Человек преодолел последний сугроб, вошел во двор, приблизился к ним, глянул сияющим взором поочередно в две пары глаз и молвил:
- Мир дому сему. Я Саах. Будем знакомы...
x x x
- ... и вот, все так непонятно, и что-то бродит где-то внутри, болит, но как-то не так, и не найти ответа. Но как, как?.. И что?.. А что "что", я не знаю.- и Он взглянул на Нее, Она была неподвижна.
Саах сказал еле слышно:
- Надо победить смерть, чтобы не было больше смерти; это так ясно. Саах глядел в Его зрачки, углубляясь в море кристальных мыслей, снежных эмоций.., становящихся по мере погружения все темнее и яростнее, мелких телесных рефлексов, тупости, инерции голой материи, и дальше, во тьму корней. Молчание, Он судорожно вздохнул, невольно прижав руку к груди:
- О, да! Это есть то, чего мы ждали целую вечность. И... где это искать? Я почти знаю, выше, выше, там, где царит Безраздельность и...
- Здесь в грязи и хаосе. И ниже, ниже. В самой глубине. В гадком болоте... Вы живете здесь, прекрасное место, цветущая долина, горные вершины, чистые источники... А где-то чадят трубы и кого-то убивают. Очевидно, что бегство - не решение. Кто-то погрузил нас в эту несознательность, в чем многие видят лишь ошибку Сущего, либо слепую случайность среди многих случайностей природы. Но есть другое... Таких чистых мест скоро совсем не останется, и куда тогда податься? Но существует ли возможность остаться прозрачным и восприимчивым, светлым и широким, находясь во тьме и несознании, в ограниченности, бессознательном кишении обрывков впечатлений, страхов, навязчивых мыслей... короче, во всем том, что характеризует погружение в низшие, наиболее материальные слои существа, в саму клеточную субстанцию? Ясно, что сейчас импульсы и поведение большинства людей формируются именно там. И именно оттуда исходят побудительные причины большинства поступков. Я не знаю, вероятно, такая возможность существует, и я хочу попробовать. Я поднимался туда, где до меня никто не бывал. Саах, как человек, уже давно перестал существовать в безраздельном царствии света. О да, это неописуемо. Но здесь, - Саах коснулся ладонью тела, - осталось, как прежде: ложь, старение, распад, смерть, ограниченность материальными законами. - Он сказал все это очень тихо, но Они оба растерянно переглянулись. Саах положил ладонь на стол:
- Я много слышал от людей: "Хочу летать! Хочу свободы! Душа - птица!" Но я понял одно: Дай человеку крылья, так выше 10-ти метров и не поднимется - страх, вошедший в привычку. Привычку тела. Дай человеку власть - он останется один посреди им же разрушенного мира. Потому что поглощать, не значит - Любить (так же как и огульно отрицать всю темную половину мира - не значит быть чистым), хотя в сути своей это одно и то же; обладать всем можно, лишь отдавшись всему, а не заграбастав все. Но отдавшись именно ВСЕМУ. Это противоречит человеческому понятию свободы... Очевидно, что марионетка смерти не сможет войти в вечность. Человек еще и не начинал жить. Нити надо обрезать постепенно, одну за другой, чтобы, когда последняя будет оборвана, мы уже не были бы марионетками и не свалились бы бессильной кучкой праха у подножия трона смертельного тирана. - Саах подошел к окну. Очевидно, что туда еще никто не спускался. Иначе нечто уже было бы сделано там, понимаете. - Саах повернулся к ним. - Безраздельная преданность во имя неизвестно чего. Работа, польза которой сомнительна, а тяжесть которой неописуема. Труд незаметный, утомительный, скучный. И когда кажется, что что-то сделано, и какой-то дефект побежден, он тут же принимает другую форму, и все начинаешь сначала.
Саах знал, что не лезет в чужой монастырь со своим указом, нет. Он ясно видел нужность того, что сейчас совершала Мать; он был наблюдателем, лишь крохотной пылинкой, осчастливленной всемогущим присутствием той, чья радость движет вселенными.
- Я не понимаю, Саах, - глухо проговорил Он, и васильки его глаз потемнели от бесконечной тоски, налились горечью печали, - я не понимаю и... Вероятно, весь этот чудесный край - гигантская маска той, кого зовут Ложь.
- ... существует столько разных краев и областей, - добавил Саах. - Но, Вы знаете, надо быть сытым по горло всем этим, чтобы броситься в воду, имея лишь веру в Нее, понимаете...
Пребывало все, от бездонного дна смертельного ужаса жизни и застоя до бескрайнего великолепия миротворческого созидательного вечного Начала. Кто-то, именно Саах, был, конечно же, не Саах; и теплая безбрежность, да, конечно, всегда теплая (и, да, но всегда по-разному), и Он и Она... О, какая чушь; "и", "и", "и" и много всяких "и". Довольно! Это было как вопль. И спокойно-спокойно бежал ручей, променяв великолепие гор на изобилие долины. Как никогда, все было всегда.
- ... надо быть сытым по горло всем этим, чтобы броситься в воду, имея лишь веру в Нее, понимаешь, Йу. - говорил Он Ей, глядя поверх изгороди, провожая взглядом идущего прочь некоего молодого человека с бездонным взглядом неопределенных глаз.
