– Я не знаю, как быть дальше, – тихо проговорила я.
Гельмут сидел и барабанил своими узловатыми пальцами по рулевому колесу, и вдруг у него начался довольно сильный приступ кашля. Я наклонилась в его сторону и беспомощно стала хлопать его по спине, на что он только отмахнулся.
– От этого только хуже, – прохрипел он сдавленно.
Когда приступ утих, он, тяжело дыша, облокотился о руль и опустил голову.
– Вы больны? – спросила я.
– Все нормально, – ответил он. – Едем дальше.
8750
– Порцию жареных кальмаров и стакан воды с лимоном, – пробурчал Гельмут, делая заказ.
Мы остановились в маленькой деревушке и зашли в закусочную, хотя мы еще не так долго были в пути и в дороге уже перекусывали. Но иметь восьмидесятилетнего попутчика – не то же самое, что путешествовать с ровесниками. Кроме нас в кафе никого не было.
– Осьминог – одно из самых умных животных, какие только бывают, – вставила я как бы между прочим.
– Да. И вкусное, особенно в кляре и так – с лимончиком сверху, – добавил Гельмут сухо.
– Нет, правда! Нельзя их есть. Животных в принципе есть нельзя.
– Да, но каракатица – не корова все-таки.
– Они могут видеть кожей.
– Что?
– Ну, каракатицы. И каждое щупальце автономно управляется чем-то типа мозга.
– Ну, это просто…
– Некоторые светятся в темноте. А еще они способны к эмпатии: они, например, могут одних людей любить, а других нет.
– Что это у нас тут началось?
– Самки обмахивают яйца, чтобы была свежая вода и кислород, защищают их…
– Хватит…
– … от всех врагов. Они постепенно умирают от голода, а их дети в яйцекладке растут и крепнут, а когда вылупляются, мама, как правило, умирает. Такое значение для нее имеют ее дети. Не так, как у улиток или других моллюсков: те просто откладывают много яиц, а потом надеются на лучшее. Разве это не самоотверженность? Матери жертвуют собой, а потом приходим мы и поливаем их детей лимонным соусом. Просто жутко.
Официант все еще стоял у нашего столика, безучастно слушал, о чем мы говорим, ожидая, что закажу я. Гельмут сердито сверкнул на меня глазами.
– Зачеркните осьминога, я возьму картофельные оладьи с яблочным пюре, – сказал он, а потом повернулся ко мне и добавил, – или яблоки тоже могут видеть своей кожуркой?
– Не-ет. Мне тоже картофельные оладьи и бутылочку «шпеци». Спасибо!
Официант ушел, а мы сидели и в молчанку играли. Я думала об осьминогах, об их щупальцах, которые могли независимо друг от друга производить свои действия. Интересно, что ощущаешь, когда тебя обнимает осьминог. Наверное, чувствуешь себя предельно защищенным или в большой-большой опасности. Третьего, думаю, не дано. А Гельмут, полагаю, думал о том, как сильно он хочет от меня избавиться. Глаза, по крайней мере, зло посверкивали.
– Откуда вы столько знаете об осьминогах? – нарушил он молчание.
– Я – биолог.
– Да-да, я знаю. Вы говорили. Но там ведь тоже много разных областей. Вы можете, например, особенно хорошо в растениях разбираться или в бактериях.
– Я изучаю зоологию, то есть изучала. Там я целиком могла отдаться моему пристрастию к морским животным. В общем, это, в основном, от моего брата, он бредил рыбами и всем, что связано с морем.
– Вы закончили университет?
– Да. То есть почти. В принципе, закончила. Меня в аспирантуру только что зачислили, но я это пока отложила.
– Потому что брат умер?
То, что Гельмут особо не церемонился, я уже и раньше заметила.
– Да.
– Понимаю. Но это глупо.
– Почему?
– Ну а как вы сейчас отвлекаться будете?
– Сейчас вообще никак… Но я совсем не могла сосредоточиться.
– Но вам нужна какая-то структура. Чем вы занимаетесь в течение дня?
– Ну… как бы ничем.
– Что это за жизнь?
– … говорит мне человек, который вырыл на кладбище и украл сожженные останки своей подруги.
– Ну, я, по крайней мере, что-то делаю! И не забывайте, что я вас там встретил. Иначе вы бы сейчас не были здесь.
– Да, правильно. Вот видите, я тоже чем-то занимаюсь.
– А что вы там искали, на могиле брата?
Прежде чем я успела ответить, официант принес нам картофельные оладьи и напитки. Я ковыряла вилкой в картошке на тарелке и размышляла. А что я там, собственно, делала?
Первое, на что я надеялась, – что-то почувствовать, от чего наступило бы какое-то изменение. Чтобы я дальше как-то жила, а не плыла как планктон в глубокой темной воде океана – в ожидании быть съеденной какой-нибудь огромной рыбой. Чтобы закончилась эта мука. Я думала, на твоей реальной могиле, может быть, я найду какую-то опору. Действительность начнет просачиваться в мою душу, и этот постоянный шум сердечного мерцания наконец утихнет. Но ничего такого не случилось. Я и сидя там думала только о тебе, о том, что ты и я больше никогда не отправимся в путешествие, в статусе МЫ.
