Всегда при упоминании о доме и о своей матери сильное душевное волнение отпечатывалось на его лице, настоящее воодушевление. У него была такая славная мать. Никто и представить себе не мог, какая это важная дама, если бы только они знали! Он уселся писать телеграмму с высоко вздымающейся грудью, и общество подписалось.
— Спасибо! — сказал он. Они должны были служить свидетелями, что его матери нечего беспокоиться за него.
Он сумел даже затеять разговор с фрекен Эллингсен в таком тоне, как будто бы с нею ничего и не произошло; да, он даже прямо-таки завел речь о герцогине и сказал фрекен комплимент по поводу ее рассказа. Он сделал это так изящно, без всякого преувеличения.
— О, я знаю гораздо больше, — подхватила она, — я могла бы рассказать, что случилось с нею в конце концов, если бы смела. Но ведь я связана присягой. Вы не заметили разве, что я должна была остановиться?
— Да, и я дивлюсь вашему самоотречению — не докончить такую интересную историю.
Грохот колес экипажа донесся снизу, со двора, и Бертельсен сказал в шутку:
— Ну, теперь вам нужно бежать вниз, Робертсен, принимать гостей. — Но так как никаких гостей в санатории не ждут, то адвокат рассмеялся только и остался на месте.
— Не шутите очень-то, — сказал он, — я поместил в газетах, что у нас здесь имеются граф и принцесса. Это уж, наверное, подействует.
Но в этот момент произошло нечто: граф сделал судорожное движение головой, как будто бы у него в горле что-то застряло. Он выхватывает из кармана свой носовой платок и подносит его ко рту, затем смотрит в него и словно не верит тому, что он видит, встает, подходит к окну и смотрит на него еще раз.
— Что это? — спрашивает фрекен д'Эспар с испугом. Господин Флеминг не отвечает.
— В чем дело? — переспрашивает она и вскакивает из-за стола.
Господин Флеминг отирает рот и прячет носовой платок.
— Пустяки, — говорит он и садится обратно на свое место.
Но все видят, что что-то такое произошло, этого нельзя скрыть. Господин Флеминг поднимает бокал и осушает его. Лицо у него очень серое, бледное.
— У вас маленькое пятно здесь, — говорит ему фрекен д'Эспар, показывая пальцем.
— Где?
— Да вот здесь, у самого угла рта. Если хотите, дайте мне ваш носовой платок.
— Спасибо, я могу сам. — Он встает, идет к зеркалу и приводит себя в порядок. Фрекен д'Эспар следует за ним глазами. Внимание других также возбуждено.
Держится он прекрасно, его слова и движения не носят отпечатка никакой суетливости, но лицо его словно осунулось и похудело. Прочие члены общества стараются не дать заметить, что они чуют что-то недоброе, но фрекен д'Эспар уставляется полными ужаса глазами на больного и в порыве безотчетной нежности кладет свою руку на его руку. Их взоры встречаются. «Спасибо!» — шепчет он. Если на нити, соединяющейся их, запутался сегодня узелок, то теперь он развязался.
— Я сбегаю за доктором, — говорит она.
— Доктором? — переспрашивает он, пытаясь представиться удивленным. — Совсем не к чему, это пустяки. Но раз вы об этом заговорили, так единственное, что может быть нужно было бы, — это немножко льду.
— Вам не по себе? — осведомляется адвокат. — Доктор явится моментально. — Он встает, звонит и дает горничной приказ отыскать доктора.
В то время, как они ждут, все стараются быть веселыми и беспечными. Господин Флеминг противится тому, чтобы покинуть компанию и пойти лечь в постель: «Почему это мне первому нужно расстраивать общество?» Ему приходится, однако, еще раз прибегнуть к помощи носового платка и пойти к зеркалу обтереть лицо. Он так же спокоен и так же владеет собой, как и в первый раз. Он не вносит никакого замешательства. Но в комнате Бертельсена уже нет больше прежнего веселья, праздник кончился.
Инспектор Свендсен постучал в дверь, вошел и сообщил, что консул сейчас сидит внизу; не желает ли господин адвокат поздороваться с ним.
— Кто?
— Консул Рубен, этот самый, муж фру Рубен; он приехал.
Адвокат ничего не знал о том, что должен приехать консул Рубен, но он тотчас же встает и просит общество извинить его. Он обращается к Бертельсену и повторяет то, что он говорил уже раньше:
— Не шутите над тем, что будут новые гости, вот уже начинают приезжать консулы.
Инспектор было уже ушел, когда господин Флеминг позвал его обратно. О, господин Флеминг выглядит, как сама смерть, но он еще жив, он еще мыслит и чувствует. Он моргает, дышит, находится в полном сознании. Он сжимает и разжимает руки как хочет, он не умер. И он протягивает инспектору телеграмму, адресованную матери, в Финляндию, и поручает ему послать ее на станцию сегодня же, немедленно.
