. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Действие второе имело общий заголовок "Дуэты вождей" и начиналось картиной "Ленин и Сталин". После картины "Хрущев и Брежнев" сценарий внезапно прерывался, автор обращался ко мне как к предполагаемому соавтору:
"Дорогой товарищ соучастник! Теперь мы соратники по перу. Если ты работал с моим текстом от души, то сейчас оратория должна насчитывать не менее тридцати страниц - посчитай!
Получилось меньше?! Это плохо, ты должен был увеличить мой текст как минимум втрое. Положи его на место и исчезни - ты работал не от души. Я буду разговаривать с тем, кто - от души.
Дорогой Незримый Друг! У тебя получилось больше тридцати страниц чистого текста - молодец! Но еще рано расслабляться, впереди еще сорок пять ненаписанных страниц оратории. Так что давай закатывай рукава. Ты рассержен моими понуканиями? Не надо. В конце оратории тебя ждет искреннее письмо, прочитав которое раз и навсегда поймешь мое Великое Бескорыстие. (Пиши ноты легкой музыки, аэробики. Зачем? Читай дальше, включайся в творческий процесс.)".
Я не стал читать картины дуэтов Андропова и Черненко, Горбачева и Ельцина. Меня заинтересовало искреннее письмо "Незримого Друга", заставляющее раз и навсегда понять его "Великое Бескорыстие". Листая страницы, единственное, на что обратил внимание, - в дуэтах великих отщепенцев вместо известных исторических личностей фигурируют некие Кирил (с одним "л") и Кизиф (вместо Сизиф, что ли?..), к ариям которых в эпилоге прислушивается сам Господь. Имена отщепенцев казались весьма загадочными, пока не догадался их прочесть справа налево. Не понимаю, зачем Сахарова и Солженицына надо было зашифровывать?! Впрочем, ответы на все свои вопросы я нашел в заключительном письме автора.
"Дорогой Подельник! Ты понял, почему я отбросил - товарищ соучастник, соратник по перу, незримый друг? Молодец! Если оратория получилась такою, какою приснилась на новой кровати, - она будет воспринята как преступление века. Гордись, ты обречен на гонения: ссылку, тюрьму, а при очень уж благоприятных обстоятельствах, возможно, и на гражданскую казнь. Да, завидная творческая судьба! (Лучшие произведения всех времен и народов поначалу и не воспринимались иначе как в штыки, это уже потом приходило признание.)
Дорогой Подельник, готов ли ты пройти весь свой путь до конца?! Прекрасно! Я и не сомневался... а потому полностью отказываюсь от своего текста оратории в твою пользу. Теперь ты один пойдешь в кандалах в светлое будущее. Но не зазнавайся - преступление только созрело, но еще не состоялось. Написать ораторию - это меньше, чем полдела. Поставить ораторию на сцене какого-нибудь академического театра - вот презумпция, к которой надо стремиться. Иди, ты справишься - это мне тоже приснилось. Прошу об одном, если тебе захочется поделиться со мной гонораром - знай, что на премьере я буду сидеть в партере, в третьем ряду, на третьем месте. Когда тебя будут чествовать по окончании оратории (так всегда делается), ты можешь легким кивком и простертой рукой в мою сторону поднять меня с места и сказать во всеуслышание - вот человек, который первым поверил в мое эпическое полотно, поаплодируем ему! Это и будет мне гонораром, остальное тебе - Дивный Гений. До встречи на премьере! С уважением твой Незримый Инкогнито".
Великое Бескорыстие вначале изумило - надо же, встретимся на премьере, будет сидеть в партере, в третьем ряду, на третьем месте. Потом привело в трепет - это что же... вещий сон на новой кровати?! Прорицание гонений?! Ничего себе завидная творческая судьба - в кандалах... в светлое будущее!
Привиделись: завывающий февральский ветер, змеистая поземка бурана, отсекающая ноги впереди маячащим спинам, ржавое позвякивание кандалов в месиве снега, - и невольно почувствовал озноб - еще свои пророчества не расхлебал, а уже, спасибо, новые преподносятся.
Осторожно отложил в сторону ораторию - эти Незримые Инкогнито на кого хошь могут беду накликать.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
ГЛАВА 10
Мы все проходили историю древнего мира, средневековья и, конечно же, новую историю. Нам вдолбили в голову: первобытно-общинный строй, рабовладельческий, феодальный, капиталистический, коммунистический и даже азиатский! Впрочем, азиатский, следующий (по Марксу и Энгельсу) сразу же за первобытно-общинным строем, почему-то пропускали, и, наверное, правильно делали, в одном только коммунистическом строе столько этапов и ступеней от низшего к высшему, что можно голову сломать. И ломали...
