— Нет! — смело отвечала девочка, едва сдерживая радостный смех, что детские их шутки удались. — А! а, а! так-то: вы отпираетесь! — протяжно сказал Граблин и сильнее потянул к себе косу.
— Ну, что это? — жалобным и пугливым голосом проговорила ему из-за забора невидимая его пленница, а белокурая девочка, вся вспыхнув, повелительно закричала на Граблина:
— Что вы делаете! как вы смеете! знаете ли, что это наша барыш…
— Соня! — крикнула строго пленница.
Соня скрылась.
— А, Соня! — весело сказал Граблин и, обращаясь к своей пленнице, спросил: — А вас как зовут?
— На что вам?
— Мне хочется знать имя той, у которой такие удивительные волосы.
— Федора! — скороговоркой отвечала пленница.
— Федора? не может быть!
— Право.
— А по батюшке как?
— Фарафонтьевна.
— У, у, у! какое мудреное имя! — заметил Граблин.
Пленница пробовала освободить свою косу; но Граблин держал ее крепко.
— Пустите меня! — сказала она таким голосом, что Граблин быстро спросил:
— А который вам год?
— Двенадцать!
— Двенадцать… — протяжно повторил Граблин и потом наставительно продолжал: — Зачем же вы шалили?
Ему ничего не отвечали.
— Соня, а Соня! правда, что твою барышню зовут Федорой Фарафонтьевной? — спросил Граблин.
Пленница засмеялась и отвечала:
— Ее нет, она сейчас придет!
— А зачем она пошла?
— Жаловаться на вас!
— Кому?
— Кому нужно!
— Вам же будет стыдно, когда узнают, что вы…
— Я вам подарю букет цветов из нашего сада, пустите меня! — живо перебила его пленница.
— Нет! я не хочу ваших цветов, а дайте мне слово, в первый раз, что я вас увижу, вы попросите у меня прощенья и поцелуете меня!
— Извольте, хоть сто раз! — весело отвечала пленница.
— Ну, значит, что вы меня обманете, если так охотно согласились.
— Зачем мне вас обманывать! я это со страху сказала: боюсь, что меня накажут… вам не стыдно и не жаль будет меня? — вкрадчиво, жалобным голосом спросила пленница.
Граблин пожал плечами.
— Знаете ли что, — отвечал он, — вы обманули меня: вам не двенадцать лет!
Пленница молчала.
— Хотите, я выпущу вас, только просуньте мне вашу ручку, чтоб я мог на нее посмотреть и поцеловать ее.
— Ну, что же вы, согласны? а не то, я так целую ночь простою! -
— Стойте, сколько вам угодно, но я не дам вам руку целовать! — отвечала пленница.
— Почему?
— У меня руки грязны!
— Не может быть! — смеясь, сказал Граблин.
— Божусь, и они такие большие, что надо будет весь забор ломать.
— Ну, подставьте губки.
— Тоже не могу: я чернику ела сейчас! — смеясь отвечала пленница.
— Вы просто смеетесь надо мною! — сердито сказал Граблин и, потянув к себе косу, продолжал: — Ну если вы не хотите мне дать вашу ручку поцеловать, так я буду целовать вашу косу.
— Целуйте, сколько душе угодно: они у меня подвязные.
— Не может быть! в ваши лета вам не позволили бы подвязных кос носить.
— Мне все позволяют, что я хочу делать!
— Но я уверен, что вам не позволяют таких шалостей делать, как вы сейчас со мною сделали.
Пленница молчала.
— Что же вы не отвечаете?
— Она сердита на вас и не хочет с вами говорить! — заметила Соня, появившаяся опять на заборе.
В ее лице столько было лукавства, что Граблин невольно огляделся кругом, нет ли какой западни,
— Ты жаловаться ходила?
— Кому? за что?
— На меня!
— Вот еще! я ходила кофей пить.
— Вы далеко живете? — спросила пленница Граблина.
— Далеко-с! — отвечал Граблин.
Соня засмеялась и, указывая на окна его, сказала:
— Вон, вон его окны, где старуха смотрит.
Граблин быстро повернул голову посмотреть на мать; в то самое время раздался легкий звук ножниц и за ним сильный порыв смеху.
У Граблина в руках остался кончик косы с голубой лентой.
Соня и пленница с визгом исчезли. Граблин стал смотреть в щелку забора, но густые кусты акации мешали ему что-нибудь видеть в саду.
Долго еще Граблин стоял у забора, насторожив ухо, в ожидании, не услышит ли опять веселого смеха и звучного голоса своей ускользнувшей пленницы. Но ожидание было напрасно.
Старуха мать, смотревшая в окно, окликнула своего сына, который, сам не зная отчего, покраснел и побежал домой, совершенно забыв о своем намерении прогуляться.
