Об убийстве, совершенном 21 ноября 1869 г., первое сообщение появилось в газете „Московские ведомости“: „Нам сообщают, что вчера, 25 ноября, два крестьянина, проходя в отдаленном месте сада Петровской Академии, около входа в грот заметили валяющиеся шапку, башлык и дубину, от грота кровавые следы прямо вели к пруду, где подо льдом виднелось тело убитого, опоясанное черным ремнем и в башлыке. <…> Тут же найдены два связанные веревками кирпича и еще конец верёвки“.[368] 29 ноября газета сообщила имя убитого и некоторые новые штрихи преступления: „Убитый оказался слушателем Петровской Академии, по имени Иван Иванович Иванов. <…> Деньги и часы, бывшие при покойном, найдены в целости; валявшиеся же шапка и башлык оказались чужими. Ноги покойного связаны башлыком, как говорят, взятым им у одного из слушателей Академии, М-ва; шея обмотана шарфом, в край которого завернут кирпич; лоб прошибен, как должно думать, острым орудием“.[369] Некоторыми деталями из этих корреспонденции Достоевский воспользовался, создавая сцену убийства Шатова. Запомнилась ему оставленная убийцами шапка (картуз Шатова в „Бесах“ ).
В дальнейшем, в корреспонденциях от 5 и 9 декабря, „Московские ведомости“ (№ 265 и 267) возвратились к таинственному убийству, не называя имен преступников. Правда, 20 декабря имя Нечаева появилось на страницах газеты: о нем сообщалось как о главаре студенческих беспорядков в Петербурге, ныне якобы перенесшем свою деятельность в Москву. Излагалось содержание двух прокламаций: „В прошлом августе здесь (в Петербурге. — Ред.) появилась из Женевы прокламация на русском языке под заглавием «Начало революции». В ней предписывается всем эмигрантам немедленно прибыть в Россию. Лишь некоторым почетным эмигрантам, Бакунину, Герцену и пр., дозволялось быть, где они пожелают. Осенью явилась вторая прокламация, о которой <…> извещали в иностранных газетах и в которой обозначены враги революции в России, подлежащие истреблению“.[370]
Но студенческие волнения и Нечаев еще не ставились Катковым в это время в связь с убийством Иванова. Лишь 25 декабря газета назвала Нечаева как убийцу Иванова и призвала „разделаться <…> с этою мерзостью“.[371] В последних номерах за 1869 г. (30 и 31 дек. № 282, 283) и в первых за 1870 г. (3 янв. № 2) много сообщалось о „поимке“ Нечаева, а затем слухи опровергались. 1 января 1870 г. „Московские ведомости“ привели со ссылкой на „Судебный вестник“ слух о „каком-то сумасбродном заговоре с прокламациями“ и о Иванове, который „погиб как желавший донести о преступном замысле“. 3 января газета перепечатала из „Голоса“ биографические данные о Нечаеве. 4 января „Московские ведомости“ (№ 3), подводя в передовой статье итоги минувшего года, много места уделили студенческим беспорядкам, выяснившим, по мнению газеты, опасность и масштабы революционного зла.
6 января Катков в большой передовой статье прокомментировал корреспонденции заграничных газет, подробно освещавших последние студенческие беспорядки в России. Главное место в передовой было отведено Бакунину, к которому перешел „скипетр русской революционной партии“ от издателей „Колокола“ (о них „уже не говорят“). Катков цитировал „Allgemeine Zeitung“, писавшую о Бакунине как об „основателе и руководителе этого заговора“, поставившего целью „уничтожение всякого государственного начала, отвержение всякой личной собственности и воцарение коммунизма“. Катков привел тенденциозную биографию-характеристику Бакунина, вкрапляя в нее ядовитые личные „воспоминания“, и подробно изложил содержание прокламации Бакунина „Несколько слов к молодым братьям в России“. Эта часть статьи представляет наибольший интерес для понимания истоков памфлетных выпадов Достоевского в „Бесах“. „Всеразрушительный дух“, излагал Катков содержание прокламации Бакунина, — это священный недуг, и если бы „молодые братья“ выздоровели от этого недуга, то они „стали бы скотами“. „Где, — цитировал Катков, — источник того дико-разрушительного и холодно-страстного воодушевления, от которого цепенеет ум и останавливается кровь в жилах ваших противников? <…> Уничтожение всякого государства: вот чего хочет наша революция“ „Всякое государство, — продолжал он, излагая Бакунина, — как бы либеральны и демократичны ни были его формы, ложится подавляющим камнем на жизнь народа“. Не нужно ни преобразований, ни даже революций, имеющих какой-нибудь смысл. Требуется, напротив, только „дико-разрушительное воодушевление“.[372] Упоминался в статье и Стенька Разин, „которого Бакунин выставлял в образец для своей молодой братьи“.
