правда?
Он вытягивает палец к ней, тычет ей в грудь.
— Меня? — удивляется она.
Он кивает с веселой улыбкой.
— Тогда ты напишешь меня, а я потом добавлю пейзаж?
— Хорошо.
Он показывает ей на большой валун. Туда она должна сесть. Она смотрит, как он берет кисточку и задумывается. Наконец он окунает кисточку в первую краску. Со своего места она не видит какую. Зато слышит прерывистое трудное дыхание. Он дышит все хуже с каждым днем.
— Все хорошо?
Уже, наверно, час, как он склонился над картиной, и Жоанна чувствует, как горят ее плечи. Она, наверно, обгорит.
— Почти, — говорит он.
Он делает последний мазок кисточкой там, еще один сям и манит ее. Она незаметно улыбается, увидев грубые и неровные мазки картины, но очень быстро ее улыбка сменяется чем-то другим. Удивлением. Потому что женщина на картине, сидящая на валуне, хоть и немного несуразная, выглядит другой. У нее темные волосы, гораздо темнее ее, и подстриженные коротко, до плеч. Но это еще не все. На ней белое летнее платье в красный горошек и белая шляпа.
Эмиль ждет ее реакции, улыбаясь. Жоанна хмурит брови.
— Это я? — спрашивает она как может естественно.
— Ну да!
Он, кажется, не видит проблемы. Она замечает:
— У меня красивое платье…
Но он только встает и говорит ей:
— Твоя очередь. Ты должна добавить пейзаж.
В траве сидит по-турецки, прислонясь к дереву, десятилетний Эмиль. Он на свадьбе своей тети. Этим летом он в Экс-ан-Провансе. Звонят церковные колокола. Стучат каблучки невесты по булыжнику переулка. Гости идут за новобрачными к машине. Маржори держится позади. Ей исполнилось четырнадцать лет. Они теперь почти не разговаривают. Она его достала. И потом, она стала странной. У нее прыщики на лице и пластинка на зубах. Она развешивает смешные постеры в своей комнате, а ее подружки квохчут как куры, вместо того чтобы нормально смеяться. Сегодня она заявила, что не пойдет на свадьбу, потому что платье ее полнит. Родители настаивали, и она в конце концов пошла, ворча. Она держится позади, скрестив на груди руки. Эмиль подходит к ней, когда новобрачные под аплодисменты садятся в машину. Они оба не говорят ни слова. Смотрят на толпу, которая рассеивается и болтает группками. Он вдруг слышит, как Маржори шмыгает носом, и поворачивается к ней.
— Что с тобой?
— Ничего.
— Скажи мне…
— Ничего, говорю тебе!
Он пожимает плечами, прикидываясь равнодушным. Большего и не надо было, чтобы Маржори выдала наконец, что ее мучит.
— Я никогда не буду такой красивой, — мрачно заявляет она.
Эмиль изумлен.
— Не такая уж она красивая для невесты. Ей уже сорок лет, и у нее нос крючком.
Маржори смеется сквозь слезы.
— Нет, я не про нее.
— Ты не про тетю Элен?
Маржори качает головой.
— Нет… Я про маму.
Эмиль смотрит в ту же сторону, что и она. А она смотрит на маму, оживленно беседующую с другими гостями в нескольких метрах от них. Он никогда не обращал внимания. Разве его мама красивая? Конечно, все мамы красивые, когда ты маленький. Он никогда об этом не задумывался. Но сегодня, среди группы, беседующей на церковной паперти, она действительно сияет красотой. Только ее и видно среди всех гостей. Может быть, из-за широкополой белой шляпы… Но не только. Она так мягко и спокойно держится. И потом, на ней красивое летнее платье. Эмиль только сейчас это заметил. Белое платье в красный горошек. Она в нем похожа на девочку или на принцессу из мультика. Такая изысканная и кокетливая.
Он долго смотрит на нее, стоящую среди гостей, в белом платье в красный горошек. Он хочет запечатлеть этот мамин образ в своей памяти.
Рядом с ним Маржори бормочет, всхлипывая: «Скажи, я по сравнению с ней уродина!», но он ее не слышит.
Жоанна ждет, когда высохнет краска, чтобы положить холст в рюкзак. Ждет до завтрашнего утра. Прежде чем положить в рюкзак, она тщательно заворачивает его в одежду. Не хочет, чтобы полотно испортилось… За женщиной в белой шляпе и белом платье в красный горошек она нарисовала поляну, на которой они находятся. Зеленую траву. Скалы. Каменистую дорогу вдали. Лиственницы. Зубья Ансабера, вырисовывающиеся на фоне синего неба с круглыми белыми облачками. Картина получилась странная, немного несуразная. Непонятно, что делает эта дама в наряде балерины посреди диких гор.
Еще три дня они идут до хижин Ансабера. Эмиль устал, дышит все труднее, и им приходится остановиться на целый день. Она дает ему поспать в палатке, а сама тем временем стирает их одежду в ручье и сушит ее на солнце.
Когда они наконец добираются, Эмиль ослеплен видом. Он с трудом переводит дыхание, стараясь окинуть взглядом все одновременно. Они находятся на зеленеющем плато, которое окружают и охраняют самые красивые вершины Пиренеев: гордые зубья Ансабера, пик де Петражем, пик Ансабер. Посреди этой мирной долины стоят три настоящие пастушьи хижины из старых камней, их жестяные крыши, видно, много раз латали за долгий век. Слои наложены один на другой на остове. Каждая хижина защищена большими каменными глыбами. Здесь царит полный покой. Даже грифы парят в небе неслышно, словно уважая тишину этого места. Жоанна делает несколько шагов и кладет рюкзак у подножия большого валуна.
— В самой маленькой хижине еще живет пастух. Две другие предназначены для туристов, но за ними никто не смотрит. Я читала, что условия там спартанские. Только стены, пол и крыша.
Эмиль ее почти не слушает. Он кружит на одном месте, чтобы охватить взглядом открывающуюся панораму. Пустынная долина, зеленая и гладкая, среди гор, ларчик спокойствия под охраной известняковых гигантов.
— Как красиво… — восторгается Эмиль, опускаясь рядом с ней.
Она протягивает ему флягу, но он отказывается. Снова повторяет:
— Очень красиво. Как будто рай на земле.
Жоанна улыбается.
— Если бы здесь был рай, меня бы это устроило. А тебя?
Он кивает.