- Саах, ты знаешь. А я верю. - Она откинула волосы назад. - К чему тянуть. Уж слышен зов. Впрочем, все произойдет в безмолвии; и без мыслей...
Синички слетелись и ждали угощения. Были двое, которых было много. Они очень долго сидели на завалинке и смотрели на заснеженные склоны, в бирюзовое небо, в глаза друг другу, что, в-общем-то, означало одно и то же. И видели себя - Он и Она - идущими в веках по свихнувшимся меридианам к полюсу на встречу с теми, кто когда-то были ими же, и не видели уж теперь существование лишенным смысла. К величайшему слиянию. Все во всем всегда, в каждой точке; и радость, радость, радость теплая, непередаваемая, как объятие за миллионы миль, но близкое, чистое и, главное, ВСЕобъемлющее.
Дышала светлая под боком тишина.
Мерцаю звездочкой,
И много нас, все - Вселенная одна...
Очередная,
Спадает с глаз густая пелена.
- Аста, - молвил Феб, вставая с завалинки и следя взглядом за бредущим по склону яком.
- Что, Лувр, - отвечала Лин.
- Я, тот, кто зовет себя Нико, уже не тот... Понимаешь, Йу? Так кто я, Свет или не Свет?
- Я знаю одно, что я Эли, - говорила Нат, мягко беря Таро за руку и тихо уносясь в неподвижность неистового бешеного вращения вещей и форм к... Мать была над всем. Пути столь близких незнакомцев пересекались под самыми невероятными углами. Но... где они сходились, там и расходились. Это была Боль. Пока еще.
x x x
Восхитительные горы, белизна бескрайних просторов... Если бы только не тяжкий хлад сих сугробов, не обжигающий легкие морозный воздух. Саах возвращался.
В один из дней своего пребывания в гостинице (в последний день) Йу услышала за дверью шаркающие шаги, которые она узнала бы из тысяч других.., походку самого дорогого ей существа. Дверь распахнулась, бородатая обмороженная фигура ввалилась в комнату, в объятия Йу, в тепло любвеобильного потока... Саах улыбнулся, плюхнулся на кровать, блаженно закрыл глаза и молвил:
- Я "сеял", Они взошли.., - и уже спал, положив голову Йу на колени. Счастье расцветало в ней незабудками, она тихо перебирала его спутанные волосы, напевая детскую песенку, уверенная теперь, что утро застанет их в дороге.
x x x
Дороги, машины, города. Поезда, вокзалы, общежития. Телеги, пароходы и даже самолеты... Вдвоем они стремились найти ту точку пересечения меридианов и параллелей, где бы они могли осесть, "посеяться", взойти всходами, начав, наконец, расти вверх в стремлении отыскать в небесах свои корни... Или, взглянув вниз, отыскать в своих корнях небеса.
Станция, такси, незнакомый городок. Улицы, дом, темный подъезд. Лестница, дверь и, наконец, маленькая, уютная комната. Они переглянулись, их взгляды слились в волнистый голубой поток, искрящийся золотыми прожилками. Сколько лет они вместе? Года ни при чем. Как давно это было: Феб, поселок, кучка индивидуальностей, случайно уцелевших тут и там. Ничто не случайно... Мир снова жив, наполнен существами. Жизнь неслась вперед; с быстротой курьерского поезда мелькали станции назначения: Рождение, Юность, Старость и...; Рождение, Юность, Старость и... Был ли Саах единственным, который понимал, что этот порядок можно, более того, необходимо было изменить?.. Пора было на время сложить крылья. Они поселились в этой комнате потому, что им здесь нравилось. Небеса и корни сливались здесь, неуловимо переходя друг в друга; спичка чиркнула, свеча была зажжена, вечность повернулась к ним еще одной, неизвестной, из своих бесчисленных граней, для кого-то являющихся путеводителями к самому себе и собственной цели, а для кого-то просто новой возможностью самоуничтожения. О, человек, ты вечен... ты вечен... ты вечен
Глава 5. Портрет Матери.
"Никогда не уставайте
писать о новом."
Страшная, старая, сгорбленная, ужасно сгорбленная женщина глядела на него с кроткой улыбкой в темных непонятных глазах. Он был разочарован и озадачен. Неужели это она? А чего, в конце концов, он ожидал? Молний из пронзительных глаз, светящуюся плоть и властную осанку?.. Он держал фотографию в руке долго, потом положил ее в папку. Он впервые увидел Мать. Увидел на фотографии, увидел совсем не так, как он этого ожидал. Но это было началом тех открытий, какие он позже обнаружил в том, что звалось его существом. Это было первое заклеймение Лжи, представшей ему под первым из многочисленных покровов. Под покровом ложного величия, надутого могущества, грозного, властного бессилия, мечущего искусственные молнии из неискренних глаз. А Мать; Мать была простой и доброй. Она любила своих детей и воспитывала их. О ее монолитную "настоящность" разбивались все эти электрические оккультные трюки и магические штучки. Она возникла из глубин неведомых времен и пространств Матери, стремительно приблизилась к миру, среди звезд отыскала взглядом Солнце, устремилась к нему, взяла на руки Землю и стала лечить свое смертельно больное дитя. Это было уникально, как, впрочем, и все в Мироздании.
