топили. Тебе там посылка пришла.
— Что?
— Посылка пришла.
— Где? — не понял я.
— На почте. Я за пенсией ходила, сказали, что тебя посылка пять дней дожидается.
Я сел.
— Лежал бы, — сказала Снаткина. — Пока опухоль не сойдет, не шевелись. Сухожилия так порвать можно. А посылку месяц хранят, никуда не денется.
— Мне уже лучше.
Я оперся о спинку кровати и встал. Нога ничего не чувствовала. Сделал шаг. Уже больно.
— Велосипед возьми, — посоветовала Снаткина. — Я выставила.
— Спасибо.
— А то лежал бы. Лежи себе.
— Прогуляюсь…
— Аккуратнее гулять надо, — сказала Снаткина. — Аккуратнее.
— А что так?
— Так Зинка же, — Снаткина подмигнула. — У Зинки такой порядок, смотри теперь!
— Какой порядок? — не понимал я.
— Ну, так известно же… Сначала кобелька прикармливает, а потом уж… потом уж, чтоб неповадно было.
Античненько. Но понятно.
— Как она тебя в следующий раз позовет, ты ее сам отбуцкай, Зинка любит такое…
Снаткина хохотнула.
— Только лучше не кулаком, лучше ре́мнем, — посоветовала Снаткина. — Пряжечкой так, пряжечкой…
Снаткина причмокнула, видимо, сочувствуя моим волнующим перспективам. Пряжечкой. Затошнило опять, представил.
— Это ее один провизор приохотил, — сказала Снаткина. — Любил ремешком побалова́ться.
Вчерашние сцены заиграли новыми красками.
— А телевизор ее я включать не буду, — сказала Снаткина. — Она ведь его прислала, чтобы подслушивать! И подглядывать. Сейчас такие телевизоры, которые подглядывать умеют.
— Есть такие, — согласился я.
— Вот ей, коростовой!
Снаткина свернула протестующий кукиш в сторону мэрии.
— Лучше не так сделать, — посоветовал я. — Лучше включать два телевизора одновременно и друг напротив друга поставить. И тогда они станут подслушивать и подсматривать друг друга.
— Точно! — обрадовалась Снаткина. — Пусть сама себя, сука, подглядывает.
— Пусть…
— А где Роман? — спросил я.
— С утра ушел.
— В магазин… — кивнул я.
— В библиотеку, — сказала Снаткина. — Он за Глашкой волочится, по утрам за ней ухаживает, шоколадки дарит.
Опять он волочится за Глашей. Стоит мне проспать, как Рома уже действует, курень Большака, а я с помятой мордой и на одной ноге. Надо обязательно увидеть сегодня Аглаю…
Скажу ей.
— Смешные вы, — Снаткина посмотрела на меня с сочувствием. — Словно и не братья.
— Что?
— Ну, танцор-то по молоденьким, это понятно, а ты, значит, по теткам мастер. Кому что нравится, кому что нравится…
Снаткина неприятно удивила своим здравомыслием.
— Ничего, он парень правильный, не дурак, увезет ее.
— Кого?
— Так Глашку же!
— Он что, сказал вам это? — спросил я.
— Да чего говорить, я по роже его вижу! Прицепился к девке — увезет теперь. И правильно — отсюда бежать надо, а не по больницам шастать! В нашей больнице залечат…
Снаткина замолчала.
— Они с нового года девятерых залечили, — сказала она. — А может, и больше, в морге все время мертвяки. А Надька свою девку уже по больницам начала таскать. Я ей говорю — ты что, кто же так делает…
Снаткина прислушалась.
— Ладно, — сказала она. — Ладно, человек, не расстраивайся, проживешь как-нибудь.
И удалилась.
Я поднялся и поглядел в зеркало.
Паршиво. Лицо как у алкоголика, с такой рожей в библиотеке лучше не показываться, перепугаются…
Сходить на почту, посылка пять дней дожидается. Что за посылка… Посылка-посылка, кто мог послать… Кто знает, что я здесь? Пилот. Последнее доказательство. Только почему через почту? Придумать ничего я не мог, голова распухла, как нога.
