- Стри, ты будешь есть шпроты. Сядь подальше от меня, придвинь их незаметно к себе и действуй. А мне оставь сыр.
Дочка Тарновского, которая была в то время совсем молодой девочкой-восьмиклассницей, увидела, что, кроме сыра, Гулиев ничего не ест. А она, наверное, слышала, что у нас в Азербайджане очень любят плов. И вот девочка исчезла. Мы не обратили на это внимания, сидим, разговариваем. И вдруг она появляется с тарелкой плова и торжественно ставит ее перед Алиовсат муаллимом. Конечно, это был просто вареный рис, и до настоящего плова ему было далеко. Но, Боже мой, что было с Гулиевым! Как он был растроган! Он вертелся вокруг этой девочки, как пчелка. Он весь вечер говорил ей комплименты, провозглашал тосты за ее здоровье, не знал, как выразить этой девочке свою благодарность за такое внимание".
Организаторский талант Алиовсата Гулиева не ограничивался только рамками института. Он считал очень важным подготовить молодые кадры ученых и, конечно, в первую очередь историков. Для этого Гулиев не раз предпринимал поездки по районам, беседовал с молодыми людьми и, если видел в них зерна таланта, стремление к учебе, убеждал их продолжить свое образование в высших учебных заведениях столицы. В Баку Алиовсат Гулиев также оказывал им всемерную помощь и при поступлении в вуз, и в учебе. Он знал истинную цену знаниям и помогал людям овладевать ими.
В статье "Здесь, в Баку любимом" писатель и литературовед Вера Чеботарева вспоминает:
"Летом 1945 года я сдавала экзамены на юридический факультет университета. Не по призванию, просто в ту пору это был "модный" факультет. Получив "тройку" по географии, не прошла по конкурсу. По иронии судьбы на географический факультет был недобор, и меня туда зачислили. Через неделю занятий я, с категоричностью, свойственной молодости, объявила матери, что география мне неинтересна, потому бросаю учебу и буду искать работу.
Мама была больна, одинока, мое нежелание учиться повергло ее в отчаяние. И здесь сработал закон соседства. Мина ханум (хозяйка дома, где снимали квартиру Чеботаревы. - Авт.) рассказала ей, что молодой парень в угловом дворе преподает в университете, а в этом году был секретарем приемной комиссии. Мама пошла к людям, которых знала лишь в лицо. Жена преподавателя встретила ее приветливо и предложила прийти вечером, когда муж будет дома.
Мы пришли вечером. Преподаватель, в котором тогда никто не мог бы угадать будущее светило историографии Азербайджана, спросил маму, что она хочет. Моя мать, угадывая истинные наклонности дочери, попросила перевести меня на филологический факультет.
- Но прием закончен. Это невозможно!
Алиовсат Гулиев, а это был он, задумчиво смотрел на маму. Странно, он был в ту пору молодым, красивым, очень жизнерадостным человеком, и что ему были печали чужой пожилой женщины? Но он словно понимал, как несчастна мама, каково ей было в полуголодные военные годы одной воспитывать и дочь. Он молчал, молчали и мы, и я уже успела подумать, что нужно уходить, как вдруг он широко заулыбался своей белозубой улыбкой, глаза его засверкали.
- Я знаю, что мы сделаем! Переведем ее на экстерн филфака (еще существовала такая форма обучения). Правда, экстернам учиться трудно, большинство бросает на первом или втором курсе... Чтобы этого не случилось, пусть работает в университете. На филфаке нужна секретарь-машинистка.
- Но она не умеет печатать, - с испугом и радостью, что все так хорошо получается, сказала мама.
- Научится! - оптимистично заявил сосед.
На следующий день меня принял декан филфака. Все обещания Алиовсат Наджафович выполнил.
Между прочим, спустя две-три недели мама, работавшая бухгалтером на мельнице, всеми правдами и неправдами раздобыла несколько килограммов муки (она была тогда большим дефицитом). Жена нашего соседа категорически отказалась.
- Нет, нет, Алиовсат рассердится, - повторяла она, отталкивая мешочек"30.
Одной из своих основных задач директор Института считал заботу о молодых ученых, работавших под его руководством. Важно было не дать им разменять свой талант на изучение мелких проблем. Алиовсат Гулиев сам мыслил масштабно и учил этому окружающих.