Л. П. Гроссман в 1920-х годах развил и в дальнейшем упорно отстаивал гипотезу, согласно которой Бакунин послужил прототипом главного героя „Бесов“. В. П. Полонский тогда же противопоставил тезисам Гроссмана целый ряд убедительных контраргументов, которые были поддержаны В. Л. Комаровичем.[373] В цепи доказательств, приводимых Гроссманом, немаловажное место занимает и статья Каткова в „Московских ведомостях“ от 6 января 1870 г. Достоевский несомненно обратил внимание на эту статью и, тенденциозно-памфлетно излагая в „Бесах“ пропагандистскую литературу 1860-х годов, уделил место прокламации „Несколько слов к молодым братьям в России“, как и некоторым другим статьям и речам Бакунина и Огарева.
Так, Достоевский пародирует в романе речь Бакунина на конгрессе „Лиги мира и свободы“ в Женеве (1867 г., сентябрь), говорившего с обычным для него „антигосударственным“ пафосом: „Кабе, Луи Блан, фурьеристы, сен-симонисты — все были одержимы страстью выдумывать и устраивать будущее, все были более или менее государственники“.[374] Пародийное осмысление слов Бакунина содержится во „вступительном слове“ Шигалева: „Посвятив мою энергию на изучение вопроса о социальном устройстве будущего общества, которым заменится настоящее, я пришел к убеждению, что все созидатели социальных систем, с древнейших времен до нашего 187… года, были мечтатели, сказочники, глупцы, противоречившие себе, ничего ровно не понимавшие в естественной науке и в том странном животном, которое называется человеком. Платон, Руссо, Фурье, колонны из алюминия — все это годится разве для воробьев, а не для общества человеческого“ (с. 378). В словах „хромого учителя“: „Нам известно, что на наше прекрасное отечество обращен таинственный index, как на страну, наиболее способную к исполнению великой задачи“ — можно видеть отражение надежд Бакунина на возможность в России новой пугачевщины. Отмечалась параллель между идеей Нечаева об огне („У меня уже давно эта идейка об огне созревала, так как она столь народна и популярна… “) и призывами сжечь все институты старого общества „дотла“ в прокламации Огарева „Мужичкам и всем простым людям работникам“, тем более обоснованная, что самые радикальные места ее были опубликованы в „Голосе“ (1870. 6 июня. № 154).[375] Тем не менее нет оснований утверждать, что прокламации и статьи Бакунина и Огарева сыграли значительную роль в памфлетных выпадах и пародиях Достоевского в „Бесах“. Достоевский говорит в „Бесах“ о связях Петра Верховенского с вождями швейцарской русской эмиграции немного и не слишком утвердительно, а слухи о контактах с „Интернационалкой“ им просто высмеиваются. Позиция автора, видимо, адекватна заявлению Хроникера, намечавшемуся в записных тетрадях: „Я там их дело не знаю в Швейцарии, но сущность направления, философии, смысл действий определены у меня верно: за это ручаюсь“ (XI, 93). Весьма характерно и то, что Достоевский, которому, конечно, прекрасно было известно участие Огарева в судьбе Нечаева, не упомянул его имени ни в романе, ни в подготовительных материалах к нему. Материалы записных тетрадей не подтверждают и основной гипотезы Гроссмана: в них имя Бакунина появляется только один раз: „Гр<ановски>й: «Бакунин — старый гнилой мешок бредней, ему легко детей хоть в нужник нести»“ (XI, 116). Это единственное прямое упоминание Бакунина, по всей вероятности, связано с содержанием статьи Г. де Молинари „Международные конгрессы“.[376] Молинари так излагает здесь содержание выступления Бакунина на конгрессе „Лиги мира и свободы“ и других его печатных „программ“ и прокламаций: „Уже в «программе русской социалистской демократии», напечатанной в газете «Народность», выходящей в Женеве на русском языке, г. Бакунин высказал содержание мешка коллективизма или нигилизма. Во-первых, мы находим в ней упразднение права наследства, что недурно для начала; затем мы находим там, как естественное следствие предыдущего, упразднение брака и предоставление попечению общества, сделавшегося всеобщею кормилицею и всеобщим педагогом, содержание детей <…> наконец, мы находим там упразднение религии и разрушение государства, «радикальное искоренение его со всеми его учреждениями церковными, политическими и гражданскими, университетскими и финансовыми, военными и бюрократическими»“.[377]
