и все, – сказала я.
– Нет, ну что-то же должно было произойти дальше, – сказала она. – Что произошло дальше?
– Не знаю. Когда я встала, ее уже не было, – сказала я. – Одеяло аккуратно сложено на диване. Пес с жалобным видом сидел у двери. Ботинки она забрала. И «савлон» тоже. Я обрадовалась, что она взяла «савлон». Хорошо бы кому-то взглянуть на ее ожог.
– Но птица, птица у нее на плече, – сказала она. – Это же кроншнеп?
– Не знаю, – сказала я. – Понятия не имею. Если честно, это было что-то фантастическое. Как птица с таким длинным клювом могла не ломать его всякий раз, когда пыталась что-нибудь съесть?
– Значит, эта девушка у тебя в доме, – сказала она, – она ведь олицетворение?
– Нет, – сказала я. – Конкретный человек.
– Видéние, – сказала она, – конкретного человека, изготовившего замок Бутби, так ведь?
– Нет, она была в полном неадеквате, чем-то упоротая, – сказала я, – говорила на шизовом наркоманском жаргоне, вломилась ко мне в дом и украла у меня ботинки, потому что кто-то украл ее собственные. К тому же я до сих пор не могу оттереть с ковра птичье говно.
Мартина Инглз попалась на крючок.
Она потерла руками лицо, прикрыла руками рот, затем отняла их.
– Девушка. В смысле, почему бы и нет? Почему для нас невозможно такое вообразить? Ручаюсь, что такие мастерицы были – так должно быть. Но ручаюсь, что их было немного. «Котлы, замки, дверные петли, отделка хорошо получается».
Она покачала головой.
– Еще и выгнали за прелюбодеяние – ну, это уж точно могло произойти. Существовал свод правил для учеников кузнеца, и прелюбодеяние действительно находилось под запретом: ученикам не дозволялось никакого прелюбодеяния. Плюс этот след от ожога, который ты заметила. Какой он был формы?
– В виде раскрытого птичьего клюва, – сказала я. – Математический знак «больше чем». Ярко красный и сильно воспаленный – между ключицей и грудной клеткой.
– Клеймо в виде буквы V, – сказала она. – Для бродяг-вагантов.
– Она-то уж точно на улице жила, – сказала я.
– Ордонанс о рабочих 1349 года [18], – сказала Мартина Инглз. – А затем различные акты о бродягах в последующие двести-триста лет. Букву V выжигали на груди или на лице, если у тебя не было работы или ты не относился к приходу. Прихожане не желали ни за кого переплачивать, и потому выжигали на коже у людей всевозможные буквы. Буква V предназначалась для бездомных и скитальцев, типа бродячих лицедеев, я имею в виду актеров, танцоров, исполнителей – короче, артистов. Также клеймили тех, кого называли «египтянами», – отсюда английское слово gypsy, «цыган». В сущности, всех, кто хотя бы отдаленно казался чужаком. Даже повесить могли.
– Ага, но это же никакая не история из прошлого, – сказала я, – а наше время. Это была какая-то несчастная современная девочка с улицы. Я заметила, как она морщилась от боли, смазывая ожог «савлоном».
– Это тоже история, – сказала она. – Она творится у нас на глазах. Ты не думаешь, что, возможно, она на самом деле говорила все время не «выбор за вами», а «обувь за вами»?
Я пожала плечами.
– А законы для бедных принимались специально для того, чтобы зафиксировать местонахождение людей, – сказала она. – Они не могли безнаказанно скитаться. Их заставляли работать там, где они зарегистрированы. Законы сначала ввели из-за Черной смерти, ведь умерло так много людей, что местные трудовые ресурсы совсем истощились. А потом был Акт об огораживании, общинную землю изъяли из общего пользования, и люди больше не могли свободно пасти скот или собирать топливо. Хитрый способ принуждения к труду. Затем, после демографического взрыва, бродяг стало хоть отбавляй. Еще больше людей публично клеймили каленым железом – идеальное средство удержать всех остальных на своих местах.
– V значит «выброшенный», – сказала я.
– Виктимизированный, – сказала она.
– Визитерша, – сказала я.
– В отличие от, – сказала она.
– Прошлое – в отличие от настоящего. Мы – в отличие от них, – сказала я.
– Вип-зона, – сказала она.
– Ха, – сказала я. – «V» – был такой сериал в 80-х, там помешанные на власти пришельцы приземлялись на космических кораблях в разных городах Земли, делая вид, будто желают нам добра, но в итоге оказывались монстрами [19].
– Вряд ли я смотрела, – сказала она. – Но V значит «виктория». Супер!
– Вольты, – сказала я.
– Велосипед, – сказала она.
– Вирус, – сказала я.
– Вакцина, – сказала она.
– Виртуальный, – сказала я. – Приятно было поговорить, пусть и виртуально.
– Нет, не уходи, – сказала она. – Еще рано. V – такой вырез.
– Что-что? – сказала я.
– V-образный вырез. А еще V – это корейская поп-звезда.
– Кто? – сказала я.
– V из BTS [20].
– Откуда? – сказала я.
– Они гендерно нейтральные, – сказала она. – Как и одна из моих дочерей. Раньше их назвали бы поп-группой. Каждая их песня изменяет мир. Ну, так мне говорили. Музыка уж точно супертанцевальная.
– Откуда ты вообще это знаешь в нашем-то преклонном возрасте? – сказала я.
– Иду в ногу со временем, – сказала она.
– Кстати о птичках, – сказала я.
Я притворно взглянула на запястье, где не было никаких часов.
Она кивнула и серьезно посмотрела на меня через виртуальное пространство.
– Спасибо, Сэнд. За V – воображение и визитершу.
– Говорю же тебе, – сказала я. – Это был реальный человек в моем доме, реальная воровка, реально обкуренная, реально замызганная, реально смердящая, реально раненая, с реально свежим ожогом на ключице.
Мартина Инглз снова кивнула.
– Я даже почувствовала этот запах жженой земли, – сказала она.
– Это симптом, – сказала я.
– И сейчас я вижу, как она раздувает в кузнице мехи, в смысле, явственно вижу.
– Еще один симптом, – сказала я. – Тебе нужно сдать анализ.
– Ты в буквальном смысле что-то отперла, – сказала она. – Не просто для меня, а внутри меня. Тем, что сделала это для меня. Сегодня я уж точно буду спать. Она же назвала себя целительницей? Ты подарила мне своего рода исцеление. Боже. Странное… объемное чувство. Как ты это сделала?
– Всего хорошего, – сказала я.
Я навела курсор на кнопку «выйти» и кликнула. Экран снова спросил меня, уверена ли я, что хочу выйти?
Да.
– Возможно, я ждала тебя всю свою жизнь, – сказала Мартина Инглз.
– Пока, – сказала я.
Я вырубила ее одним кликом.
Выключила компьютер.
У меня на столе рядом с экраном стояла распечатанная копия картины Уильяма Блейка.
На ней ребенок находится в какой-то комнате. За спиной у него – закрытая дверь, занимающая всю картину. Ребенок худой, помещен не по центру и стоит, сцепив руки, словно умоляя или молясь, но прямо, а не раболепно согнувшись, и взгляд его устремлен поверх голов смотрящих на картину, словно сразу позади нас присутствует нечто страшное, вызывающее благоговейный страх.
Ребенок беззвучно произносит слово «пожалуйста».
Напротив двери, за спиной у ребенка, собака полностью перекрывает путь к побегу. Она гораздо больше и внушительнее ребенка, а ее морда задрана вверх, словно собака воет.
Опасна она или несет благо? Она смахивает на массивную заслонку дымохода, так что кто знает? Мы знаем лишь о ее огромных размерах и немом вое, что доносится из ее пасти и звучит между нею и ребенком.
Из этой комнаты не выбраться. Откуда-то в нее проникает свет, но клиновидными лучами, словно прибавляя к двери еще больше запоров.
«Дому жребий безысходный / Предвещает пес голодный» [21].
Я не рассказала Мартине Инглз (я это… э… удалила), что также видела, как девушка подошла к каминной полке у меня в спальне и взяла оттуда когда-то подаренные мне отцом часы (зеленые лакированные часы, которые его мать купила в «Вулвортс» между двумя войнами), прошла в моих ботинках, держа часы в вытянутых руках, до самого окна, а затем швырнула их в окно, и они вдребезги разбились об асфальт.
Затем осколки часов (клянусь, что видела это своими глазами) сами собой поднялись с тротуара и подлетели к верхнему краю оконной рамы, где и повисли в воздухе снаружи дома – порознь, но притягиваясь друг к дружке, словно могли снова принять форму часов, мало того, к этому жадно стремились.
Так и произошло: из осколков старых часов получились новые, с узором из запечатанных трещин, похожие на глазурованную состаренную керамику.
Девушка высунулась из окна, потянулась к старо-новым часам, пронесла их обратно через всю комнату и поставила туда, где они изначально стояли на каминной полке.
Затем девушка свернулась калачиком и уснула на полу под книжными полками, а ее птица – на пару полок выше, на книжках в мягкой обложке, засунув внутрь себя свой клюв задом наперед. Отцовская собака уснула рядом с девушкой, положив голову на лапы, как делают собаки,
