Свете хотелось спросить детей: "Вы что-нибудь доброе-то вынесли из фильма, нет?!" А ведь раньше, когда она еще не вышла замуж, Света совсем не считала, что искусство создано для воспитания. Но сейчас она подумала, что уж для нее-то оно могло бы, искусство, сделать исключение и поучить детей: "Берегите мать! Она у вас одна". Очень хотелось такого киноискусства... Настя потом еще поняла, что Рублев так и не станет богатым - даже к концу фильма она бы вообще его назвала не Рублев, а Копейкин! Потом Настя забыла про деньги, спохватилась, ойкнула: как это она - и забыла! Так жена, бывает, вспомнит, что муж ее изменил ей когда-то, и сразу грозно смотрит на него: мол, вот, иногда я прощаю, но вообще-то смотри!.. Так и Настя себе попеняла: конечно, с таким Рублевым она бы подружилась, но вообще-то без денег что за жизнь такая... бедная... А Цвете Настя сказала, что иконы в конце ей очень понравились. Мол, хотя у Рублева нет ни рубля, но у него есть что-то другое, как у Миши, богатство внутри. Настя была так умна, что знала: скажи Цвете что-нибудь про иконы, про богатство внутри Миши, она и отстанет. Настя уже всегда знала, что такое сказать, чтобы от нее отстали, но еще не всегда умела сказать так, чтобы похвалили.
Город Пермь
Мишу списали с бюллетеня, хотя ходил он еще несколько "набок". Света в обеденный перерыв решила навестить мужа на работе - она боялась, что он уже там где-то упал и лежит. Был январский день, но ткань небосвода в одном месте была так раскалена, что это позволяло увидеть весь город сразу. Если взять старые районы Москвы, новостройки Комсомольска-на-Амуре и ветхие домишки деревни Чердаково, а после перемешать все это, вот и получится город Пермь. Многочисленные церкви там и тут уже сделали полшага в небытие, но в то же время мерцанием неистаявших куполов еще говорили, что могут возвратиться. Света, конечно, спешила и машинально про себя отмечала, что здесь есть какое-то даже обещание со стороны церквей, надо в этом разобраться бы, но потом, потом, мимо... Город уходил в небытие, но думал, что грубыми наркотическими встрясками в виде стел с перекошенными от патриотизма лицами можно оживить улицы Перми. Новые дома своей одинаковостью с блеском воплощали идею равенства. Таким образом, главным украшением города оказалось солнце, и, конечно, уж оно не сияло одновременно над Пермью и в то же мгновенье - над Нью-Йорком, как написал писатель К-ов в своей новой повести. Он так спешил провозгласить, что наши люди в нечеловеческих условиях остаются творцами, что на время забыл про два полушария, про вращение Земли вокруг Солнца, а может, вообще больше склонялся к теории Птолемея о плоской Земле...
Света плюс Миша
Когда Света подошла к издательству, оттуда доносился какой-то созидательный грохот. Вошла растерянно. Потолочное перекрытие между первым и вторым этажами ходило ходуном.
Света осторожно начала подниматься, опасаясь строительного кирпича по мозгам. На втором этаже не было ни души, только от ковровой дорожки поднимался не то пар, не то дым.
В редакции сидел Миша и с мученическим видом внимал старушке, которая обиженно частила:
- Я участница трех войн: Халхин-Гол, финская, Великая Отечественная и так далее.
- А что так далее? - уточнил Миша, подавая Свете стул.
- Можно я прочту два стихотворения?
- Маргарита Владимировна! Я внимательнейшим образом... Ваши стихи очень искренни, но... "Как хорошо гулять в лесу, когда такая тишина, не слышно выстрелов "Авроры""... Какая "Аврора" в лесу-то?
- Она всегда в моем сердце. А вы знаете про отрицательное уподобление? "Не стая воронов слеталась..." - Видно было, что старушка прошла царскую охранку, сталинские лагеря, послереабилитационные мучения, все это разрушило ее разум, но сильно укрепило выживаемость. И наконец она привела самый веский довод: - К тому же университетов не кончала.
- Астафьев тоже не кончал, просто талантлив от природы, - сказал Миша, рухнув духом и отчетливо слыша возражения автора:
- Вот и у меня - от природы... Да еще если б вы не уклонялись от своих обязанностей - поработали над моими стихами, а не занимались бы в рабочее время гимнастикой. Конечно, я ничего не могу вам дать, и вы этим пользуетесь!
Света поняла, какой это грохот был слышен, - значит, Миша проводил производственную гимнастику. Она увидела на его столе лист бумаги, а на нем строка, потом еще такая линия... такая кривая засыпания. Видимо, он уже дремал, а ручка сама шла и шла.
- Я вижу, все в порядке, - сказала Света вставая.
- А тебе чего надо?! - закричал на нее закорябанный жизнью Миша.
