- С вами говорит Вадим Краснопольский, редактор сборника памяти Григория Соломоновича Векслера. Мы очень рассчитываем на вашу помощь в составлении биографии. Нам известно, что мать его похоронена в Нетании, но неизвестна дата ее смерти. Может быть, сохранились ее письма, какие-нибудь документы? Отец Григория Соломоновича был репрессирован, но нет сведений, как все это отразилось на...
- Берия все знал, - сказал я, - но Векслер был ему нужен.
- Это очень интересный момент. Григорий Соломонович, несомненно, ненавидел коммунистический режим, но ради науки шел на компромисс.
Я сказал:
- Он был коммунистом.
- Да, но потом он, как академик Сахаров...
- Он всегда был коммунистом, - повторил я, как будто это имело какое-то значение.
Однажды мы с Векслером поссорились из-за этого. Ира тогда нашла работу по специальности - читать лекции на курсах переподготовки. Обложилась книгами, сидела ночами, зубрила ивритские термины. В конторе на улице Рав Кук выделили учебный класс, он едва вмещал человек сорок студентов, к Ире словно молодость вернулась - приходила домой воодушевленная, садилась за свои справочники, не пожалела четыреста шекелей и купила книгу - какой-то малый уже опередил ее, издал пособие для таких курсов переподготовки, вполне добротную компиляцию из разных других пособий. Там на каждой станице были орфографические ошибки, зато вверху над чертой: "Международный центр..." и имя этого малого, а в тексте его фотографии со студентами курсов - он открыл их в разных городах.
Ира смеялась над малограмотной туфтой "международного центра", а смеяться-то как раз не следовало, дело оказалось нешуточным: открыв курсы в Нетании, городское управление встало на пути человека, который с этими курсами по всей стране разворачивался. Ира получила вызов в суд: малый требовал возмещения убытков за то, что на лекциях она пользовалась его пособием. Это тоже казалось нам смешным: человек даже не понимал, что такое авторское право и интеллектуальная собственность. Дальше начался вообще какой-то бред, на лекции стали врываться люди, мчались по рядам и вручали каждому студенту конверт, в котором предлагалось уйти с якобы незаконных городских безграмотных курсов и пойти на курсы этого типа, в газете появились фальшивые объявления о закрытии городских курсов, какие-то темные личности записывали лекции на скрытые магнитофоны - Ира чувствовала себя героем пародии на гангстерский роман. Нам казалось, шустрого малого привлекут к ответственности за фальшивки в газетах и хулиганство на лекциях, суд разъяснит ему, что интеллектуальной собственностью он не обладает и права его не нарушены, но Векслер расценил все иначе:
- Не думаю, чтобы такой прохвост не знал, что делает, - сказал он. - Вызов в суд составлял профессиональный израильский адвокат. Значит, эти люди знают то, чего мы с вами не знаем. Ну, например, знают какие-нибудь махинации городского управления и собираются его шантажировать. Скорее всего, до суда дело не дойдет, стороны сговорятся, как всегда в Израиле. Городское управление просто закроет курсы, а прохвосту только этого и надо.
Так все и оказалось. Ира, как обычно, пришла на занятия, перед закрытой дверью толпились студенты, кто-то уже знал, что курсы закрыли, Ира позвонила домой человеку, который их организовал и еще утром грозился упечь "бандита" в тюрьму, тот сказал:
- Я ничего не могу сделать. Меня даже не спрашивали.
Казалось бы, эти курсы ни особых денег не давали, ни надежд на какую-нибудь карьеру, что уж Ира могла от них ждать? А у нее опустились руки. Пришла домой, прилегла на тахту... Тут еще позвонила старушка, которую она метапелила, Эстер, сионистка, социалистка из толстовцев - были тут и такие, Эстер, может быть, последняя из них осталась, она уж и сама запуталась, кто она, - прошла тюрьму с пытками и лагеря, потом тут вышла замуж за араба и арабо-еврейский кибуц пыталась создать, - того, что пережила, хватило бы на несколько жизней, и уж ее-то, девяностолетнюю беспомощную старуху, история с курсами никак не должна была заинтересовать, а она переживала и расстраивалась из-за своей Иришеле, словно случилось что-то страшное. И тут некстати пришли Векслер с Лилечкой. Векслер злорадствовал - он ведь все предсказал, ему приятно было, что прав оказался.