— Что это ты в чужой сад смотрел? — такими словами встретила его старушка.
— Да там кто-то шалит, так я хотел… — запинаясь, отвечал Граблин.
— Я тоже заметила: моих цыплят заманивают; вчера одного принесли от них: говорят, барыня принесла.
— Вы знаете, кто они такие? — быстро спросил Граблин.
— Нет! девчонка сунула мне в руки цыпленка и убежала.
Поговорив с матерью, Граблин пошел за перегородку, сел за работу и, положив кончик косы с голубой лентой на лист чистой бумаги, поминутно смотрел на него. Он делал предположения, какова должна быть величина волос, каково лицо той, кому они принадлежат, припоминал слова и голос своей пленницы. Работа не шла; наделав ошибок, да, наконец, рассердился, бросил перо и, положив подушку на окно, стал смотреть на забор и на окна серенького домика, примыкавшего к саду, в котором слышался теперь скрип веревочных качелей и звонкий смех.
Стало смеркаться, Граблину было весело лежать на окне, ничего не делая, что редко с ним случалось.
В окнах серенького домика показался огонь. Граблин стал смотреть в него. За круглым столом, на котором кипел самовар, на диване сидела старушка с добрым и кротким лицом. К раскрытому окну подошла женщина в белом платье и села.
Граблин напряг зрение, думая разглядеть ее черты; но было уже темно.
На улице было так тихо, что Граблин слышал разговор в сером домике.
— Лиза, хочешь чаю?
— Нет! — грустно отвечала сидевшая у окна.
— Верно, опять много бегала и устала? — с беспокойством спросила старушка.
— Нет, я не устала! — машинально отвечала Лиза.
— Ну, хочешь молока?
— Нет, мне ничего не хочется!
— Лиза, что с тобою? — пугливым голосом сказала старушка, вставая из-за стола.
— Нет, ничего, ничего, это я так, бабушка! — поспешно отвечала Лиза.
Но Старушка уже стояла у окна и ощупывала голову у Лизы.
— Жар, право, жар! ты не выпила ли чего холодного?
— Ах, бабушка, да ничего! — сердясь и вырывая свою голову, говорила Лиза.
— Ну, ну, опять сердишься! — уходя на свое место, ворчала старушка.
— А зачем вы ко мне пристаете?
В голосе Лизы было столько грусти, что Граблин усомнился в своем первоначальном предположении, будто она была его пленница.
— Ну, вот, Лиза, нехорошо, что и ты скучаешь! Мне уж как не нравится здесь! И что за народ такой? Намеднись цыпленок забежал в сад, — веришь ли ты, насилу нашли хозяйку, а живем здесь вот уж две недели; ведь я никого не знаю из соседей: может быть, и воры какие; все прячутся, не кланяются; мне это, право, не нравится.
Лиза быстро отвечала:
— Ну, поедемте в деревню.
— Ну, ну, вот уж сейчас; да я и устала, не могу так скакать, — с испугом возразила старушка.
Самовар был убран, старушка раскладывала пасьянс, а Лиза продолжала сидеть у окна, подперев голову руками.
Граблин долго смотрел на свою соседку и, не зная, чем обратить на себя внимание, тихо запел. Голос у него был довольно приятный.
Лиза быстро встала и села на окно, подставив ухо; Граблин все громче и громче пел.
— Лиза, Лиза! — закричала старушка, услышав пение.
— А?
— Отойдя от окна; вишь, кто-то там распелся.
— Разве он мешает вам раскладывать пасьянс?
— Нехорошо! чего доброго, подумает, что ты для него сидишь.
— А мне что за дело, пусть его думает, если он так глуп.
Граблин пел все тише, вслушиваясь в разговор, и при слове «глуп» вдруг замолк.
Раздался звонкий смех, окно стукнуло, и Лиза скрылась.
Граблину было ужасно досадно, что он так нехитро поступил. Догадки его мучили. Смех Лизы напоминал ему его пленницу, но Лиза слишком была грустна для таких детских выходок.
На другое утро, отправляясь из дому, Граблин услышал за калиткой серого домика звонкий женский голос: «цып, цып» и писк цыплят. Граблину вдруг пришла мысль войти на двор и посмотреть, не его ли вчерашняя пленница предается сельским удовольствиям; долго он не решался, наконец придумал предлог: спросить старых жильцов, будто не зная, что они уже съехали.
Лишь только он раскрыл калитку и занес ногу на двор, как там поднялась тревога, цыплята засуетились, запищали, и кто-то сердито закричал:
— Ай, моих цыплят задавите!
Граблин в испуге хотел было воротиться, но калитка распахнулась: перед ним появилась смуглая девушка, в белом платье, с тарелкой в руках, на которой была гречневая каша. Огненные черные глаза девушки быстро и пронзительно окинули его с ног до головы, и этот взгляд обжег его.
