и не говорит. Мама плачет. Плачем и мы, все дети. Собирается много народу, я с трудом нахожу себе место. Столько чужих ног в доме! Все молчат, вздыхают, приходят, уходят. Папу берут со всех сторон и уносят из дома. Уже темно. Мама обняла меня и плачет. Папы нет и у меня болит сердце. Братья и сестра сидят в креслах и тоже плачут. Сегодня нет вечернего чая. Мне так жаль маму, я утешаю ее, а она начинает рыдать. Провожаем старшего брата в Англию. Он дарит мне резиновую игрушку. Она так смешно пищит. Средний брат делает уроки. Мама готовит на кухне обед. Сестренка надевает мне свою шапочку на голову, но никого не зовет, чтобы посмеяться и порадоваться вместе. Мы с мамой спим вдвоем. Я сплю на папином месте, и мама во сне протягивает руку ко мне и гладит меня. Я засыпаю и мне снится папа. Он гладит меня и говорит, какая я красивая и умница. Очень болит сердце. Тяжело дышать и хочется пить. Опять снится страшный «Умер». Он едет на меня. Я успеваю выскочить из-под колес. Просыпаюсь и в воздухе чувствую этот противный запах машины. Утром мама вытирает мне слезы. Ты плакала, бедная моя, говорит она. Я с трудом поднимаюсь с постели и мама кормит меня из своих рук. Очень болит грудь и каждое движение причиняет мне боль. Мама дает мне таблетки и делает уколы. Мне снится папа. Мы с ним бегаем по лугу возле реки. Потом переходим через протоку и носимся по острову, купаемся в реке. У меня снова резвые ноги. Я просыпаюсь, мама вытирает мне глаза и делает укол. В дверь звонят. Я с трудом поднимаюсь и иду к двери. Вдруг это папа? Куда ты, говорит мама, лежи. Входит мужчина. Это врач. Он осматривает меня, слушает через трубку, слегка давит мне грудь и живот, вздыхает и говорит: надо усыплять. Папа меня усыпляет очень хорошо. Гладит меня, улыбается, говорит, спи, моя хорошая. Я засыпаю. Утром просыпаюсь и вижу его улыбку… Мама меня не усыпляет, так как я засыпаю сама, а она засыпает уже ночью. Да, ничего другого не остается, говорит врач. Мама плачет, господи! За что? За что? Берет меня на руки и несет в больницу. Меня там будут усыплять, так как папы нет и усыпить меня некому. Я говорю маме: мама, тебе не тяжело? Я ведь от болезни стала такая легкая. А она плачет и говорит: мне легко, моя маленькая, мне очень легко. В больнице врач гладит меня и берет в руки шприц.. Мне страшно, я вся дрожу, но он еще раз гладит меня и делает укол… Я поворачиваю голову и в дверях вижу маму. Она заглядывает в дверь. У нее на глазах слезы. Я ей улыбаюсь: не плачь, мама, я посплю немного и мы все вместе попьем на кухне чай.
Сердце перестает болеть. Как хорошо! Папа сидит у изголовья, гладит мне голову и говорит: все хорошо, моя маленькая, все будет хорошо…
За моей спиной неслышно закрылась дверь.
Для собаки умерший хозяин не исчезает. Его просто временно нет. Он появится, обязательно появится, как ни в чем не бывало. Он там, и скоро придет. Как с работы или из магазина.
Не дождалась, бедняга…
Я очень устал. Ах, как я устал! Меня давил страшным грузом мой железный груз, который я тащил столько дней на себе, а еще пуще тот, невесомый и невидимый, что я тащил в себе. Сгорбившись, я брел к моим товарищам, а в груди моей все еще горело больное мое собачье сердце и я с каждым шагом напряженно ждал, что оно вот-вот разорвется во второй раз, и казалось мне, что на этот раз взрыв будет такой силы, что разнесет всю Землю…
Ко мне подошел Управляющий и спросил, не угодно ли мне объявить мое последнее желание перед тем, как я со свитой тронусь дальше в путь. Может, у меня есть такое желание, которое кажется мне абсурдным или в принципе невыполнимым?
– Есть такое, – сказал я. – Одно. Да, всего одно. Но оно действительно невыполнимо.
– Все на этом свете поправимо, – улыбнулся Управляющий. – Да и не только на этом. Уж поверьте мне. Я давно в этом замке. Завтра в путь. А сегодня ночью мы вас проводим туда, куда вы так хотите попасть. Но всего на пару часов, без учета дороги туда и обратно. Как у военнослужащего. Не беспокойтесь, вас там будут ждать. Все будет наилучшим образом. Мы уже позаботились и сообщили через одного сладкоежку о вашем визите. В добрый путь!
Глава 50. Наконец-то, вот она – последняя глава, подумал Мурлов. Ты ошибся, сказал Рассказчик и рассказал, как было дело
Вот она, лестница. На ней все те же выщербленные стертые ступени, и воспринимают эти ступени любую, даже грубую подкованную, обувь, как самую ласковую в мире руку. Ибо от всего они ждут только добра.
Как всегда освещены только нижняя и верхняя площадки. Шесть поворотов – и он будет у цели. На последнем повороте Мурлов почувствовал слабость в ногах и прислонился к стене, и сразу же от ледяного холода заныли суставы.
В этот момент он до того явственно осознал свое страшное одиночество, что ни на йоту не усомнился в том, что взаправду слышит шум моря, свист ветра, видит себя на белой скале, нависшей над черной пучиной…
И нет сил больше сопротивляться бешеному напору ветра, нет сил держаться за камни пальцами, превратившимися в корни, и корни те, не выдержав чудовищного напряжения, рвутся один за другим и обдают камень и чахлую траву дымящейся кровью…
В душе, как череп, белая скала, под нею прошлое, как море. Брызг черных жгучая смола так леденит и пахнет горем. И нет дороги с той скалы, и ждать нет сил и прыгнуть страшно в кипящие холодные валы, идущие многоэтажно.
Но стих шум моря, свист ветра исчез, рухнул и поглотился мглою Белый Утес, и прямо перед глазами, неторопливо перебирая ножками, прополз огромный белый паук, и невидимая паутина, как струна, источала замирающий в истоме и недосягаемой высоте звук.
Мурлов оторопело смотрел на паука, потом с удивлением понял, что это и не паук вовсе, перебирающий лапками, а высвеченные – непонятно каким и откуда источником света – белые длинные пальцы сильно изогнутой худощавой кисти неторопливо перебирают невидимые клавиши, перебираясь все выше и выше в область