Она повернулась и ушла, почти не отражая мир со всеми его запахами, красками и шевелениями. Но у ближайшего автомата остановилась и набрала номер редакции:
- Вам позвонила участница татаро-монгольской войны. Я скоро умру, поэтому требую, чтобы вы напечатали мои стихи!
- Света, понимаешь, ее стихи нам рекомендованы с неодолимой силой. Извини меня... Клянусь тебе, я буду становиться все лучше и лучше, а в последние пятнадцать минут жизни буду совершенным, вот увидишь.
Школа
Света зашла в учебную часть. Там сидел лишь один старшеклассник в трусах. Физкультурник, наверное.
- Вы одежду принесли? - вошел завуч. - Да, вот полюбуйтесь. Хотел вынести серную кислоту! Положил пробирку в карман, а она лопнула.
- А я думала, физкультурник.
- Вы просто... гармонично воспринимаете действительность! - Куницын веером распустил свой второй подбородок, представился и стряхнул соринку с воротника Светы - в нем, видимо, еще осталась частица мужчины, не переваренная бюрократом. - Ваше заявление? Кофе хотите?
Пока он читал заявление, Света коротала время, составляя словесный портрет завуча: анфас - утомление, в профиль - переутомление. В сутках двадцать семь часов. Любимый жанр - трагедия.
- Скажите... это правда, что ваша Настя моет пол? А разве может первоклассница выжать тряпку!
- Почему нет?
В ответ Куницын изобразил такое огромное сочувствие Насте, что даже отставил чашку с кофе. Света пустилась в разнузданную ироничность:
- Остынет кофе!.. Жалеть-то легче, чем воспитывать...
- В этих немецких чашках кофе очень долго горячий, - ласково улыбнулся завуч, но подобрал свой второй подбородок.
Света поспешила уйти. Школа шумела ломающимися голосами старшеклассников. "Замётано, замётано!" - "Что замётано?" - "Что ты дурак!" Боги, боги! Эта шуточка ходила по коридорам еще во времена Светиного детства. "Подайте слепому на цветной телевизор!" А вот это уже совершенно новое что-то... "Самолет, самолет, ты возьми меня в полет!" - пропел сонливый дошкольник, сын уборщицы. Ну, это уже будет вечно звучать, пока самолет не превратится в космолет. Интересно, в пору космолетов уборщицы тоже будут жить в подвалах школ со своими маленькими детьми?
Из класса выглянула Расисим:
- Очень ждем вас! Сколько у меня проблем с вашей Настей! Девочку от всего тошнит. Надо лечить ребенка, раз взяли...
Молчаливый хор всеобщего осуждения стукнулся в уши Свете. А может, давление подскочило.
- Предложения Настя никогда не заканчивает! И откуда она знает, что такое девственная плева?! - уже гулаговским голосом вопрошала Расисим.
Света начала про то, что ничего плохого нет в интересе ребенка к устройству своего... своих органов. Настя хочет определиться. Нас ведь раздражают люди, которые не определились в половом отношении. Женственные мужчины, например. Соловейчик в своей книге пишет, что... Цитата убеждала сильнее, чем слова живого человека. На Свету уже смотрели с уважением. Сталинизм ядреный. Мнение, пропущенное через цензуру печати, их сразу покоряет, думала Света.
Когда выходили, отчим Лады подал Свете пальто и предложил пройтись пешком две остановки - до дома.
- Вы выглядите как студентка, - сказал он при этом.
- Просто пальто с пелериной. Нет денег на новое... А вообще-то Пушкин считал, что каждый должен выглядеть на свой возраст... - Света смолкла, она вдруг поняла, откуда ей известна фамилия Куницын, - это был один из учителей Пушкина в Лицее. - Смотрите: позы деревьев совсем человеческие под тяжестью снега.
"Вольф, Рудольф, Адольф?" - пыталась она вспомнить немецкое имя отчима Лады.
Было скользко, и отчим Лады предложил Свете руку, она с облегчением приняла помощь. Рудольф, кажется! Он не немец, а просто мода ведь на красивые имена была тогда... По батюшке Потапыч.
- Лада растет такая обидчивая у нас! - сказал он, как бы прося какого-нибудь педагогического совета.
- Но она же меланхолик.
- Нет!
- Разве холерик?
- Нет!
- А кто?
- Нормальная!
Света поняла, что преувеличила знания попутчика.
- Светочка! - донесся знакомый голос. - А еще один поэт писал, что женщины светолюбивы... Они тут по ночам гуляют, понимаете ли!
Это был Лев Израилевич с красной повязкой на руке - в составе дружины заставляют ходить по улицам: без пяти минут доктор наук - и в дружину! Как только не стыдно этой действительности! Так примерно говорила Света, знакомя его с попутчиком: отчим Лады это! Какой такой Лады, Лев Израилевич ничего не понял, но на всякий случай пообещал, что Мише ничего не скажет.