Так было, например, с Мешадиханум Нейматовой, которая, защитив в 1954 году кандидатскую диссертацию, составила план работы на будущий год и принесла его на утверждение заведующему отделом, академику Ализаде. В этом плане предусматривались полевые исследования в Ширванской зоне. Академик Ализаде, ознакомившись с планом Мешадиханум Нейматовой, пожалел ее:
- Ты - молодая женщина, зачем тебе возиться в степи, в пыли? Разве мало работы в архивах, в институте рукописей?
Огорченная Нейматова пошла к Алиовсат муаллиму жаловаться, мол, заведующий отделом не утверждает мой план. Алиовсат Гулиев прочитал план и тоже отказался утвердить его:
- Зачем тебе наша Ширванская зона? Ты должна работать на исторических землях Азербайджана, которые ныне находятся вне пределов республики. Есть борчалинские, зангезурские, дербентские памятники. Они разрушаются природой и людьми. Этими памятниками надо заниматься в первую очередь.
Молодая женщина переписала план и стала готовиться к работе. Но тут оказалось, что на работу в этих регионах нужны межреспубликанские договоренности. Нейматова обратилась за помощью к Алиовсат Гулиеву.
Но тогда, к ее удивлению, он очень резко ответил:
- Ничего не знаю, это не мое дело. Сама решай свои проблемы, а если не можешь, пиши заявление об увольнении.
Пришлось молодой женщине самой искать пути, находить знакомых, которые помогли бы организовать там работу.
"Только потом, - рассказывает Мешадиханум Нейматова, - я поняла, что Алиовсат муаллим учил нас не прятаться за его спину, а самим решать возникающие проблемы, быть не просто кабинетными учеными, а людьми, активно добивающимися достижения поставленных целей".
Дербентские надписи были очень плохо изучены, потому что находились на высоте сорока метров. Мешадиханум Нейматовой пришлось забираться на эту высоту и копировать все надписи. Зато сейчас, на основании изучения эпиграфических памятников в исторических областях Азербайджана, она до сих пор продолжает большую исследовательскую работу.
"Каждый раз, - говорит Мешадиханум муаллима, - я с благодарностью вспоминаю Алиовсата Гулиева, который практически заставил меня заняться этими памятниками, потому что мне самой и в голову не пришло бы изучать их.
Так кто же оказался прав, кто был дальновидней - тот академик или же Алиовсат муаллим, который в то время был всего лишь кандидатом наук? Эпиграфические памятники - это наша истинная история. Когда переписывают рукописи, переписчик может ошибиться, но то, что выбито нашими предками на камнях, остается в веках. Алиовсат муаллим - это высокая древняя вершина, возвышающаяся над нами. Разве без него я стала бы заниматься изучением эпиграфики на исторических землях Азербайджана в Борчалинском районе Грузии? А теперь большинство из этих памятников разрушено.
Поэтому я благодарна Алиовсат муаллиму, его поразительной дальновидности, которой он превосходил многих, кто был старше его по возрасту и званию.
И если говорить о дальновидности, то как же не сказать о том, с какой настойчивостью он добивался публикации всех наших трудов. В дальнейшем количество опубликованных нами трудов сослужило хорошую службу при присуждении академическим институтам категорий. Наш институт получил первую категорию, что существенно повлияло и на уровень зарплаты. И отделившиеся, благодаря усилиям Алиовсат муаллима, от Института истории в самостоятельные структуры институты - востоковедения, философии, археологии и этнографии также получили первую категорию".
За годы директорства Алиовсат Гулиев смог настолько повысить статус института, что, по воспоминаниям Играра Алиева, редко когда важное государственное или партийное решение принималось без согласования с институтом. Влюбленность Алиовсат муаллима в Историю, убежденность в том, что без согласования с этой наукой нельзя решать актуальные государственные задачи, позволили ему превратить Институт истории в важнейшее государственное и партийное учреждение, стоящее на уровне отдела ЦК Компартии республики.
***
На посту директора института, да и позже Алиовсат Гулиев стремился к тому, чтобы молодые азербайджанские ученые выезжали учиться, стажировались в академических институтах Москвы, Ленинграда у ведущих советских историков того времени. Ему удалось создать своеобразный мост между бакинским и московским академическими институтами. Знания, эрудиция и безграничное обаяние помогли ему в скором времени не только сблизиться с московскими и ленинградскими учеными, но и добиться их признания. Он был первым, кто заставил москвичей признать азербайджанских ученых. Впрочем, безоговорочно они признавали только его.