В общем, все эти этапы постепенного перехода от одного к другому до того запутали меня, что я поневоле стал искать такие формы восприятия человеческой сущности, которые помогали бы раскладывать мои, пусть и незначительные, знания по полочкам. Да-да, чтобы можно было извлекать их в любое время для своего, так сказать, домашнего пользования.
Как ни странно, но помог мне в этом директор нашей сельской школы. Он преподавал нам русский язык, ботанику, историю и географию. Как сейчас помню его круглые взблескивающие очки, пеликаний подбородок, в котором он утапливал свою бороду; осторожно поводя головой, как бы набычиваясь, он раз за разом почесывал изнутри плотно сидящие, как пуговицы, фурункулы. Из-за этой болезненной привычки он часто произносил вместо буквы "и" - "ы", чем приводил нас в неописуемый восторг. Я просто захлебывался, плакал от смеха.
- Слезкын, выйды ыз класса!
Его профессорская рассеянность, точнее, забывчивость лучше всяких свидетельств убеждала нас в его недюжинном уме. Так, на уроке ботаники он мог преподать урок русского языка или географии. На истории мог оценить знания по ботанике. А иногда все четыре предмета он так искусно смешивал вместе, что мы уже и не знали, по какому из них получали отметки.
- Итак, босяк Слезкын, что ты можешь сказать нам о Рыге?
На школьном приусадебном участке мы в большинстве работали босиком и на его подковырки не обижались, напротив, мы воспринимали их как верх остроумия.
- Рига - это сельхозстроение с печью для просушки необмолоченного зерна. Иногда ригой называют простой сарай.
- Кол, товарищ Слезкын.
- Кол - заостренная толстая палка или столбик, к которому прибиваются жерди - например, в деннике.
- Я имел в виду не кол в деннике, а единицу в твоем дневнике, потому что Рыга - столица Латвийской Социалистической Республики.
Словом, благодаря директору школы я сделал в институте три важнейших открытия, определивших мое сегодняшнее понимание не только всей мировой литературы и искусства, но и понимание творческой личности, создавшей тот или иной шедевр.
В детстве и юности мы чувствуем себя вечными, как боги, - бессмертными. Мы торопим время, но "...медленно мелет мельница богов, некуда спешить бессмертным". А мы спешим поскорее вырасти, поскорее окончить школу, в сущности, спешим поскорее стать большими. Отсюда и непоколебимое убеждение, что мир с каждым прожитым днем движется от худшего к лучшему. Вот он, первый постулат: детству и юности присуще мыслить, что мир движется по спирали, как бы по винтовой лестнице - от низшей ступени к высшей.
Потом наступает молодость и вслед за нею или с нею - зрелость. Кажется, все доступно и все возможно, не хватает только времени, уж слишком быстро оно бежит, порою так, что и не угонишься. Но все же там, где за ним поспеваешь, вдруг бросается в глаза, что ты в некотором смысле похож на белку в колесе. Как бы резво ни бежал - бежишь по кругу, да и весь мир перед тобой похож более всего на замкнутый круг. Поневоле вспомнишь Екклезиаста: "Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои". Так и ты в своей круговерти. А отсюда и убеждение: мир движется не по спирали, а по кругу - вот вам и второй постулат. "Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем".
Но и у зрелости есть предел. И хотя "...не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием", вдруг начинаешь ощущать, что ты не вечен, что ты не поспеваешь за этим сумасшедшим временем. А ведь кажется, еще вчера ты торопил время, спешил поскорее стать большим. Да, вчера, еще вчера солнечный день был полон птиц, а звезды были в ночи крупными, как яблоки! Да-да, еще вчера мир сиял от множества причудливых красок, а сегодня он сер и уныл. Куда, куда все подевалось?! И уже твой сосед-пенсионер сердито стучит палкой и топает ногами на отвратительную молодежь, у которой нет никакого уважения к старшим, а стало быть, нет ни стыда ни совести. В конце концов мы приходим к печальному выводу: все вчера было лучше, чем сегодня, - и молодежь, и мы сами. И леса, и реки были чище - вот в чем дело! А отсюда и окрепшее убеждение: мир действительно движется по спирали, как бы по винтовой лестнице, но не от низшей ступени к высшей, как мы думали в детстве и юности, а, наоборот, от высшей к низшей. От лучшего к худшему движется мир. Мы, ангелами рожденные, всей своей жизнью спускаемся с небес на землю и даже более того - в землю. Вот вам и последнее мое открытие, так называемый третий постулат - мир движется к своему концу.
