– Австралия представлялась краем света. Ехать через весь Китай на поезде, плыть на пароходе…
Отец Петра Банщикова – наш сват Пал Дмитрич Банщиков – не захотел уезжать из Китая. Ни в Австралию с сестрой (жену он схоронил к тому времени), ни с сыном в Союз. Боялся, вдруг чекисты вычислят, что он покрывал преступника-перебежчика Опрокиднёва, не доложил китайским властям, кто есть муж его сестры. Поэтому Пал Дмитрич посчитал для себя лучшим вариантом остаться в Китае. В Культурную революцию его хунвейбины взяли в оборот за русское происхождение. Русские всем как кость в горле. Схватили – и к стенке. Точнее, к дереву. Сейчас, дескать, мал-мала убивать будем. К счастью, дело кончилось инсценировкой. Над головой пули прошли. Как только сердце выдержало, ведь за шестьдесят ему было? Кое-как удалось после этого Пал Дмитричу вырваться в Союз. Жил в Кустанае, раза два приезжал к отцу в гости в Троебратное. Но так никому, в том числе и сыну, не сказал о Тимофееве-Опрокиднёве. Настолько всё скрывалось. Зять наш Пётр Банщиков в 1995 году отважился слетать в Австралию, тётю попроведовать, племянника. Там-то и узнал семейную тайну. Мне тоже не сразу открыл её, лишь через семь лет, перед самой своей смертью. Мы с ним вдвоём остались в комнате, не вставал уже.
– Павлик, – шёпотом мне говорит, – ты вот всё интересуешься, как мы жили, я тебе вот что хочу поведать…
И открыл семейную тайну…
Я Олегу Морозову рассказал о карательной операции. Водка язык развязала, промолчать бы даже из соображения – на день рожденья пригласили, а я затеял с комсомольским секретарём антисоветскую беседу. Олег кричит:
– Враньё! Чистой воды белогвардейская провокация!
Кстати, вскоре после нашей стычки с Олегом познакомили меня с земляком по Драгоценке Анатолием Фёдоровичем Федченко. Он был на двадцать лет старше меня, а в сорок четвёртом году возил на машине (был шофёром) Алёшу Баженова в Хайлар в психиатрическую лечебницу.
– Сильный был, – рассказывал, – два здоровых мужика еле сдерживали, если вдруг буйствовать начинал. И страшно боялся воды…
Подраться мы с Олегом не подрались. Я выскочил из-за стола, дверью хлопнул, по лестнице башмаками прогремел, чуть не до городка Нефтяников пешком прошёл, не мог успокоиться, в голове крутился спор, я продолжал что-то доказывать Олегу, внутри всё кипело: как можно жить таким слепцом?!
Одним словом, испортил Олегу праздник. На следующий день проснулся в прескверном настроении. И не от выпитого накануне. Первое, что ударило в голову: «Дурак, что я наделал?» «Всё, – думал, – хана учёбе». Как специально подстроено: пригласил, спровоцировал на разговор, а я, деревня-простофиля, раскрылся. Будто птенец желторотый. В армии замполит учебки, капитан Большаков, спрашивает:
– Кокушин, почему ты не комсомолец? Надо вступать!
Там не скажешь: «По идеологическим соображениям».
В школе я поначалу хотел в комсомол. Но был случай в 1955 году на уроке истории. Учителем, это в деревне Кривояш, был Останин… Сидели мы за одной партой с Мишей Мальцевым. И вот Останин что-то бубнит… Вместо правой ноги у него был протез. Я поначалу думал: фронтовик, воевал, получил ранение в бою. Для меня, пацана, все фронтовики – особый народ. Как же – смерти в лицо смотрели, фашистов били. Потом выяснилось: Останин по пьянке обморозился… Миша Мальцев вытащил комсомольский билет из кармана, подаёт мне: смотри. Он знал, что мы из Китая. Собственно, мы даже одеждой отличались. Ходили казачата в гимнастёрках. Блестящие пуговицы, два больших накладных нагрудных кармана, воротник стойка, подпоясывалась гимнастёрка или ремнём, или боевиком – узеньким кожаным ремешком. Он завязывался на узел, а на конце пластинка металлическая. Боевик – особая статья для молодых и форсистых казаков. Бляшечка какая-нибудь особенная… На ногах носили ичиги – сапожки из мягкой кожи, без каблуков, под коленом завязывались. На зиму у меня были унты из лося, прочнейшие и мягкие. Подошва из толстой кожи, без каблуков. Тёплые, конечно. Первый раз в унтах в школу пришёл, на меня смотрели, как на марсианина… Я комсомольский билет разглядываю, Останин увидел и на весь класс ругательным тоном:
– Комсомолец Мальцев, на каком основании вы даёте комсомольский билет сыну белоэмигранта?
На всю жизнь сделал антибольшевистскую прививку. Никогда не забуду его слова. Как было больно и обидно! За себя, отца. Какой он белоэмигрант? И почему меня надо сторониться?
И я зарёкся с комсомолом. Но на слова замполита капитана Большакова про себя думаю: а ведь тоже проходной билет в институт. В армии я твёрдо решил, демобилизовавшись, идти в вуз. Пишу заявление, отдаю Большакову. На комсомольском собрании взвода просят рассказать биографию. Я предварительно продумал ответ. Место рождения не Китай назвал, а КНР пулемётной скороговоркой выдал. С деревней и районом значительно проще, по-русски звучат: Трёхреченский район, посёлок Драгоценка. Драгоценка – это не Тыныхэ или Якэши. Сказал уверенно. Что выехали в Союз опустил, сразу перешёл на год окончания школы… И вот призван в армию, стою перед вами готовый вступить в авангард советской молодёжи. Невыгодные моменты замял для ясности, и никто ничего не понял.
Всегда был настороже, а с Олегом прорвало. Столько сил вложил в меня отец, так мечтал, пусть хоть один из детей получит высшее образование. Отправляя меня в армию, а потом в институт, наказывал:
– Павлик, только держи язык! Мало ли что! Не лезь на рожон!
Дома у нас понимали: власть в любой момент может круто обойтись. Как жалею, уничтожили все фотографии, где родственники сняты в казачьей форме. Ни одной не осталось. Было фото, даже два, Ганя на казачьих сборах. На одной держит Урёшку под уздцы. Вторая групповая: бравые парни в гимнастёрках, в папахах, с шашками. С добрый десяток хранилось в семейном альбоме. На одной дядя Семён в казачьей форме на коне…
Мама в один день приняла решение: нельзя держать такой криминал. И сожгла фото из Драгоценки…
С мыслью о том, что скоро вызовут в комитет комсомола института, или к декану, а то и к ректору, я жил несколько недель. Олега увидел дней через пять. На автобусной остановке стою, он подходит, руку подал как ни в чём ни бывало, перебросились несколькими фразами, подошёл автобус Олега, он уехал. Но и после этого я не был уверен, что пронесло.
Олег оказался порядочным, не стукнул. Он после защиты диплома остался в институте, работал освобождённым секретарём комитета комсомола, защитил диссертацию. Никогда мы с того раза больше с ним не откровенничали, не оказывались рядом в компаниях, и он ничем
