Читатель! Старайся быть достойным нас, благородных оккультистов и йогов.
Прощай, читатель.
Исторические нравоучительные рассказы
Где у человека должны быть камни
Оратор Демосфен, в юности заика, начал свою ораторскую деятельность тем, чем многие современные ораторы начинают, продолжают и кончают: его освистали.
Но он не смутился этим: набил себе рот камнями и произнес такую громовую речь против Филиппа, что эту речь удивленные современники назвали филиппикой.
Очень жаль, что современные ораторы не похожи на Демосфена: у них не камни, а каша во рту.
Камни же они обыкновенно держат за пазухой и бросают их без всякого толку в чужой огород.
Благородный жест Александра Македонского
Александр Македонский и все его войско залезли однажды в такую глушь, где не было совсем воды. Однако какой-то расторопный воин нашел небольшую лужицу, зачерпнул шлемом воды и принес Александру.
Александр заглянул в шлем и сказал: — Как я «буду пить воду в то время, когда мое войско изнывает от жажды?» И вылил воду на землю.
Поступок, конечно, красивый, но вот, дети, его объяснение: перед тем как пить, Александр заглянул в шлем — и что же он увидел там: немного жидкой кашицы из мусора и грязи, в которой плавала дохлая крыса.
Дети, какой поступок он совершил?
1. Гигиенический,
2. Красивый,
3. Исторический.
Дети! Помните, что вы тоже можете совершать красивые исторические поступки, в особенности тогда, когда другого выхода нет.
Зря не топай
Римский военачальник Помпей вздумал воевать с непослушным воле римского сената Юлием Цезарем.
Войск у Помпея не было, но он не смущался этим. Часто говорил своим друзьям:
— Лишь топну ногой, и из земли появятся легионы.
Топнул раз, топнул два — никто из земли не вылез. Ни одна собака.
Топал он, топал, пока не пришлось ему сломя голову топать от Цезаря куда глаза глядят.
И чем же кончилось это топанье? Убили его в Египте (куда человека занесло!), и конец.
Помните, милые дети, что исторические фразы говорить легко, а исполнять обещанное трудно.
Так что — зря не топайте.
Если бы на поверхности земного шара оставались следы ото всех бродящих по земле человеков — какой бы гигантский запутанный клубок получился! Сколько миллиардов линий скрестились бы, и сколько разгадок разных историй нашел бы опытный следопыт в скрещении одного пути с другим и в отклонении одного пути от другого…
Бог с высоты видит все это, и если бы его Божественное Внимание могло быть занято только такой неприхотливой пищей — сколько бы занимательных, трагических и комических историй представилось Всевидящему Оку.
Мы все жалки и мелки перед лицом Бога… Ни одному из нас не удалось проникнуть в лабиринт запутанных путей человеческих, никто даже сотой части клубка не распутал; и только автору этих строк удалось проследить пути одной человеческой троицы, которая причудливо сошлась разными путями к одной и той же точке.
Сошлась, чтобы надолго не разойтись.
Вот их пути…
Молодой широкоплечий блондин, с открытым веселым лицом и энергичными движениями, вышел из дома № 7 по Новопроложенному переулку и, усевшись на извозчика, сказал:
— Вези меня на Дворянскую 5, да только, братец, поскорее.
Извозчик чмокнул губами, и лошадь затрусила.
— Ты не особенно хорошо едешь, извозчик, — иронически заметил седок.
— Еду себе и еду, — холодно возразил извозчик.
— Скажу тебе больше: ты едешь просто плохо.
— Н-о-о-о, ты, проклятая!
— Должен тебя огорчить извозчик, но ты едешь гнусно, отвратительно.
— Овес нынче дорог, барин.
— Не вижу никакой логической связи между ценой на овес и скоростью движения лошади.
— Чаво?
— Тово. Это все равно, как если бы я, доехавши до места назначения, отказался от уплаты причитающихся тебе денег под тем предлогом, что нынче калоши вздорожали на сто процентов.
— Лошадь не бежит, — угрюмым тоном промолвил извозчик.
— Тогда она не лошадь, — учтиво возразил седок.
— А что ж она?
— Не знаю. Я думаю, что тебе нужно было бы быть осмотрительнее при покупке лошади. Ты ее когда купил?
— О позапрошлом годе.
— Покупая, ты требовал именно лошадь или тебе сорт имеющего быть всунутым в оглобли животного был безразличен?
— Чаво?
— Может быть, тебе по твоей неопытности подсунули вместо лошади крокодила?