На полу лежал шарик из золотистой фольги. Шарик из золотой фольги… Я вспомнил. Шарик. Фольга от шампанского. Подобрал. Спрятал в чемодан. Надо сходить на почту…
Я выпил еще лечебного лимонада и кое-как вышел во двор.
Велосипед действительно стоял возле калитки. Новый, с мужской рамой, дорожный, не «Ласточка», Снаткина — главный потребитель велосипедов в Чагинске. Нога не сгибалась, но я попробовал сделать несколько шагов. Опирался на правую, левую используя в качестве костыля. Неудобно. Плюнул и взял велосипед.
Я вышел на улицу, держа велосипед за руль. Казалось, что со всех домов смотрят на меня как на законченного идиота, да пусть смотрят.
До почты я добирался долго, шагал, опираясь на руль, стараясь держаться поближе к забору; я не встретил никого вплоть до Вокзальной площади, на ней заметил женщину, когда встречаешь женщину на площади, она всегда занята: продает цветы или носки, ждет автобуса или поезда, тащит сумки или прогуливает собаку. Эта женщина больше всего напоминала собачницу, увидев меня, скрылась в вокзале. Мне захотелось пойти, узнать, куда она хочет ехать, но я отправился на почту. Велосипед оставил у стены, вряд ли кто посмеет взять вещь Снаткиной.
Никого и холодно. Тут всегда холодно, я помню, даже в самые жаркие дни. Здесь любили валяться собаки, летом от жары, зимой от мороза, их никто не выгонял. Сейчас собак никаких не осталось. В Чагинске не осталось собак, ушли, собрались утром, ушли вдоль железной дороги, я видел, как одна уходит ночью по берегу.
На окне были намалеваны снеговик и новогодний бегемот в красном шарфе, на прилавке лежали макароны, синие модели почтовых автомобилей и почтальонов, дешевая тушенка, пачки сахара, газеты, подсолнечное масло; почтальона за прилавком не наблюдалось, почта была безжизненна. Сургучом и шпагатом не пахло.
— Эй, — сказал я.
В глубинах почты громыхнуло и послышались расторопные шаги, весьма необычные — почтальон приближалась на каблуках, я слышал, как набойки цокают по кафелю, а потом вдруг в зал вошла средних размеров девушка в жилетке и в бурках, бурки при ходьбе и издавали отчего-то цокающие звуки.
Я допрыгал до прилавка, заметил за стеклом серую соломенную лошадь и расписного глиняного налима.
Посторонняя девушка Соня, судя по бейджу.
— Здравствуйте, мне…
— Квитанцию, пожалуйста, — почтальон протянула руку.
Лет тридцать. На почте десять, собрала коллекцию открыток и канцтоваров, приобрела ослабленное зрение.
— Так нет квитанции. Таисия Павловна за пенсией приходила, сказала, что мне посылка…
— Таисия Павловна?
— Снаткина.
— Вы знаете Снаткину? — почтальон оживилась.
И посмотрела на меня, на ногу.
— Это вас Снаткина? — спросила она.
— Нет, я с моста упал. А у Снаткиной я живу… Я гидролог.
— У ней же писатели живут.
Почтальон разглядывала меня без интереса.
— Я маринист, — сказал я.
Девушка сочувственно вздохнула.
— Мы маринисты, — уточнил я и добавил: — Пишем обычно про воду, про океаны, моря, плотины, водохранилища.
— Писатели про воду? — скептически нахмурилась девушка.
— Да. Как Новиков-Прибой.
— Забавно… А у вас точно посылка?
— Снаткина сказала, что посылка.
— Давайте паспорт, посмотрю.
Я предъявил паспорт. Почтальон стала вбивать в компьютер, долго смотрела в экран, хмурилась.
— Система висит… не работает… Схожу поискать.
— Я возьму тушенку, — пообещал я.
Сунул руку в карман, достал деньги.
В кармане было еще что-то. Конверт. Сложенный пополам, стандартный конверт.
Я сразу понял.
— И газету, — добавил я.
Почтальон
