вечно исчезала, а вся семья потом разыскивала ее. Брайан замечает, что надо было прицепить на нее трекер, но в переводе шутка теряется, и тогда нас проводят на кухню. Стол ломится от пестрых сластей, выпечки, щедро покрытой золотой глазурью, конфет и цукатов. Есть и другие лакомства, некоторые — насыщенных, ярких, пряных оттенков, и мы просим Яну рассказать об этих блюдах. Она называет по порядку: алеппские фисташки, шаварма с ягнятиной, хумус, фалафель, пита с салатом. Мы все бессознательно достаем телефоны и начинаем фотографировать.
Все это необычайно вкусно, и мы убеждены, что в городе должно найтись место для такой кухни. И меня, кажется, впервые посещает мысль, что эти люди действительно могли бы преуспеть. Брайан радостно отмечает, что у нас будет время восстановить форму перед субботним забегом, и берет вторую порцию фалафеля. Родители Яны явно гордятся своим столом и то и дело настойчиво потчуют нас. Мы знакомимся с младшим братом Яны Иссамом; вначале он немного стесняется, но потом принимается болтать о своей школе на хорошем английском с местным акцентом. Под конец мы пьем крепкий, но сладкий кофе.
По дороге домой я спрашиваю Мориса, не волнуется ли он перед большим забегом, и когда он признается, что волнуется, до меня вдруг доходит, что после окончания программы мы, возможно, больше не увидимся. Эта мысль огорчает меня, но я не знаю, как сохранить завязавшееся знакомство, и интересуюсь у Мориса, будет ли он бегать и дальше. Немного подумав, тот отвечает, что, вероятно, не будет, хотя продолжит заниматься спортом, правда, пока не знает, каким именно. У него в досуговом центре рекламировали какую-то игру наподобие тенниса, под названием пиклбол, и он подумывает попробовать. Затем, решительно глядя вперед и крепко сжимая обеими руками руль, Морис произносит: что бы ни случилось, он на диван уже не вернется. Я замечаю в ответ, что даже регулярная ходьба — это уже хорошо; я видела буклет с заманчивой рекламой пеших туров по Швейцарским Альпам, Майорке и Хорватии. Но до меня тут же доходит, как это, должно быть, звучит, и я пытаюсь вернуться к обсуждению родных Яны и угощения, которым мы только что лакомились.
Но наступает момент, когда я должна выйти из машины. Внезапно ночное небо взрывается россыпью разноцветных огней — кто-то пустил фейерверк, оставшийся с Хеллоуина. Мы вытягиваем шеи, наблюдая за медлительным каскадом, исчезающим в небытии. Я собираюсь сказать что-то о яблоках в карамели с бенгальскими огнями [10], но, прежде чем успеваю открыть рот, Морис, не отрывая взгляда от ночного неба, начинает рассказывать мне о своей дочери Рэйчел и о том, как он за нее беспокоится. Я многое могла бы на это ответить, но не перебиваю его. И даже когда Морис заканчивает, я не даю легковесных советов, потому что все это очень сложно, а я и сама немного боюсь. Так что мы молча сидим в машине, не замечая вспышек света в темном небе, пока я наконец не предлагаю Морису зайти ко мне на кофе, а он поворачивает голову и смотрит на меня так, будто впервые видит. Он в нерешительности благодарит меня, но потом спохватывается и говорит, что ему пора домой. Я легонько похлопываю его по руке и вылезаю из машины.
А потом стою на тротуаре и смотрю, как Морис уезжает. Никогда не знаешь, какие тайны скрываются под поверхностью жизни других людей. Вот какой урок я усвоила на склоне лет, и если что-то и должно побудить нас не спешить с суждениями, то именно это. Теперь я понимаю выражение его лица, когда мы бежали мимо дома его дочери, его сомнения и страх перед тем, что происходит за закрытой дверью. Я ощущаю, как меня захлестывает волна сострадания к Морису, его дочери и ее ребенку. И думаю о своей дочери Заре, которая сейчас в Австралии; внезапно разделяющие нас мили перестают казаться мне главным злом на свете, и, если бы сейчас Зара не спала крепким сном, я обязательно поговорила бы с ней и сказала, что мама любит ее и все будет хорошо.
В субботу утром Полин заверяет нас, что забег пройдет отлично. Из нас получилась прекрасная группа, и она гордится нами, что бы ни случилось. Полин напоминает, что мы побежим от старта к финишу единой командой и в конце должны дождаться, пока каждый из нас не пересечет финишную черту. Иногда я думаю, что Полин могла бы стать лучшим премьер-министром из всех, какие у нас когда-либо были: у нее нашлись бы для этой страны нужные слова. Слова, которые помогут нам стать лучше в то время, когда каждый тянет одеяло на себя. Я рада, что мы сбросились и купили ей букет цветов, приличный букет, не какой-нибудь веник, в последнюю минуту подхваченный на автозаправке.
Сегодня идеальный день для пробега — прохладный и сухой, светит зимнее солнышко, хоть и неярко; меня поражает огромное количество участников. Есть и другие группы вроде нашей, некоторые одеты в костюмы одного цвета; есть поджарые одиночки с часами на запястьях, судя по виду, опытные бегуны. Но наряду с ними здесь можно встретить людей разного возраста, от самых юных до глубоких стариков, и, скажем прямо, любой комплекции. Один человек нарядился в костюм крокодила, другой — Человека-паука. Есть пара в футболках с изображением малышки, под которыми слова: «Посвящается Эмили» — и ужасающе короткие даты жизни. Перед стартом, как нам сообщили, состоится чествование человека по имени Эймон, которому восемьдесят лет — он получит специальную медаль за участие в своем сотом забеге. Пока мы хлопаем ему, я мысленно желаю, чтобы хоть на сегодняшнее утро он одолжил мне часть своих генов, или в чем там его секрет.
Мы все заранее зарегистрировались в интернете, так что в конце нам сообщат, с каким временем мы финишировали, хотя, как говорит Полин, для большинства из нас это не главное. Чем бы забег ни закончился, я рада, что прошла через это. И независимо от того, принесло это пользу моему телу, в том числе ноющим икрам, или нет, безусловно стоило испытать это ощущение причастности к общему делу, где никто не остается в стороне и единственная цель которого — общее благо. И, как бы странно это ни звучало, я думаю о Чарльзе Диккенсе и знаю, что он бы нас одобрил. То, что Диккенс когда-то назвал возвращением к жизни, стало важной частью моего бытия. Нас вызывают
