теперь узник в полной мере осознал, что убил человека – убил насмерть, окончательно и бесповоротно, что пожарного больше никогда не будет на свете, и возможно, пожаров станет больше, больше станет жертв, погибших в огне – быть может, в том числе и детей. «Вот так малейшее наше действие или даже бездействие влияет на мироздание, привнося хаос в естественный ход событий», – думал он. – «Узник в своей камере невзначай убивает муху – казалось бы, самое бесполезное в этом свете создание, и даже вредное, – а где-то в то же мгновение рушится мост, по которому проходит скорый поезд».
«Постой, но какая может быть связь между убитой мухой и обрушением моста?» – задумался он в следующее мгновение. И готов был уже погрузиться в изыскание причинно-следственных связей, но начальник тюрьмы оборвал его размышления.
– Ну что ж, господин узник, – сказал он, подобрав брошенный револьвер и сунув его обратно в карман, – позвольте выразить вам мою личную признательность, а также поблагодарить от лица закона, администрации и всего нашего маленького коллектива. Надеюсь, это только начало нашего с вами сотрудничества, вашего сотрудничества с администрацией и законопорядком.
– Что, надо будет ещё кого-то убить? – саркастически произнёс узник.
– Убить? – удивился надзиратель. – Что значит – убить? Следует говорить: привести приговор в исполнение. Пожарный давно находился под следствием, был осуждён и приговорён к смертной казни. Вы всего лишь привели приговор в исполнение.
– Вот как… То есть, я – палач?
– Поймите, господин узник, – терпеливо принялся объяснять начальник тюрьмы, – мы – частная тюрьма, мы не получаем ни от правительства, ни от администрации никаких дотаций, никаких средств на содержание узников. У нас по штату, конечно, предусмотрен палач, но денег на ещё одну штатную единицу просто нет, тем более, что работы для палача пока не так уж много, а значит, человек по сути будет элементарно проедать наш и без того скудный бюджет.
– О боже, боже! – традиционно простонал узник, пряча лицо в ладони. – Что же ты делаешь со мной? Что же вы все делаете со мной, господин начальник тюрьмы?!
– Вы что, о чём-то сожалеете? – с подозрением вопросил надзиратель.
– Сожалею ли я?..
– Да, – строго подтвердил надзиратель, – я спросил, сожалеете ли вы о чём-нибудь.
– Сожалею ли я… Пожалуй, да. О том, что я не совершил более тяжкого преступления.
– А какое преступление вы считаете более тяжким? – заинтересовался начальник тюрьмы.
– Ну, я не знаю… – задумался узник. – Но ведь наверняка существуют в уголовном кодексе более тяжкие преступления, чем то, что совершил я.
– Наверняка, – подтвердил начальник тюрьмы со знанием дела. – Не бывает такого преступления, после которого нельзя было бы совершить ещё более тяжкое. Но давайте же поговорим о более приземлённых делах, господин узник.
– Давайте, – устало кивнул заключённый.
– Знаете ли вы, что госпожа дочь надзирателя ждёт ребёнка от вас?
– Я стану отцом!
– По крайней мере, у вас есть шанс, – подтвердил надзиратель. – Вы ведь, как безусловно честный человек, хотите жениться на дочери господина надзирателя, честь коей подвергли столь суровому испытанию.
– Разве может быть преступник честным человеком? – резонно вопросил узник.
– Что вы хотите этим сказать? – нимало не смутился надзиратель.
– Если я честный человек, то почему я сижу в этой тюрьме?
– Не имею представления, – пожал плечами начальник тюрьмы. – Думаю, это судебная ошибка. Во всяком случае, среди узников мне не встречался человек, хотя бы в половину вашего честный. Что вы думаете о судебной ошибке?
– Ничего, – пожал плечами узник. – Думаю, что я наказан по заслугам.
– Но ведь в вашем случае могла иметь место и судебная ошибка, не так ли?
– Не знаю.
– Подумайте об этом на досуге.
– Хорошо, я подумаю.
– Итак, господин узник, готовы ли вы взять благородную даму под руку, чтобы провести её по жизни, полной препятствий, бурь, гроз и лишений, дабы благородная дама не заметила и не восчувствовала связанных с ними неудобств?
– У меня нет выхода.
– Ну что ж, я рад, что трижды не ошибся в вас, – улыбнулся начальник тюрьмы.
– Трижды? Разве кроме изнасилования и убийства я совершил ещё что-нибудь?
Надзиратель простодушно расхохотался.
– Ценю ваше чувство юмора, господин узник, – сказал он. – И дважды ценно то, что оно вам не изменило даже в незавидных условиях тюрьмы… Ну что ж, позвольте мне откланяться. Я переговорю с господином надзирателем, чтобы он не откладывал свадьбу в долгий ящик, дабы трепетные сердца влюблённых могли бы поскорей соединиться в обожании друг друга и счастье обладания второй своею половиною. Честь имею.
С этим последним утверждением, начальник тюрьмы небрежно взял под козырёк, повернулся и покинул камеру.
Его разбудила дочь надзирателя. Она стояла подле топчана, загадочно улыбаясь, одну руку благостно держа на животе, а вторую, сжатую в кулак, – перед лицом узника, так что проснувшись, он подумал, что она пришла убить его за бесчестье.
– Ну, здравствуй, женишок, – улыбнулась она, увидев, что узник открыл глаза.
Стремительно приняв сидячее положение, он поздоровался.
– А я вот тебе слово своё принесла, – сказала она.
– Слово? – не понял он со сна. – Какое слово?
– Ну, я ведь обещала. За изнасилование. Награду.
Узник подскочил, схватил девушку за руку.
– Муха! – вскричал он. – Неужели вы принесли муху? О радость, о счастье, о благие tempora, о несравненные mores! Хороша ли она?
– Смотри сам, – отвечала она, улыбнувшись, присев рядом с ним и разжав руку. – Ой!
Узник, кажется, ничего не увидел – то ли муха так быстро вспорхнула с раскрытой девичьей ладони, то ли её и не было там вовсе. Но дочь надзирателя, сопровождая взглядом полёт невидимого для него насекомого, улыбалась и показывала пальцем. «Смотри, смотри, какая красавица!» – говорила она. «Да, да», – отвечал узник, пытаясь разглядеть муху и не видя её.
– У меня к вам ещё одна просьба, госпожа дочь надзирателя, – сказал он немного погодя просительно. – Не могли бы вы принести мне бутылочку какого-нибудь растворителя для масляной краски?
– Растворителя? – удивилась она. – Какая странная просьба. Зачем тебе?
– Я недостоин, – коротко объяснил он.
– Не поняла.
– Я недостоин окна. Пусть камера моя будет глуха, как зиндан, как яма смертника, как гроб, как могила, как смерть. Да и муха тогда не сможет улететь.
– Окна? – она оглянулась по сторонам. – Какого ещё окна? У тебя и так нет окна.
Узник кивнул на нарисованное окно.
– Это? – рассмеялась дочь надзирателя. – Это мазня какая-то, а не окно.
– Да, художник из меня неважный, – улыбнулся он.
– Но муха не сможет улететь через намалёванное отверстие, – пожала плечами дочь надзирателя.
– Кто его знает, – задумчиво произнёс узник. – Может же ангел силою своих крыльев
