— Узбек! Приведи Ваську сюда!
На пороге показался верный джигит Буйновидова с рассеченной шашкой головой. Он ввел в комнату ручного крокодила Ваську. Завидя Буйновидова, огромное животное радостно завизжало, завиляло хвостом и, бросившись к нему на грудь, принялось лизать ему ноги. Вдруг пан Тзмпрзжицкий умышленно наступил крокодилу на хвост. Как ужаленный змеею, отпрянул взбешенный крокодил от своего хозяина и, щелкая зубами, начал выбирать себе жертву из присутствующих. Все как бы замерло. Князь спрятался за Марфу Васильевну, Буйновидов творил молитву, а пан стоял в углу и со злорадством сверкал своими изумрудными глазами. В это время из соседней комнаты выскочил страшный бульдог и бросился на крокодила. Началась неравная борьба, и верный пес с выкушенным уже боком видимо ослабевал, как вдруг Узбек ловким ударом ножа пропорол брюхо крокодилу, и разъяренное животное принялось околевать, путаясь ногами в вывалившихся из живота внутренностях.
Мало-помалу все пришли в себя.
— Ну, теперь едемте в Приказчичий клуб отравлять моего мужа! — обратись к князю, сказала Марфа Васильевна.
— Лучше погибну, но не решусь на преступление! — прошептал князь.
Марфа Васильевна побледнела.
— Коли так, так ладно же! Седлать коней! — крикнула она и через час неслась верхом на бойком, как вихрь, коне по набережной Лиговки. Перед нею, перевесившись через шею коня, лежал князь Слабонервов. Сзади их следовали пан, купец и верный джигит Узбек.
Они приехали на Волково поле, и князь почувствовал запах разложившегося трупа.
— Мы покажем тебе, как не почитать наши приказания! — говорила Марфа Васильевна, снимая князя с лошади и ставя его на ноги. — Узбек! делай свое дело! — крикнула она джигиту.
Тот поднял с земли что-то дынеобразное и свирепо поднес к самому лицу связанного по рукам и по ногам князя. Князь в страхе отшатнулся: в этом дынеобразном предмете он узнал отрезанную голову артиллерийского поручика, неделю тому назад обыгравшего его в карты. Вонючая и позеленевшая уже голова врага коснулась его губ. Он упал в обморок.
.. . . . . . . .
— Мы его посадим туда, — послышалось над его ухом. — Просидит ночку, так загубит и не семь душ, а семьдесят семь!
Князь очнулся и содрогнулся. Он понял, что его хотят посадить в «клоповник». Между тем его уже подтащили к зияющей яме, развязали руки и ноги и опустили в эту зияющую яму.
Полуголодный, с волосами, стоящими дыбом, он был страшен в эту минуту.
Как раз посередине ямы лежал совсем уже разложившийся труп. «На этом трупе копошилась какая-то живая, белая масса, словно он весь был обсыпан вареным рисом; но каждое зерно этого адского плова двигалось; каждое зерно имело маленькую, поворотливую головку; каждое зерно жрало то, по чему ползало» [3]:
В это время из щелей ямы вылезли клопы и пауки и принялись есть князя, а над головою его раздавался адский хохот отъезжающих мучителей.
.. . . . . . . .
К вечеру другого дня к яме подъехала Марфа Васильевна и спросила князя:
— Ну, что, загубишь теперь семь душ?
— Валяй хоть сотню! — отвечал князь.
Вылезая из ямы, князь почувствовал, что он безумно влюблен в Марфу Васильевну.
ГЛАВА III
«Солидные добродетели», «Жертвы вечерней» или «Дельцов», «Поддели», «По-американски»
(а-ля П. Боборыкин)
В тот же вечер, часу в двенадцатом, князь ехал с Марфою Васильевной на извозчике в маскарад Купеческого клуба отравлять ее мужа.
И хорошо, приятно было князю. Он сидел бок о бок с красивой, интеллектуальной и энергической женщиной и даже чувствовал запах ее молодого, здорового тела. Извозчик погонял кнутом лошадь с ловким московским пошибом.
— Люблю энергических мужчин, а то у нас все тряпки! — говорила Марфа Васильевна с легким московским пошибом в говоре. — Я ищу сильную натуру; мне нужна сила!
— Когда я был в Париже, то видел одну американку… — начал было князь, но в это время они подъехали к затянутому тиком подъезду клуба и жандарм высадил Марфу Васильевну с дрожек.
Маскарад был в разгаре. Блестя медными касками, бродили по залам кавалергарды и шуршали шлейфами породистые француженки, расточая свою бойкую речь с парижским пошибом и картавостью на букву р. Марфа Васильевна висела на руке у князя. В знаменитой голубой гостиной она встретилась с каким-то седым генералом и погрозила ему пальцем. Генерал нахмурил брови и приветствовал ее звуком «г-м».
— Вот муж мой, — проговорила наконец Марфа Васильевна, сжав локтем руку князя, и указала веером на громаднейшего мужчину с крупными губами.