Извозчик обиделся.
— Почему это? — надменно спросил он.
— Очень просто: что такое лошадь? Это — животное, которое бежит. Твое животное не бежит. Значит, оно — не лошадь.
— Четыре ноги имеет, — усмехнулся извозчик, — значит и лошадь.
— Стул тоже имеет четыре ноги, а, однако, не бежит.
— У ей голова есть, а у стула нету, — возразил извозчик, очевидно, серьезно заинтересованный этим принципиальным спором.
— Подумаешь, важность — голова. Вон и у тебя голова есть, а что толку?
На это извозчик ничего не нашелся ответить.
— Вон видишь, все нас перегоняют.
— Что ж, и мы кой-кого перегоним, — хвастливо усмехнулся извозчик и действительно перегнал лошадь, запряженную в щегольский экипаж и мирно дремавшую у чьего-то подъезда.
Голову седока осенила какая-то мысль. Он лукаво улыбнулся и предложил:
— Хочешь, сделаем так: за каждую лошадь, которую ты перегонишь, я плачу тебе пятак. За каждую лошадь, которая перегонит тебя, я вычитаю с тебя пятак.
Это странное предложение произвело на извозчика ошеломляющее действие. Он в один момент вышел из состояния полудремоты, дико захохотал, привстал на козлах и, хлестнув по лошади, закричал:
— Идет! Считай, барин.
— Стой, стой! Только, брат, уговор: стоячие и противоположно едущие не считаются.
— Само собой! Будьте покойны. Эх, ты, милая-а-ая!..
Лошадь понеслась как стрела, а седок, откинувшись с довольным видом на спинку экипажа, принялся отсчитывать пятаки.
— Пять! Десять! Пятнадцать! Двадцать пять! Пять долой — нас экипаж один обогнал.
— Так то ж рысак!
— Это деталь! Опять двадцать пять, тридцать! Сорок…
Хитрый извозчик в один момент постиг своим светлым мужицким умом не только принципы этой азартной игры, но и ее выгоды. Поэтому он при первом удобном случае свернул с малолюдной улицы на проспект, где экипажей было в десять раз больше, и, не обращая внимания на сделанный крюк, развил такую скорость, что седок еле успевал считать:
— Рубль тридцать! Еще пять! Рубль сорок. Рубль сорок пять!
— Нет, рубль пятьдесят, — заспорил извозчик. — Сейчас обогнал пару.
— Да ведь она в одной запряжке, пара.
— Это все едино! Уговаривались за лошадь пятак, а тут на-кося двух обогнали!
— Однако и фрукт, брат, ты! Значит, за тройку ты сдерешь пятиалтынный?
— Само собой, три лошади, три пятака. Н-но!!
— Да не гони ты так, черт. Ты меня разорить можешь!
— Мой антирес! — весело заорал извозчик. — Н-но!!
— Извозчик…
— Ась?
— Имей в виду, если кого-нибудь раздавишь — по рублю с человека буду вычитывать.
— Ладно, будьте покойны. А если не раздавлю — вы мне рупь.
— Еще что выдумал! Этаким образом ты с меня и тысячу выколотишь.
— Хи-хи! Н-н-но!!
— Смотри, дурак, чуть на женщину не наехал.
— На женщину я никак не могу наехать, — солидно возразил извозчик и сейчас же подтвердил эти слова самым положительным образом: наехал на мужчину.
Раздались крики, оханья, кто-то смачно выругался, кто-то поднимал с земли испачканного в пыли и в прахе небольшого роста господина, отплевывавшегося розовой кровавой слюной.
— Черти! — орал доброволец из публики. — Прут на народ. Рази так ездют? Надо хорошо ездить, а не плохо ездить надо.
— Дать бы извозчику по морде, — посоветовал дворник.
Недовольный такой перспективой, извозчик подобрал в руки вожжи, с явным намерением ускакать от всей этой катавасии, но седок угадал это намерение, опустил могучую руку на его плечо и сказал спокойно, но твердо:
— Нет, брат, стой. Уезжать нельзя. Умели воровать, надо уметь и ответ держать! Может быть, его в больницу нужно свезти — как же мы уедем?..
Он легким юношеским прыжком соскочил с экипажа и подошел к пострадавшему, которого поддерживал под руку инициатор награждения извозчика оплеухой.
Пострадавший поднял на подошедшего ясные кроткие голубые глаза и сказал:
— С какой это радости вы так расскакались?
