отношениях, ибо они возбуждали в нем участие, и графини всегда радовались его посещениям, хотя редко ему случалось быть одному у них: мачеха до такой степени боялась какой-нибудь интриги, что готова была заподозрить в посредничестве и старого доктора.
Эмма первая весело приветствовала Милиуса и кликнула сестру из другой комнаты:
— Иди же, Иза! Приехал добрый наш доктор!
Милиуса усадили в кресле. Он старался быть как можно веселее, чтоб доставить бедняжкам хоть немного развлечения.
— Уважаемые графини, — сказал он, — часы наши или скорее минуты сочтены; если у вас есть какая-нибудь жалоба, желание, приказание, то говорите, ибо я боюсь, что вот-вот прозвонят к обеду.
— О, нет! — воскликнула Иза. — Разве людоедка пришлет за вами. Сегодня будут там не скоро обедать: приехал галичанин, для которого готовят торт и мороженое.
— Галичанин, гм! — сказал доктор, улыбаясь. — На которую же из вас он метит?
— Ни на одну, — отвечала Иза. — Эмма не имеет охоты к замужеству, а мне он не нравится.
— А мачехе?
— Это другое дело, и на это я не рассчитываю.
— А вам он не нравится? Но почему же, если позволено спросить.
— Спросить позволено, но объяснить трудно, — шепнула старшая.
— В таком случае я объясню, — быстро сказала Эмма. — Я выдам Изу, изменю ей.
— Хорошо, измените, — сказал доктор.
— Она, Бог знает, чего наговорит! — воскликнула Иза.
— Нет, нет, я скажу только правду, — молвила Эмма и, наклонясь к доктору, шепнула ему, — Иза влюблена!
— А! — сказал Милиус, притворно ломая руки. — Не в того ли незнакомца, молодого человека, который явился в лесу близ корчмы?
Сестры переглянулись и побледнели, в особенности удивилась Иза и почти в испуге обратилась к Милиусу:
— Откуда же вы знаете об этой встрече?
— Я? Мне все известно, — отвечал доктор спокойно. — И я очень счастлив, что могу на это фантастическое явление бросить луч света, который уничтожит все очарование.
Иза с гордым выражением лица, как бы обидевшись, молчала, а Эмма, словно говорила ей глазами: видишь!
— Кто же это был, и как вы об этом узнали? — спросила старшая.
— Знаю случайно от одного знакомого, который смотрел со стороны и видел только движения, но не слышал разговора.
— А! Слава Богу! Значит, говорил не он!
— Конечно, не он, потому что, выгнав его из дома, я не имею с ним более сношений, — заметил доктор спокойно.
— Что это значит? Объясните, пожалуйста! — воскликнула Иза. — Вы смеетесь надо мною?
— Нимало, — отвечал доктор. — Ив доказательство я расскажу вам историю. Назад тому лет двадцать с лишком, меня однажды позвали к больной, бедной женщине, которая была уже при смерти. Я увидел несчастную, покинутую мужем женщину, еще молодую, по-видимому, когда-то красивую, которая догорала от голода, нужды и огорчений, и вдобавок с новорожденным младенцем на руках. Меня позвали в то время, когда уже нужен был священник. Она, однако же, собралась еще с силами и заклинала меня взять под мое покровительство сиротку. Я взял ребенка, воспитал его, выучил, утешался им и дождался из него гениального чудовища — без сердца. Очень боюсь, чтоб вашим таинственным незнакомцем не был мой пан Валек.
Иза слушала с напряженным вниманием, но история не произвела на нее того впечатления, какого, может быть, доктор надеялся, и на которое рассчитывал: для мечтательного существа таинственность имела свое обаяние.
— Кто же были его родители? Доктор подумал и сказал хладнокровно:
— Какие-то бедные, неизвестные мещане.
— Чем же он провинился перед вами? — спросила спокойно Иза.
— Принуждал меня уважать его, как гения, — сказал, смеясь, доктор, — ив силу своей гениальности обращался со мною, как… с последним слугой, так что я не в состоянии был выдержать. Он упрекал меня в том, что я дурно воспитал его.
Иза насмешливо посмотрела на Милиуса и, не говоря ни слова, медленно отошла от него. Доктор почувствовал, что ошибся насчет последствий, но уже не смел ни распространяться, ни настаивать.
Эмма тоже следила за выражением лица сестры и не вполне ясно прочла, что делалось в душе последней.
В течение этих дней воображение Изы так сильно работало, она так распалила его, что уже идти назад было ей невозможно. Все, что услышала от, Милиуса, она обратила в пользу незнакомца. Она была влюблена, может быть, не сердцем, а находилась под влиянием безумной, самой опасной любви, живущей в голове, и которой нельзя сломить ничем.
Хотя доктор был опытен и хорошо знал людей, однако промахнулся в этом случае. Иза сумела обмануть его притворным равнодушием, развеселилась, начала смеяться, шутить, и даже успокоила испуганную Эмму. Милиус подумал, что едва начатый роман окончился ничем.
Доктора вскоре позвали к обеду, потом он с графиней навестил еще больного и уехал обратно в город.
Намерение его разочаровать Изу привело к совершенно противоположным последствиям. Смотря со своей точки зрения на будущее, Иза предвидела в нем свободу после долгой неволи, перспективу славы, которая должна была окружать гения, одним словом, различные упоительные надежды. Но, заметив, что все противились этому, не исключая даже Эммы, она сосредоточилась в себе и обдумывала средства завязать ближайшие сношения с тем, которого голова ее выбрала так смело с первого момента встречи.
Зная положение Туровского палаццо и его обычаи, можно судить, как трудна была подобная программа; но Валек Лузинский, со своей стороны, задался смелой мыслью жениться на графине. Он тоже искал средств сближения с Изой.
Но с обеих сторон это не была любовь. Валек, как мы уже говорили, давно был влюблен в панну Идалию, которая безжалостными над ним насмешками вызвала наконец то чувство, которое, как уксус из вина, зарождается из любви, и чем последняя была сильнее, тем сильнее делается и ненависть. На дне этой страстной неприязни, может быть, и оставалось еще немного прежнего чувства. Валек также не влюблялся в графиню — наружность обеих сестер не представляла ничего привлекательного. Изе было лет двадцать с лишком, горе состарило ее очень рано, а благородные черты лица ее не имели того очарования, которое покоряет сразу; привязаться к ней было можно, но влюбиться в нее нельзя.
Но Валек и не думал о любви; им владело честолюбие, ему нужно было гласное торжество, которое отмстило бы за него панне Идалии, возвысило его в глазах доктора, и, может быть, тут примешивалась мысль, что богатство избавит его от труда, даст готовую рамку для оправы гения, а также мысль отомстить за отца. Кто знает, что он думал! Довольно сказать, что им овладела не та любовь, о которой он мечтал прежде и от которой отрекался так легко.
На нескольких словах графини он основывал
