Дело Валленберга к началу 1947 года зашло в тупик. Он отказался сотрудничать с советской разведкой и был не нужен ни как свидетель тайных политических игр, ни как заложник — Нюрнбергский процесс закончился.
Похоже, Валленберг был переведен в спецкамеру «Лаборатории-Х», где ему сделали смертельную инъекцию под видом лечения (в то же время руководство страны продолжало уверять шведов, что ничего не знает о местонахождении и судьбе Валленберга). Медслужба тюрьмы не имела ни малейшего представления об этом, и его смерть была констатирована в обычном порядке. Однако министр госбезопасности Абакумов, очевидно, осведомленный о подлинной причине смерти Валленберга, запретил вскрытие тела и приказал кремировать его...»
К такой же категории некомментируемых материалов относилась и докладная записка министра сельского хозяйства СССР И. А. Бенедиктова секретарю ЦК ВКП(б) М. А. Суслову «Об опасности распространения колорадского картофельного жука» от 28 июня 1950 года, в которой министр утверждал, что «создавая благоприятные условия для массового размножения колорадского жука, американцы одновременно проводят злодейские акты по сбрасыванию жука в массовых количествах с самолетов над рядом районов Германской Демократической Республики и в районе Балтийского моря в целях заражения жуком и Польской республики. В Министерство сельского хозяйства СССР ежедневно поступают сведения о массовом наплыве колорадского жука из Балтийского моря к берегам Польской республики. Это несомненно является результатом диверсионной работы со стороны англо-американцев...»
В качестве мер борьбы с этой диверсионно-жучиной деятельностью министр сельского хозяйства СССР предлагал:
«1. Опубликовать в газетах «Правда», «Известия» и «Социалистиское земледелие» статьи с освещением в них опасности, возникшей от колорадского жука, и особенно фактов злодейского распространения его американцами;
2. Опубликовать подобного рода статьи через Пресс-бюро для всех республиканских, областных и районных газет;
3. Издать массовым тиражом брошюру и красочный плакат о колорадском жуке с освещением фактов о распространении вредителя в свете материалов, опубликованных в советской центральной прессе...»
И статьями подобного рода у Дворядкина была заполнена целая папка. Да и стоит ли удивляться такому обилию непроходных материалов? Ведь в нашей вчерашней стране в категорию «государственной тайны» попадала практически каждая вторая информация, независимо от того, касалась ли она наших побед или поражений. Что уж тут сетовать на закрытость материалов о смерти Валленберга или казни Берии! Я был просто ошарашен, когда узнал, что сначала Сталин, а потом и последующие руководители СССР до середины шестидесятых годов скрывали факт обнаружения нашими солдатами в Берлине трупа Адольфа Гитлера! И только в 1961, а затем в 1965 годах бывшей военной переводчице Елене Ржевской, в числе всего трех человек допущенной в свое время к знанию этой тайны, удалось рассказать о том, что ещё 4 мая 1945 года в нескольких метрах от запасного выхода из гитлеровского бункера был обнаружен обгоревший труп фюрера, который был идентифицирован по описанию состояния зубов Гитлера, сделанному ассистенткой его личного врача Кете Хойзерман, стопроцентно совпавшему с анатомическими данными ротовой полости найденного покойника. Казалось бы, о таком триумфальном событии надо тот же час сообщить всем радиостанциям и газетам света — шутка ли, распространитель «коричневой чумы» испугался возмездия и покончил с собой, освободив тем самым страны мира от страха!..
Но — не тут-то было.
«Публиковать материалы не будем: капиталистическое окружение остаётся», — наложил свою резолюцию Сталин, не посвятив в тайну обнаружения тела Гитлера даже такого близкого к себе человека, каким, вроде бы, для него являлся маршал Жуков. Что это, очередной перестраховочный идиотизм нашего вождя, как утверждают сегодня некоторые? Вряд ли... Оценивая сегодня политическую атмосферу тех лет, я думаю, что у Сталина и правда были резоны не спешить объявлять фюрера погибшим. Капиталистическое окружение, о котором он упоминал в своем решении, действительно никуда не девалось, и если какое-то время после окончания войны ещё и пребывало в категории союзников, то только благодаря страху остаться один на один, без военной защиты СССР, перед фашистской машиной Гитлера. И стоило бы им узнать, что он мертв и угроза «коричневой чумы» таким образом полностью ликвидирована, как они бы тут же, уже на утро 5 мая, опять превратились из наших союзников в тех, кем они всегда для нас и были — заклятых наших противников. Так что Сталин прекрасно знал, что делал, скрывая факт смерти Гитлера от всех, включая даже Г. К. Жукова. Пока вокруг враги, никто не имеет права расслабляться. Ни один человек...