- Вы грамотные? Что ж вы сами такую книгу не написали? Почему нет "Международного центра Дашкевич"? Вам ошибки в тексте мешают? А этому мудаку нравится писать с ошибками. Ну вот хочется ему написать "аретмия" - почему нет? Демократия, свобода слова! Пожалуйста, пишите свою книгу без ошибок, без этой рекламной вони, от которой вы зажимаете носы, - у вас получится серенькая книжонка стоимостью в тридцать шекелей, а студенты будут выкладывать последние деньги и платить четыреста шекелей за это дерьмо, изданное, как иллюстрированный каталог Лувра или Эрмитажа. Вам противно, вы не любите дерьма - пожалуйста, мойте полы, у нас демократия.
Он сидел, самодовольный, поучающий, снова позвонила Эстер - она так разволновалась, что ей плохо стало, сослепу какие-то не те таблетки приняла, что-то перепутала, Ира должна была бежать к ней, собирала для этого силы, и вот эта слепая старушонка, путающая таблетки и политические партии, Толстого с Марксом, что-то понимала, не путала что-то главное, живо сочувствовала, а Векслер и не хотел понимать ничего, он даже гордился своим нежеланием понимать:
- Вы ж с Эстер хотели демократию? Вот и хлебайте полной ложкой. Что такое демократия? Борьба между противоположными интересами. Нет шкурной борьбы - не будет демократии, выродится в бюрократизм. В большой стране все затушевано из-за размеров, там может быть десять пособий для одного курса, а в маленькой стране борьба - это собачья грызня, разинутые пасти и озверевшие морды, тут все обнажено. Маленькая страна имеет и свои преимущества. Тут не убивают, как в России, потому что убийцу сразу поймают. Поэтому просто гадят друг другу в суп. Демократия - это суп с дерьмом.
Ира наконец заставила себя подняться, собралась - прибор, чтобы давление померить, какие-то таблетки, что-то из холодильника, между делом сама проглотила оптальгин...
- Григорий Соломонович, я ведь тоже учила "Манифест коммунистической партии".
- Да, я коммунист, - сказал он.
По пути к Эстер мы подвезли Векслеров к ним на Штампер, и в дороге Векслер продолжал рассуждать про противоположные интересы и про общий интерес. У него выходило, что Израилю ради общего интереса, то есть чтобы выжить, немедленно нужны диктатор, национализация банков и монополий, смертная казнь и всякое такое.
Ира недоумевала: какой безответственный человек! У Эстер до сих пор шрамы на спине болят, уж она коммунизм на своей шкуре испытала, и здесь испытала не меньше, и из-за мужа-араба, и из-за своего социализма, и из-за своего толстовства, и осталась такой же, какой была в юности, способной понять другого человека, а Векслер хорошо жил и тогда, когда его ученики нацеливали ракеты на Эстер и его собственную мать, и сейчас всех поучает.
- Может быть, он и был хороший математик, - сказала Ира, - но сейчас он, по-моему, спятивший дурак.
Ночью Лилечка позвонила:
- Грише плохо.
Она не в первый раз нам звонила, доверяя Ире больше, чем здешним врачам, и каждый раз тревога оказывалась напрасной, но я завел "фиат", и мы поехали на улицу Штампер. Ира измерила давление, что-то дала старику, ждала, пока подействует. Ему хотелось говорить. Лилечка все успокаивала: не надо, Гриша, не волнуйся...
- Я знаю, что такое наука, - сказал он. - Этого уже никто не знает. Россией правил Сталин, а разве не тираны всегда были покровителями искусств и наук? Демократия со всеми своими спонсорами и конкурентами фетишизирует пользу. Есть разница между наукой, которая ищет пользу, и той, которая ищет истину. Сегодня наука стала протестантской, а Сталин создавал что-то вроде католических монастырей за крепостными стенами. Он умер - они остались. Мы жили, отгороженные от всякой суеты. В наше время биографиями ученых зачитывались больше, чем сегодня - биографиями эстрадных звезд. Мы и сами чувствовали себя особыми существами. Рисковали жизнью в горах, водили знакомства с циркачками. Когда я на "волге" навещал дядю-парикмахера в Бендерах, обкомовцы не знали, чего от меня ждать. Я никого не боялся...
Когда он заснул, Лилечка приготовила чай. Мы с ней сидели на кухне.
- Он ведь из-за меня приехал, - сказала Лилечка.
...Мы знали, что он пишет монографию. Он поднимался до рассвета и сидел за столом, часа через два поднималась Лилечка, и они гуляли у моря. Возвращались они по тихой улочке Рав Кук и присаживались отдохнуть на скамейку в тени высокого дома. Рядом со скамейкой был бетонный барак, присутственное место, в котором вечерами читала свои лекции Ира, а в восемь утра крыльцо осаждали пенсионеры. У крыльца собиралась шумная толпа. Возбужденные люди обменивались новостями: записывают на бесплатную экскурсию, на жилье, на подарки к пасхе... Кто-нибудь митинговал:
