Так, то она дыша мне в ухо, то я ей, мы пережили речь нашего главы, не заметив, как она кончилась и на экране появились державные часы Спасской башни. Колокола курантов начали положенный перезвон, и тут обнаружилось, что шампанское не открыто. Я схватил бутылку, под последний звук колокольного перезвона содрал с горлышка золотую фольгу, под первый удар полночного боя принялся откручивать проволочную корзинку, под какой-нибудь пятый начал раскачивать пробку... выпускать потихоньку напирающие газы было уже некогда, и я дал пробке громко взлететь к потолку. Но выхлестнувшую пенную струю умело встретил подставленным фужером Фамусов, и на двенадцатый удар мы все сумели благополучно сойтись шампанским в стеклянном звоне.
Шампанское после водки - это, конечно, было непристойностью. Все равно как поверх брезентовой робы натянуть нижнее белье из батиста. Но все же я влил его в себя, и сразу весь фужер, не отрываясь, - сколько было налито.
- Молодцом! Управились! Поспели мы к двенадцатому удару, - ставя свой фужер с пригубленным шампанским на стол, благосклонно поблагодарил меня Фамусов.
- Ой, я так боялась, что не успеем! - с чувством подхватила Лариса. - А то бы потом весь год - все не так.
- Рад служить, - поклонился я всему столу сразу. Одновременно в голову мне пришла мысль, что в отношении Ларисы эта моя фраза прозвучала двусмысленно.
Водочка понемногу уже начинала пробираться в кровь, я уже слышал в голове ее голос, и шампанское скоро тоже должно было дать о себе знать.
- Что, выключим ящик? - предложил Фамусов, вскидывая над столом руку с пластиной пульта и направляя в сторону телевизора (смешно сказать, но я тогда впервые увидел, что это такое - пульт дистанционного управления). Все знаю, где у кого что, по всем каналам. Нигде ничего достойного внимания.
Лариса взлетела снова:
- Нет, не выключай! Я хочу посмотреть, как эта споет... - Она назвала имя певицы, о которой последнее время вещало все, включи в электросеть заговорил бы даже утюг. - Надо послушать, да? - посмотрела она на Арнольда.
- Конечно, Ларе нужно послушать, - произнес Арнольд - с той весомой авторитетностью в голосе, которой, по-видимому, от него и хотелось Ларисе.
- Нужно так нужно, я разве против, - ответствовал Фамусов. - Только сами следите. На, - наклонившись над столом, протянул он пластину пульта Ларисе. - Когда там всякая шваль будет трястись - чтоб беззвучно.
- Нет, Ярослав Витальевич, - проговорил Арнольд, - но Ларе действительно будет очень полезно послушать их в плане сравнения.
Значительность, что мгновение назад звучала в его голосе, подобно сахару в горячем чае, без остатка растворилась в подобострастии, с которым он уже говорил - переступив порог квартиры и представляясь. Он сейчас извинялся голосом за эту значительность, усиленно просил простить его - так что только не извивался.
Странный был тип. Я не мог понять его. Меня он все так же в упор не видел.
- Кто это такой, ты знаешь? - наклонился я к Ире.
- Знаю, конечно. В консерве учится. На композиторском факультете. Дед его, между прочим, знаешь, кто?
Вопрос ее не предполагал моего ответа, и, задав его, она сама же на него и ответила. Имя деда заставило меня посмотреть на Арнольда взглядом, преисполненным уважительного любопытства, скажем так. Не знать это имя было невозможно. Музыка такого-то, объявлял диктор по радио, музыка такого-то, звучало по телевизору, и все это был дед Арнольда, орденоносец и лауреат всех возможных премий - в государстве, которого уже год как не существовало.
Однако чтобы поверить в это, требовалось время, даже как бы некоторое усилие, и я сказал Ире:
- Иди ты!
- Чего иди? - возмутилась она. - Других людей у нас в доме не может быть.
- Странно, - пробормотал я. - А что здесь тогда делаю я?
- Ты - другое дело, - с быстрым смешком, торопливо проговорила Ира, касаясь моего виска носом и с мурлыканьем принимаясь тереться им.
Я удовлетворился этим ответом. Как, собственно, удовлетворился бы и любым другим. Кстати, происхождением от известного деда странное поведение Арнольда объяснить было невозможно.
- А Лариска же в ГИТИСе учится, она певица, - отстраняясь от меня, продолжила Ира. Первое, что она сказала о сестре за все время, как мы заново столкнулись с ней в дверях парадного входа в Стакане. Тема сестры негласно была у нас под запретом. - Она певица, у нее планы... потому ей и нужно эту послушать.
Я не среагировал на Ирины слова даже движением лицевых мускулов. Принял к сведению - и лишь.
Еще один ртутный шар, пущенный вслед нежному серебру шампанского, завершил наконец работу, начатую его предшественниками. Время остановилось. Делись неизвестно куда прошлое и будущее, все пространство бытия было теперь захвачено настоящим, а оно являло собой один бесконечный, как Вселенная, и краткий, как молниевая вспышка, преходящий миг, где все было так же значительно, как и не имело никакого значения.
Первым делом, попросив прибавить у телевизора звук, не обращая внимания на жуткие вопли длинногривого субъекта, изображавшего пение, слыша лишь отбухиваемый ударными ритм, я оторвал танец с Ирой. Бог его знает, что это был за танец, чистотой жанра он не блистал. Я скакал, я скользил, я выделывал па, которым позавидовал бы Барышников, и заставлял Иру делать то же самое.
Потом, когда длинногривый смолк и оркестр, сопровождая пение нового певца, только уже без гривы, зазвучал вновь, я пригласил на танец хозяйку дома. С ней я, естественно, не позволял себе того, что с Ирой, и мы станцевали с нею нечто вроде танго с прививкой вальса. Так что можно было и разговаривать. Весь разговор, от и до, у меня, разумеется, не удержался в памяти, но главный его сюжет трепещет во мне неостывшей струной и по сию пору.
- Саня, вы удивительно заводной! - всплывает во мне голос моей партнерши по танго с прививкой вальса.
- Да, Изольда Оттовна, не без того, - отвечаю я.
- Не знаю, хорошо это или не очень.
- Это хорошо, но не очень.
Смех моей партнерши свидетельствует о том, что моя находчивость доставляет ей удовольствие.
- Правильно, я слышала, Ярослав Витальич сказал вам: чувствую быстрый журналистский ум.
- Да я и без журналистики ничего себе, не слишком глуп. - Теперь моя интонация - самоирония; надеюсь, достаточно явственная и понятная.
Моя партнерша смеется снова.
- Нет, вы, думаю, потому и стали журналистом, что у вас такой ум.
- Журналистика - это не предел моих мечтаний, Изольда Оттовна, - говорю я.
- Интересно. А где же предел? Вернее, что?
- Знать бы, Изольда Оттовна! Полцарства за то, чтоб знать! Как за того коня.
- А у вас есть полцарства?
- Нет. Но степень желания. Равна полцарству.
Далее я снова обнаруживаю себя с Ирой. Мы с ней опять танцуем, но сейчас это уже не танец, а неприкрытое обжимание под музыку на глазах у всех остальных: мы топчемся посередине комнаты, вплавляясь друг в друга, и чего нам обоим хочется сейчас по-настоящему - это содрать друг с друга одежду и вплавить себя в другого без нее.
- Спасибо тебе за маму, - заменой этого невозможного, к великому моему сожалению, действа говорит Ира. - Она так довольна! Обожает танцевать. А папу не заставишь с кресла подняться. Потанцуй с ней еще.
И я танцую с хозяйкой дома еще; танцую с Ирой и с ней, - обходя своим вниманием лишь Ларису. Я избегаю даже смотреть на Ирину сестру.
- Тихо! Молчание! - Ларисин крик в очередной конферанс ведущих перекрыл и их голоса, звучащие из динамиков, и все звуки комнаты. - Они подводку к ней делают!
- Молчим! - с валунной тяжестью в голосе вскинул руки из кресла Фамусов, и в комнате тотчас послушно установилось молчание - словно висевшую в воздухе материю голосов отхватило острым ножом. Слово его здесь было законом.
Я, понятное дело, тоже принял его приказ к неукоснительному исполнению. И с замкнутым на замок ртом вернулся к столу на свое место. Перед глазами у меня оказалась моя наполненная чьей-то заботливой рукой до краев рюмка. Я взял ее и, отправив в себя половину ртутного шара, вторую половину поставил обратно на стол.
Одно из моих достоинств, которым я горжусь, состоит в том, что я умею пить. Уметь пить в моем понимании - это держать себя в состоянии, которого хотелось достичь, ровно в том, какое себе заказывал. Для этого, достигнув его, нужно время от времени добавлять внутрь точно ту толику топлива, которая необходима для поддержания равновесного положения. Конечно, с размерами толики можно и промахнуться, но уж это как повезет. Везенье бывает нужно в любом деле.
- Ну вот, что я говорила! - вскричала Лариса.
Она была права: ведущие объявили ту самую певицу, которую она хотела послушать и о которой последнее время не говорил только утюг.
Певица была дорогая - ее цена так и била в глаза с первых тактов вступления оркестра. Только на аранжировку денег было потрачено - держи и помни. Платье на певице блестело и переливалось в игре света золотыми и серебряными нитями, уже одним видом крича о своей стоимости, и материи на него ушло - тоже без скупости. Советская скромная бедность еще держала позиции, еще не сдала их, и такая откровенная, нестесняющаяся денежность даже не впечатляла, а оглушала. Голос у мотылька был не бог весть, но поставлен - дай бог, она выжимала из него все, что заложила природа, уж сюда-то денег было вбухано немерено - это точно.