...Пересмотрев в ближайший же выходной половину хранившихся в папке материалов, я отложил её в сторону и, чуть не вырубаясь от усталости, зевнул. День можно было считать завершенным. Включив телевизор, я опустился на диван и привалился к теплому боку Ирины. От места контакта тел побежали приятные волны, в паху все начало стягиваться в напряженный узел, я потихоньку обнял жену за талию, потянул к себе и...
— ...Сегодня вечером в Москве было совершено очередное заказное убийство. Около двадцати трех часов в доме на Кутузовском проспекте был найден убитым главный редактор известной российской газеты «Всенародная кафедра» Александр Дворядкин, — восторженным голосом объявила в эту минуту возбужденно ерзающая в кресле дикторша, и на экране появилась знакомая мне лестничная площадка и лежащий посреди неё в луже крови Александр Федорович. — Как установлено в ходе предварительного расследования, он был застрелен тремя выстрелами в голову прямо возле дверей своей квартиры. Несмотря на объявленный план «Перехват», преступнику удалось скрыться...
Вскочив с дивана, я схватился за трубку телефона и принялся звонить нашему ответственному секретарю Фиме Придорогеру, но у него все время было занято и занято. Как потом выяснилось, он в это же самое время пытался дозвониться мне...
Похороны Дворядкина состоялись на каком-то загородном кладбище, я даже и названия его толком не запомнил. Шел мелкий противный дождь, земля под ногами скользила, я вместе с другими нес гроб и все время думал только о том, как бы не поскользнуться да не упасть.
Опустив его в яму, мы бросили на крышку по традиционной горсти мокрой липкой земли (у меня до сих пор сохранилось то неприятно-брезгливое ощущение, которое я испытал, когда брал в руку прилипающий к пальцам клейкий комок из-под ног. Слава Богу, мы не стали ждать, пока кладбищенские рабочие закидают могилу, а без всяких надгробных речей покинули кладбище и поспешили в ожидающий нас возле ворот автобус.
Когда мы, оживляясь в салоне после уличной сырости, расселись по сидениям, я обнаружил, что моим соседом оказался известный московский литературовед, специалист по Ф. М. Достоевскому, Гурий Раскарякин единственный из нечленов нашей редакции пришедший проводить Дворядкина до могилы.
— Мы с ним когда-то в одном классе учились, — словно почувствовав невысказанный мною вопрос, пояснил литературовед. — Да и вообще, пора нам всем исправлять свои ошибки. Это хорошо, что мы разрушили Берлинскую стену, дав воссоединиться единой немецкой нации. Но едва ли не большую стену мы воздвигли сегодня у самих себя, разделив всю Россию на два непримиримых лагеря. Вот и с Дворядкиным мы не разговаривали с октября 1993 года, хотя, учась в школе, десять лет просидели за одной партой...
— Вы считаете, что Александр Федорович был патриотом? — спросил я, вспомнив, что подпись самого Раскарякина я видел в 1993 году под знаменитым письмом с требованием «раздавить гадину».
— Он был человеком, — вздохнул знаток Достоевского. — За это его, похоже, и убили. Новому веку нужны мозги, а не души...
...Задержав в связи с погребальными хлопотами выпуск двух очередных номеров нашей газеты, мы собрали редакционный коллектив и решили до прояснения ситуации с нашими неведомыми акционерами исполнять обязанности главного редактора по очереди. Первую неделю выпало сидеть в дворядкинском кресле Фиме Придорогеру — и, наверстывая допущенные пропуски, мы один за другим выпустили при нем два сдвоенных номера, почти целиком заполнив первый из них материалами о жизни А. Ф. Дворядкина. Тут были и посвященные его памяти статьи, и воспоминания о нем сослуживцев и коллег журналистов, и избранные публикации самого Дворядкина. Номер получился откровенно скучным и, что называется, нечитабельным, но Фима сказал, что это наш святой долг перед покойным, и решительно подписал его в печать. Второй сдвоенный выпуск «Всенародной кафедры» он практически полностью забил материалами, посвященными судьбе режиссера Соломона Михоэлса и созданного им в тридцатые годы Еврейского театра. Часть материалов была опубликована здесь впервые и носила действительно весьма острый характер, но в целом номер получился фактически на одну тему и мог быть интересным только узкому кругу историков театра. Третий вышедший под руководством Придорогера номер процентов на семьдесят состоял из рекламных материалов — тут были и целые страницы, заполненные мелкими объявлениями, и большие имиджевые статьи, и фотографии красавиц с параметрами частей тела и номерами телефонов, и чистые полосы с наименованием имени фирмы в их центре, но при этом, как удалось мне разузнать в бухгалтерии, ни от этих фирм, ни от частных рекламодателей не поступило на счет редакции ни единой копейки.