Это была колоссальная фигура с огромным животом московского пошиба. Все в ней дышало силой. Он мог не спавши пропьянствовать кряду пятнадцать ночей, кряду десять ночей просидеть за картами и наутро, освежив себя зельтерской водой, работать как вол. Работа его состояла в доставлении проектов акционерных обществ. Он был богат, как Крез, и зарабатывал в какие-нибудь полтора часа по пятидесяти тысяч рублей. Фамилия его была генерал Автоматов. Между тем Марфа Васильевна подошла к нему.
— Здравствуй, «пуповина» петербургских дельцов! Рекомендую тебе князя Слабонервова.
— Не хотите ли ужинать? — предложил генералу князь, помня, что ему нужно отравить его.
— С удовольствием! — отвечал генерал, и они отправились в столовую, по дороге в которую Автоматов прихватил с собой какого-то мизерного человека со значком присяжного поверенного на фраке.
— Бутылку «вдовы Клико»! — крикнул князь и, разливая вино в стаканы, всыпал в стакан Автоматова яду.
Однако на титаническую натуру Автоматова яд не подействовал; мало того, гигант даже съел после этого целого поросенка с кашей и сказал князю:
— Не хотите ли вступить в нашу компанию, дабы объегорить одну барыньку насчет наследства? Возьмите три пая.
Князь поблагодарил и решился повторить попытку отравления.
— Едемте к Доротту, — предложил он.
Предложение было принято. Марфа Васильевна в радости захлопала в ладоши.
— Тройка — это роскошь! Помните, что говорит про тройку английский поэт Давид Копперфильд? — проговорила она.
Через полчаса тройка поджарых лошадей летела к Триумфальным воротам. Ямщик гикал на них с московским пошибом и подкатил к подъезду Доротта.
Компания вышла. Скуластый касимовский татарин во фраке отвел им отдельную комнату; здесь князь уже не стеснялся и закатил в рюмку Автоматова целый фунт мышьяку; Автоматову сделалось дурно.
— Домой, домой! Мне дурно! — заговорил он, и через несколько времени троечные сани подкатили их к красивому каменному дому на Большой Морской. В санях сидели также Марфа Васильевна и князь.
Когда Автоматов вошел в свой кабинет, он уже был холодным трупом.
— Теперь я твоя навеки! — проговорила разгоряченная Марфа Васильевна и, как бы «обожженная лучезарным хвостом идеи», упала к князю на грудь.
В углу стоял пан Тзмпрзжицкий и сверкал своими изумрудными глазами.
— Вот так по-американски поддели дельцов! — глухо произнес он.
Марфа Васильевна подняла голову и с ловким московским пошибом показала пану кукиш…
--
Однако довольно. И то одеревенела рука. Буду продолжать свой роман на будущей неделе.
ГЛАВА IV
«Преступница или нет?»
(а-ля маститый беллетрист «С.-Петербургских Ведомостей»)
На другое утро Марфа Васильевна с ужасом отшатнулась от князя Слабонервова. Отшатываясь, она выронила из кармана маленькую записную книжку в перламутровом переплете, запертую большим висячим замком. Князь Слабонервов тотчас же незаметно поднял ее и спрятал за пазуху. Ему чувствовалось, что в этой книжке заключается страшный секрет, узнав который он может держать Марфу Васильевну в руках. Придя домой, он тотчас же заперся в своем кабинете, взял лом, взломал им замок и, раскрыв книжку, начал ее перелистывать. Глазам его представилось несколько страничек, исписанных мелким женским, убористым почерком, а во главе первой странички стояла следующая строка, представляющая набор русских букв:
«Йашулс ен — обюлен».
Затем такими же тарабарскими строками исписаны были все странички. Князь долго ломал себе голову, стараясь придумать, на каком языке все это писано, и, наконец, выпив целый графин воды, очень ясно понял, что все это надо читать наоборот от правой руки к левой и что таинственное заглавие значило: «Не любо — не слушай». Продолжая читать, он прочел следующее.
Родилась я на южном берегу Белой Арапии. Отец мой был цыган, а мать — капорка. Матери я лишилась рано. Мы жили на родине и честно зарабатывали себе хлеб, занимаясь конокрадством, но в один прекрасный день в Белую Арапию приехал статский советник Автоматов и предложил моему отцу место механика на своих шелковых фабриках, находящихся на берегу Ледовитого океана. Отец с радостью согласился, и мы переселились в Россию, сделавшись задушевными друзьями с Автоматовым. Вскоре, однако, отец умер, и Автоматов сделался моим опекуном, осыпая меня баснословною роскошью. В это время мне исполнилось шестнадцать лет. В день моего рождения Автоматов явился ко мне и запечатлел на лбу моем свой обычный поцелуй, но, дивное дело, я вдруг почувствовала, что поцелуй его как бы ожег меня. Я быстро взглянула ему в лицо, но он уже лежал у моих ног и, осыпая их поцелуями, предлагал мне руку и сердце. Я согласилась.