Она уже не соответствовала более истине, эта телеграмма, — сейчас господин Флеминг не мог уже со спокойной совестью хвастать своим вновь обретенным здоровьем. И все же он отправил эту телеграмму своей матери. И его совестьто, по-видимому, и вдохновила его на этот шаг.
Много чего стало случаться теперь. Люди копошились друг возле друга. А тут еще начала хозяйничать смерть. Она выбирала свои жертвы по произволу, как попало.
Господин Флеминг лежал в постели — вначале со льдом и во рту, и на груди, из-за своих кровотечений. Но когда они прекратились, он опять поправился и сидел на кровати, убивая время и раскладывая пасьянсы. Фрекен д'Эспар побывала с весточкой от него у Даниэля и передала ему поклон от господина Флеминга, сообщив ему, от имени больного, что он простудился и в ближайшем будущем не может явиться за своей простоквашей, но, как только поправится, непременно заглянет опять.
Как раз на этой прогулке фрекен д'Эспар и попался бык. С мычанием бежал он вслед за ней, и фрекен, сильно запыхавшись, прибыла обратно в санаторию.
Да, бык расхаживал все по-прежнему в тех местах. Санатория пожелала было купить его немедленно, но. Даниэль и слышать не хотел о продаже его до осени, когда он выходится как следует на подножном корму, прибавит в весе и станет полноценным. Так проходил день за днем, а дело все оставалось не решенным. Адвокат Робертсен также уехал опять в свою контору в Христианию. Особенного внимания не вызвало и то обстоятельство, что фрекен д'Эспар подверглась преследованию быка. Фрекен отнюдь не пользовалась таким всеобщим расположением, чтобы кто-нибудь взял ее сторону. Наоборот, другим дамам казалось, что фрекен д'Эспар отлично могла бы обойти место, где пасся бык. Что ей там нужно было!
Прибывали гости. Прибыл консул Рубен, за ним последовало в тот же день два-три других пансионера. Наконец, в конце недели, приехало, через Дувр, целое общество, несколько человек, и поселилось в Торахусе. По-видимому, предсказание адвоката Робертсена начинало сбываться; реклама о постоянном пианисте и знатных гостях, графе и принцессе, подействовала в смысле привлечения публики в заведение. «Где здесь граф?» — спрашивали дамы. «А где принцесса?» — спрашивали и дамы, и мужчины. Эта горная санатория становилась людной, делалось большим курортом. Зданию угрожала опасность быть переполненным, и что будет тогда?
Оказалось, что к осени придется отделать еще много комнат, чтобы санатория могла встретить в полной готовности ближайшую весну. Пока что комнат здесь было достаточно, но не все были готовы; в них не хватало обстановки, в некоторых комнатах не было печей. Тесноты еще не было, некоторые из гостей не имели времени, другие — средств на более продолжительное пребывание в Торахусе. Они уезжали после нескольких дней или какой-нибудь недели пребывания и уступали место новому потоку. Постели меняли владельцев, не успевая даже остыть.
Консул Рубен приехал навестить свою жену. Он был из тех, у кого всегда мало времени, и не мог оставаться здесь долго. Уже в первый вечер, сидя в комнате своей жены, он выказал признаки нетерпения. Он спросил свою жену о даме — где же эта дама? — поинтересовался он.
Фру Рубен, необъятно толстая, с трудом дыша, встала и пошла к двери. О, она была так тучна, она переваливалась на ходу как утка. Даже когда она спускалась с лестницы, она отдувалась, словно подымаясь по ней. Она открыла дверь, выглянула в коридор и закрыла дверь вновь. Все было спокойно.
— Здесь так слышно, — предупредила она, — говори тише! Эта дама? Да ведь это вовсе не какая-нибудь обыкновенная дама. Она придет, когда сама того пожелает, или совсем не придет. Мы не можем послать за ней.
Консул недоволен этими церемониями и всем вообще:
— Зачем ты велела поставить здесь эту добавочную кровать? Разве я не мог получить отдельной комнаты?
Жена отвечает уклончиво:
— Это горничная. Я не знала — здесь, может быть, все занято.
— Вздор! Здесь задохнешься, в этой конуре. Я спрашиваю, чего хочет эта дама?
— Чего она хочет? — фру Рубен начинает говорить и разъясняет положение дамы. — Она попала в крупные затруднения, она не спит по ночам, ей приходится вести бродячий образ жизни, несчастный она человек, в разлуке со своим мужем; нет у нее дома, негде преклонить голову…
