ли, он восхитителен, он неподражаем, а Дворец Правосудия, это изумительно и благородно с вашей стороны, если бы не моя мигрень, я непременно сопровождала бы вас, еще глоток оранжада, мой молодой друг, извините мне мою мигрень, о, вы завтракали у синьора Тулио, это шарман, там так мило в любое время суток, вы так внимательны, нет, нет, вам необходимо побывать в музее Курциуса, чудесный вояж, еще раз гран мерси, еще глоток, я непременно там побываю...
Мадам президентша оказалась высокой сухой женщиной с тонким болезненным лицом. Другая назвалась Анастасией Ефимовной, урожденная Буш; она была седовласой, рыхлой, с породистым лицом, на руках браслеты и перстни. Мадам де ла Гранж разрешила себе лишь бирюзу с чернью; настоящий бомонд, правда, несколько одряхлевший.
Женщины шелестели тихими голосами, закатывали глаза, всплескивали ручками. Даже сам президент начал говорить чуть ли не шепотом, а Буш переводила с великолепным прононсом.
Поль Батист продемонстрировал свой кабинет: тесные полки с книгами, на столе в поэтическом беспорядке раскиданы рукописи и словари: президент занимается на досуге французской филологией. Над столом две фотографии в деревянных рамках: представительный генерал при полном параде и штатский мужчина с задумчиво-печальным лицом. Президент пояснил:
- Это генерал Пирр, командующий Армией Зет, в штабе которого я был связным. На второй фотографии изображен мой незабвенный кузен Мишель Реклю, о котором я вам уже рассказывал. Он погиб в день освобождения Льежа буквально у меня на руках. Похоронен в партизанской могиле. Мы с ним очень похожи, не правда ли, мой юный друг? Только Мишель здесь на двадцать четыре года моложе меня.
- Вы прекрасно выглядите, мсье президент, - отозвался я с должной светскостью. - Никогда не скажешь, что между вами и кузеном столько лет разницы. Правда, особого сходства я не улавливаю.
- Все, кто знал нас, говорили, что мы весьма похожи, - настаивал президент, обольстительно улыбаясь. - Бедный кузен, он мог бы еще долго жить и наслаждаться жизнью...
На пороге возникла горничная: кушать подано. Мы двинулись в столовую. Старинный стол заставлен тарелками, тарелочками, вазами, бокалами всех видов и назначений. В каждом приборе по три ножа с монограммами. В плоской хрустальной вазе плавают бутоны роз.
И что же я? "Да, да, мадам, масса незабываемых впечатлений, какая прелестная спаржа, гран мерси, вы очень любезны, ах, эти розы, шарман, манифик, о да, обожаю паштет из гусиной печенки, вы так внимательны, мерси".
Развернул хрустящую салфетку, в углу ее красными нитками вышита вязь из пяти букв: П.Б.Д.Л.Г - вот какая великолепная монограмма у моего президента! "Это манифик, необыкновенно тонкая работа, а сколько вложено труда, мадам де Ла Гранж своей рукой вышивала эти прелестные монограммы, это адорабль, не правда ли, мой юный друг..."
Командир сейчас обернется и скажет: "Виктор, кончай треп, займись делом!"
- Анастасия Ефимовна, извините, что прерву вас, я хотел бы воспользоваться вашим любезным присутствием на нынешнем торжестве и попросить вас перевести стихи, которые подарил мне мсье Поль Батист. Мне сказали, там есть баллада о человеке, который предал партизан.
- Мой друг говорит, - зашелестела Буш, - что он с удовольствием послушает, как звучит эта прелестная баллада на русском языке. Он спрашивает, кто переводил вам ее?
- Барон Мариенвальд. Правда, по памяти.
- Не правда ли, барон прекрасный человек? В последние годы он ведет несколько замкнутый образ жизни, но, говорят, у него предстоят перемены...
- Простите, вот брошюра. Я правильно открыл?
Она нацепила очки, долго читала, пришепетывая губами, потом начала нараспев:
- Уже минуло двадцать лет... Наши друзья погибли за родину, но гибель их не была напрасной, и мы не забудем их. Они покинули своих детей и жен, чтобы отстоять справедливость на нашей земле. Но однажды студеной ночью сорок четвертого злой человек выдал наше убежище людям, одетым в серое. Земля Валлонии впитала кровь одиннадцати мучеников из разных стран. Для Сопротивления Арденн это была горькая битва, и убийцы были удивлены, что не смогли покорить тех людей, которых они считали жалкими бандитами. Прохожий, остановись и задумайся перед этими печальными камнями и, если ты добрый христианин, помолись об усопших.
Все сходилось, все! Правда, о мосте там не было ни слова, только об убежище, но это ведь стихи, они имеют право на поэтическую вольность.
- Шарман! Манифик! - шептал президент. - По-русски это звучит столь же красиво?
- Адорабль, - шелестела мадам.
- Наверное, я скверно перевела, - извинялась Анастасия Ефимовна. - Я чувствую, что стихи написаны сильно, с искренней болью, но я же не профессиональный переводчик.
- Почему только там сказано: "Студеной ночью..."? - мимолетно удивился я и похолодел, поняв, что сейчас все обрушится.
- Вы очень тонко заметили это, мой юный друг. В стихах написано буквально "февральской ночью", но по ходу перевода я подумала, что "студеной" звучит более поэтически, не так ли? - Голос ее становился все тише, вот-вот совсем заглохнет. Нет, все же она дошелестела: - Я вижу, вы прекрасно чувствуете язык поэзии...
Черт бы побрал всех этих "друзей". Окончательно все запутали. "Кабаны" погибли в июле, а тут февраль. Все сошлось - кроме зимы и лета.
- Что же стало с предателем? - спросил я, будто этот вопрос должен был принести мне облегчение. - Его поймали?
Президент Поль Батист де Ла Гранж поднял колокольчик, лежавший на краю стола. Раздался мелодичный звон. В дверях возникла горничная с подносом. Президент отдал ей распоряжение и грациозно опустил колокольчик.
- Итак, вы хотели узнать о предателе, - нашептывала над столом урожденная Буш, словно бы не замечала горничную, которая в это время ставила перед ней свежую тарелку. - В самом деле, говорит мой друг, эта история весьма поучительна. Немцы заслали предателя в отряд, чтобы узнать, где находится убежище Виля. Предатель вошел в доверие к партизанам, разведал дорогу и подступы к штабу - и все это сообщил немцам. Четыре немецких танка и рота солдат на рассвете ворвались на лесную дорогу, которая вела к убежищу Виля. Начался неравный бой. Партизаны мужественно оборонялись, подбили, как говорится на военном языке, головной немецкий танк. Кровопролитный бой продолжался до самого вечера. Одиннадцать человек отдали свои жизни в этом бою, но, когда немцы ворвались в убежище, там уже никого не было: партизанское соединение вместе со штабом скрылось в соседнем лесу. После войны предатель был разоблачен. Его звали Рене Детай. Он был предан суду и приговорен к расстрелу. Мой друг Поль Батист присутствовал при этой казни. Детая расстреляли в цитадели, у той же стены, где немцы уничтожали свои жертвы*.
